Учитель. Назад в СССР. 2

Глава 1

Отчего-то я сразу понял, что обращались именно ко мне. Уж больно позывной в тему. Зверь, значит, Зверев, Горыныч, видимо, от имени Егор — Горка — Горыныч. Правда, для студента педагогического института чересчур вычурное имечко, но мой визави служил в армии, может, оттуда корни тянутся.

И всё-таки я постарался сделать вид, что не услышал, понадеялся, человек решит — обознался и пройдёт мимо. Не тут-то было. Товарищ оказался настойчивым. Спина разом взмокла от холодного пота, я лихорадочно копался в памяти бывшего хозяина моего тела, пытаясь выяснить, откуда, куда, зачем. В смысле, чей голос и почему Зверь Горыныч.

Некстати вспомнились все книжные истории, которые читал запоем на пенсии. В них попаданцы сохраняли память и чётко понимали, кто они в новой жизни. В моей голове мельтешили сумбурные обрывки, да и те как будто кто-то скрыл за туманной пеленой. Мне бы часов тридцать в сутки, успел бы и дневники с письмами Егоркины почитать, и… А, нет, данные по объекту в моём нынешнем теле и положении не соберу.

Только в Москве появлюсь да начну расспрашивать, тут-то и нарвусь обязательно на кого-нибудь, кто очень хорошо знал идеалиста Зверева и спалюсь практически сразу. Хотя…

Мысли пронесли за долю секунды, пока я медленно разворачивался к настойчивому товарищу. Дёрнул плечом, намекая собеседнику, стоявшему за моей спиной, что не люблю фамильярностей. Лицо, что ли, перекривить до неузнаваемости? Или соврать про потерю памяти после катастрофы? Самолётной? Бред. Автомобильной, точно! Ну а что, в кино прокатывает.

Да, Саныч, пенсионер из тебя получился классический. Можно сказать, профессиональный КНС: книги, новости, сериалы. Ещё сплетни. Но по этой части специализировались в основном соседки. Ну что, значит, временная амнезия, если не повезёт с незнакомым товарищем. Я совершенно ничего не вспомню.

Растянув губы в улыбке, застыл напротив мужчины лет тридцати, может, чуть больше, с аккуратной бородой, в слегка помятом костюме, в кедах, что удивило меня больше всего, с сумкой через плечо. Молодой человек радостно улыбался, глядя на меня, и тянул руку, чтобы поздороваться.

Я пожал протянутую ладонь, старательно нахмурился, делая вид, что пытаюсь припомнить, кто стоит передо мной. Надеясь, что мужик сам представится. Надежды мои оправдались, мужчина широко улыбнулся и посетовал:

— Забыл, забыл, Егор Александрович, — собеседник покачал головой. — Нехорошо…

Я смущённо улыбался и лихорадочно копался в памяти. Друг? Может быть, но тогда неблизкий. Близкий кинулся бы обниматься, напропалую удивлялся бы, хлопал по плечам, интересовался, куда я пропал, и что здесь делаю.

Мужчина напротив всего этого не делал, смотрел, чуть прищурившись, но с искренней радостью и интересом.

Армейский товарищ? Позвал не по имени, позывным. Но и здесь загвоздка: сослуживцы так себя не ведут. Опять-таки градация: если дружили, то почему так скромно, я бы даже сказал, интеллигентно, что ли, подошёл? Где бурная радость от встречи? Все эти «а помнишь», «сколько лет, сколько зим», «какими судьбами»?

На друга детства тоже непохож. По возрасту вроде можно притянуть за уши, но отчего-то я сомневался, что передо мной стоит лучший друг Егора Зверева.

— Эх, Зверь Горыныч, вот и получается, что память у ящеров короткая, что волос у девиц. Забыл, забыл, кто тебя почвоведение преподавал.

— Э-э-э… — смутное воспоминание мелькнуло где-то на задворках разума, выталкивая наружу мужское имя. — Геннадий Анатольевич? — неуверенно поинтересовался я.

Моё тело странно отреагировало на незнакомое имя. Волоски на руках встали дыбом, кожу словно опалило огнём. Минутное замешательство сменилось уверенностью, я заметил, что с именем угадал. Потому улыбнулся приветливей и радостно провозгласил:

— Геннадий Анатольевич! Простит, не признал сразу, богатым будете…

— Что? — собеседник удивлённо моргнул, я тут же исправился.

— Да вот, ма… э-э-э… бабушку в больницу привёз… — про матушку решил не говорить, вдруг настоящую знает. — Гипертонический криз… Вы уж простите, что не признал… — я виновато пожал плечами. — Сами понимаете, голова другим забита… Переживаю…

— Сочувствую, — преподаватель покачал головой, сочувственно поджав губы.

Мы вежливо помолчали с полминуты, но затем деятельная натура педагога взяла верх, и он принялся меня расспрашивать.

— Ну что? Как ты? Слышал, закончил с отличием… — Геннадий Анатольевич сделал паузу.

— Есть такое, — согласился я.

— Аспирантуру предлагали?..

И снова вопросительная пауза и ожидание ответа.

— Э-э-э… — чёрт его знает, предлагали, или нет. Но раз интересуется, вероятней всего, так оно и есть.

— Было дело, — кивнул я

— Отчего же не остался?

— Ну-у-у…

Вот и что ему ответить? Всю правду, как на духу? Что, мол, брежу идеями просвещения, мечтаю повторить путь… великого педагога. Которого из? Как назло, ни одной фамилии в голове. Песталоцци — вылезло непонятно откуда, но озвучить вслух я не рискнул. Вроде педагог, но мало ли что… Тут же вспомнилась «Педагогическая поэма», в своё время читал несколько раз, просто больше читать было нечего. Но — интересно. Признаю честно, понравился мне метод перевоспитания трудных подростов, в смысле малолетних уголовников.

— Понимаю, сам такой был по молодости, — Геннадий Анатольевич понимающе покачал головой. — Теория — это прекрасно, но практику в полевых условиях, так сказать, не заменит ничто.

— Можно и так сказать, — вымученно улыбнулся я, молясь про себя всем богам и лешим, чтобы хоть какая-нибудь медсестричка вышла из кабинета и назвала фамилию Марии Фёдоровны, разыскивая родственников. Но видимо в этот вечер от меня отвернулись все, кто устроил перемещение наших с Егором разумов.

— Куда по распределению попал? Неужто в Новосибирск? — поинтересовался преподаватель.

— Почти. Недалеко тут… деревушка… точнее, село… Жеребцово, может, слышали? — выдавил из себя, надеясь, что бывший учитель Егора ни разу в жизни не слыхал это лошадиное название.

— Жеребцово?.. Жеребцово… — нахмурился мой собеседник. — Не припоминаю… Ну да ладно… не суть… — отмахнулся Геннадий Анатольевич.

«Почемучка», — внезапно всплыло в голове.

Перед глазами мелькнула картинка учебного класса, перепачканного мелом преподавателя с растрёпанной бородой, который размахивая руками, что-то вещал студентам, а затем резко останавливался и задавал аудитории вопрос: «Почему? Правильно, потому что…» — тут же отвечал сам, не давая возможности ученикам подумать. Но так было только во время нового материала.

«Лапшин его фамилия, — на поверхность вылезло воспоминание. — И Егора он ценил и уважал, был его научным руководителем по какой-то теме… А потом Почемучка то ли уволился, то ли перевёлся куда-то в другое место… Но как выясняется, не забыл талантливого ученика, с которым… Точно, Егор — победитель какой-то олимпиады… Причём не раз и не два, а со школьных времён… Ботаник, что ли?»

Сумбурные воспоминания разрывали мою голову на части. Виски заломило, в затылок словно шуруп засадили, и теперь медленно его проворачивали. Я сцепил зубы, чтобы не выругаться. Это что получается, теперь так каждый раз будет при встречах со знакомцами Зверева из его прошлой жизни? Хорошенькая перспектива.

И ведь даже психологу не покажешься, чтобы там гипнозом, к примеру, вытащить все воспоминания. Специалист задаст закономерный вопрос: что с вашей памятью, батенька? Ах, амнезия? А позвольте-ка полюбопытствовать и заглянуть в вашу медицинскую карточку. Не имеете? Очень странно, даже подозрительно.

Я вздрогнул, представив дальнейшие перспективы. И это в лучшем случае. А если доктор согласится и под гипнозом выяснит, кто я есть на самом деле? Здравствуйте, мягкие стены и научная статья про пациента с раздвоением личности в каком-нибудь психиатрическом медицинском журнале.

— Что?

— Научную работу забросил? — повторил Геннадий Анатольевич, с понимающей улыбкой глядя на меня.

— Ну-у-у… — пожал я плечами, не зная, что ему ответить. — Пока времени нет… Вот материал наберу, тогда и за диссертацию можно… — неуверенно соврал я, припомнив сюжет одного из любимых фильмов. — Без практики оно как-то не так, — развёл руками. — Сами понимаете. Любой школьный учитель фору даст.

— Ну да, ну да, — преподаватель покачал головой, соглашаясь с моими доводами, но я видел, что не убедил его своими планами на будущее. — Ты вот что, Егор… Где, говоришь, работаешь? — поинтересовался Почемучка.

— Учителем в сельской школе, — отрапортовал я, надеясь, что эта информация заставит Геннадий Анатольевича отстать от бывшего студента. Неперспективный же стал. Но не тут-то было.

Почемучка просиял, похлопал меня по плечу и объявил:

— Прекрасно! Прекрасно, Егор… Александрович, если память меня не подводит, коллега?

— Не подводит, — подтвердил я.

— А знаете, что, Егор Александрович, — хитро прищурившись, начал Геннадий Анатольевич. Я напрягся. — А приезжайте-ка вы ко мне в гости с вашими ребятишками.

— С какими? — глупо переспросил я.

— С учениками, с уче-ни-ка-ми, — хохотнул Почемучка. — Что, Горыныч, не привычно оказаться по другу сторону баррикад?

— Каких баррикад? — продолжал тупить я.

Голова раскалывалась от боли, единственное, чего я хотел, чтобы препод Егора оставил меня в покое. Внутри тлела надежда: как только человек из зверевского прошлого покинет мою жизненную орбиту, физическое состояние наладится.

— Ну как же, товарищ Зверев, теперь вы — мой коллега. И не только мой. Припоминаете свой курс?

— Ну… припоминаю… — снова соврал я, чуть поморщившись.

— Самые гениальные хулиганы, — восторженно охарактеризовал Геннадий Анатольевич сокурсников Егора. — Уверен, в школе вам скучать не придётся.

— Это точно, — припомнив Федора Швеца и его товарища Саньку Бородина, вздохнул я, начиная понимать, о чём речь.

— Двойки, пропуски, проказы, экзамены… и… эксперименты! — Почемучка задрал указательный палец вверх и хитро на меня глянул.

Я мысленно взвыл: да когда ж ты от меня отстанешь, добрый человек? Ну не помню я, чего такого начудил твой любимый студент! Не помню!

— Да уж… — преподаватель чуть нахмурился и окинул меня задумчивым взглядом. — Главное, Егор Александрович, больше в спорах не участвуй, договорились? — весело блестят глазами, попросил Лапшин.

— Договорились, — кивнул я.

— Вот и ладненько! Вот и хорошо, — закивал Геннадий Анатольевич.

И ведь не спросишь, что товарищ педагог имеет в виду. Предполагается, что я помню, о чём речь. В затылке стрельнуло, и я мысленно взмолился: только не сейчас! Если это очередной приступ воспоминаний, давайте отложим на попозже! Когда я останусь один и будет возможность побиться головой об стену. Ну, или хотя бы выпросить у медсестрички таблетку от головной боли.

— Спасибо тебе, Егор, — вдруг неожиданно выдал Лапшин.

Я не успел подумать и выпалил:

— За что?

Геннадий Анатольевич посмотрел на меня со всей серьёзностью, убедился, что я дей1ствительно не понимаю, о чём речь, и выдал:

— Если бы не твой героический поступок тогда… все мои труды… годы работы сгорели в пожаре…

— В каком… — начал было я и растерянно умолк.

Перед глазами заплясало пламя, нос учуял запах дыма, до такой степени натуральный, что я невольно принюхался, вдруг пожар.

Пожар…

«Придурок… ты что наделал! Я нечаянно! Пожар! По-жар! Го-ори-им!» — заорали в голове смутно знакомые голоса.

— Я в то лето, когда с вами на практику поехал, большую часть своих наработок привёз… вечерами сидел… а тут пожар… сгорело бы всё к едрене фене, если бы не ты, — Лапшин экспрессивно взмахнул рукой.

Медсестра, проходившая мимо нас, ойкнула и едва не подпрыгнула от неожиданности. Окинула нас недовольным взглядом, но почему-то ничего не сказала. То ли её так впечатлил пиджак преподавателя, то ли в целом деловой костюм и кеды, которые выбивали из колеи любого. И становилось непонятно с первого взгляда, что за человек перед тобой: студент-раздолбай или кто-то посолидней.

Наверное, я больше изумился тому, что преподаватель педагогического института, пусть даже бывший, выругался вслух, чем тому факту, что Егор что-то там спас из огня.

— На моём месте так поступил бы каждый, — вырвалась из меня дурацкая киношная фраза, я смутился, но Лапшин словно и не заметил ляпа.

Преподаватель задумался, видимо, нырнув в прошлое.

— Да… Не каждый, Егор, способен на подвиги. Не каждый, — Геннадий Анатольевич кивнул сам себе, строго посмотрел на меня, словно хотел убедиться, что я не буду спорить.

Спорить я не собирался, а вот подробности узнать очень хотел. Но спросить нельзя, оставалось надеяться, что Лапшин сам всё расскажет хотя бы в общих чертах. Собственно мои ожидания оправдались.

— Да… Матрёна Афанасьевна ведь жива… жива… — тепло улыбнулся преподаватель. — Помнит тебя, — вдруг заявил Геннадий Анатольевич. — Я ведь тогда у неё комнату снимал… тишина… никто не мешает… хозяйка рано спать ложится, рано встаёт, жильца не тревожит… И вот ведь оказия какая… Пожар… Да…

Я терпеливо ждал продолжения. Что мне ещё оставалось делать?

— Это ж надо было додуматься — фейерверк под моими окнами устроить! Чай, не девушка я… — в голосе Лапшина послышалось давнее непонимание пополам с удивлением. — Химики юные, головы чугунные… — пошутил преподаватель…

А я вдруг вспомнил, как кто-то из сокурсников предложил порадовать деревенских салютом. Студенты на курсе у Егора действительно подобрались все как один — талантливые, яркие, разгон от мысли к делу — полсекунды. Вот и замутили фейерверк из подручных средств. Да такой, что чуть не сожгли дом этой самой Матрёны Афанасьевны. Но летняя кухонька всё-таки сгорела. А вместе с ней чуть не погибла и хозяйка.

— Я в тот день в летней кухне работал… засиделся допоздна… да… потом на речку ушёл прогуляться, голову проветрить… Матрёна Афанасьевна спать легла… она с поздней весны по осень всегда в летней кухне ночевала… Да… — Лапшин ударился в воспоминания.

С каждым его словом в моей голове всплывало чужое прошлое, как наяву. Вот мы толпой студентов химичим из непонятно чего салют. Понятное дело, были бы трезвыми, вряд ли нам пришла в голову подобная дурость. А тут надо было непременно оповестить всю деревню о том, что практика у нас закончилась. Приняв на грудь деревенского самогона, который принесли местные парни, коллективным разумом было принято решение устроить праздник для всех.

Кто-то из деревенских ребят, с которыми мы к концу практики сдружились, притащил ракетницу, видимо, хранившуюся дома как трофей. А потом… потом мы решили: какой праздник без преподавателя? И пошли всей толпой к дому, в котором столовался Лапшин. И устроили фейерверк.

Только вот Почемучки дома не оказалось. А баба Матрёна спала на уличной кухоньке, в которую попал заряд. Это у меня нынче в Жеребцово стол, пару скамеек, печка из кирпича сложенная. У хозяйки всё по уму сделано было. С крышей, дверкой, окошками, обитыми тюлью… Вспыхнуло быстро.

Бабка спросонья сначала не поняла, что случилось, когда сообразила, с перепугу стала ломиться в стены, а не в двери, которые как-то сразу повело и оттого заклинило. Пришлось выбивать тонкие перегородки и вытаскивать орущую благим матом Матрёну Афанасьевну.

Уж не знаю, что меня сподвигло на дальнейшие подвиги, но когда кто-то из однокурсников организовал спасательные водные работы, я вспомнил: на столе в горящей сараюшке лежат папки Лапшина. Ну и кинулся внутрь, спасать бумаги. Помнится, Геннадий Анатольевич меня потом сам же дураком и обозвал. За глупость. Правда, сначала крепко выругал всех за дурость, потом объявил благодарность за спасение Матрёны. Ну а на следующий день мы всей гоп-компанией разгребали последствия нашей гениальной идеи.

Влетело нам тогда знатно, уж не знаю, как Лапшину удалось договориться, чтобы нас комсомольских значков не лишили и из института не отчислили. А кухню мы Матрёне Афанасьевне за свой счёт восстанавливали вместе с деревенскими. Местным тоже знатно досталось и за самогон, и за ракетницу, тайком вынесенную из дома. Признаки воспитательных мер у пары пацанов красовались на лице, некоторые и вовсе сесть не могли.

— Да… — повторил я вслед за Геннадием Анатольевичем, сдерживая желание хорошенько потрясти головой. Не готов я оказался к подобным воспоминательным казусам. Но зато голова перестала болеть, неожиданно понял я.

— Маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки, — добродушно вздохнул Лапшин. — Ты, Егор, главное не забывай: у каждого пацана должен быть взрослый друг, который и поможет, и подскажет, и от беды спасёт.

— Не забуду, Геннадий Анатольевич, — ответил я, удивившись, насколько созвучны наши мысли.

— Да… Ты вот что, дорогой Егор Александрович… приезжай-ка ты со своими ребятишками ко мне в Академгородок… я ведь нынче там… да… — немного застенчиво пояснил Лапшин в ответ на мой удивлённый взгляд.

— Экскурсию обеспечу… А то давай ко мне, а? У нас там база невероятная! Там такие открытия совершать можно! Помнишь, о чём мы мечтали? — взгляд Лапшина загорелся. — Такие возможности! Егор! Ты себе представить не можешь! А ведь из нас была хорошая команда… Что скажешь?

— Скажу спасибо за ваше предложение, но школу подвести не могу. Я теперь классный руководитель десятого класса. Я бы сказал — удивительно гениального десятого класса, — улыбнулся я.

Геннадий Анатольевич нахмурился, а потом до него дошло и он громко и искренне рассмеялся. На него тут же шикнула дежурная медсестра, пристыдила за шум и неуважение. Лапшин смущённо извинился, подмигнул мне и шёпотом выдал:

— Ну что, коллега, теперь вы меня понимаете.

— Начинаю, — от души подтвердил я.

— Вот здесь мой телефон… и адрес… — Почемучка достал записную книжку и принялся писать, затем вырвал листок и протянул мне. Я взял, решив про себя, лишним не будет, в этот момент дверь одного из кабинетов распахнулась, оттуда вышла медсестра и, не глядя по сторонам, рявкнула:

— Беспалова чья?

— Моя! — после короткой заминки отозвался я. — Извините, Геннадий Анатольевич, рад был повидаться… Но мне надо идти, зовут…

— Да-да, Егор, конечно, ступайте… — тепло попрощался Лапшин. — Так я жду вас с десятым классом, — весело крикнул мне в спину педагог. — И подумайте насчёт моего предложения… работа в Академгородке — это мечта, а не работа!

— Обязательно, — кивнул я и скрылся за дверью палаты.

Глава 2

Я облегчённо выдохнул, едва дверь за мной захлопнулась. Рассеянно посмотрел на недовольную медсестру, которая что-то начала говорить, но мозг отказывался воспринимать звуки, всё ещё переваривая неожиданную встречу. Если так дальше пойдёт, придется безвылазно сидеть в Жеребцово. На всякий случай. С другой стороны, на всю жизнь от прошлого не спрячешься, рано или поздно оно меня настигнет. Хоть и не моё вроде бы, но всё равно.

Опять-таки, у Егора родители живы-здоровы. Они, конечно, на словах отказались от сына. Но я готов поспорить на зуб, что подобные сволочи в глубокой старости обязательно вспомнят про единственного кормильца, ещё и на алименты подадут на всякий случай, чтобы не отвертелся кровиночка от обязательств. Ладно, это всё лирика. Что тут у нас в настоящем?

— Вы меня слушаете, молодой человек? — сварливый голос ворвался в уши, выметая из головы посторонние мысли.

— Прошу прощения, милая барышня, виноват, растерялся, сильно переживаю сильно, — прижав ладони к сердцу, покаялся я.

— Какая я вам барышня? — тут же взбеленилась женщина бальзаковского возраста. — Выражения выбирайте, молодой человек.

— Девушка, милая, ещё раз извините! Голова совершенно отказывается соображать! Как моя… мама? — я постарался оперативно переключить внимание женщины на её профессиональные обязанности. Заодно мысленно отругал себя за невнимательность в разговоре. Опять словечко выскочило не из этого времени.

Я вежливо и со всем вниманием уставился на медсестру, которая вроде как даже смягчилась. Одновременно надеялся на то, что Мария Фёдоровна, которая молча лежала на дальней койке возле окна, не поинтересуется у дамы, кто я есть такой и почему называю её мамой. Пока спасало то, что мы с сотрудницей приёмного покоя разговаривали возле двери. И при всей склочности характера, который считывался с лица и позы, женщина не повышала голос, разговаривала относительно негромко. Видимо, чтобы не тревожить пациентов.

— Ничего страшного с вашей мамой не случилось. Заботиться надо лучше, — проворчала медсестра. — Человек в возрасте, небось, всю войну прошла… — женщина кинула на меня внимательный взгляд, мне только и оставалось, молча смотреть на собеседницу. Врать о таком я не хотел и не мог, а воевала или нет Мария Фёдоровна, я не знал.

— Ох, молодость, молодость, — покачала головой медсестра. — Все бежите куда-то, несётесь, боитесь не успеть, а про родных забываете. Когда вспомнишь, поздно будет, мамы уже нет. Отец-то жив? — внезапно полюбопытствовала собеседница.

Я кивнул: раз Марию Фёдоровну записали ко мне в матери, отчего бы не признать Митрича отцом? Тем более, никто проверять не будет. Кинул осторожный взгляд в сторону Беспаловой, но жена дяди Васи, видимо, никак не соотнесла моё появление в палате с тем, как медсестра надрывалась в коридоре, выкрикивая её фамилию.

Вот и славно. Сейчас избавлюсь от медработницы, подойду и всё тихонько объясню. Надеюсь, женщина окажется в адекватном состоянии и сумеет понять, в какую авантюру меня нечаянно втравили вместе с Митричем и прочими односельчанами.

— Девушка, вас как зовут? — поинтересовался я.

Первое правило по жизни: хочешь нормального общения, вразумительных ответов, спроси у собеседника имя-отчество, не хами и доброжелательно улыбайся.

— Галина Львовна, — солидно ответила медсестра после короткого изумлённого молчания.

— Красивое имя, вам очень идёт! Галиночка Львовна, милая! — запел я соловьём, всё так же прижимая ладони к сердцу. — Подскажите, будьте любезны, что мне дальше делать? Маму в больнице оставят на ночь? Или её госпитализировали? На сколько? Может, что-то нужно? Лекарство там какие? Вы только скажите, я достану!

И только закончив свою пламенную речь, сообразил, что я в далёком прошлом, где многое в дефиците. Причём нахожусь в незнакомом месте, где никого не знаю. Если сейчас женщина выдаст мне список лекарств, чёрт его знает, куда бежать и через кого их доставать. Хотя… Перед глазами мелькнуло уверенное загорелое лицо председателя колхоза товарища Лиходеда. Этот точно сумеет раздобыть всё необходимое. На крайний случай обращусь к нему за помощью.

От неожиданной мысли я несколько опешил. Как так вышло, что за несколько неполных суток семья Василий Дмитриевича стала для меня практически родной? Я нисколько не кривлю душой. В эту самую минут, когда я внимательно слушал серьёзное щебетание медсестры, вдруг понял: и ведь пойду к Семёну Семеновичу, и попрошу. А если надо, то и душу вытрясу, чтобы добыть необходимое. Когда я успел так привязаться к незнакомым мне людям?

И ладно бы, к Митричу. Мы с ним практически и Крым, и Рим, и медные трубы.

— Можно забирать…

— Что? Забирать? Куда? — опешил я, услышав последние слова медсестры.

— Домой кончено, — изумилась моему вопросу Галина Львовна.

— Но… скорая… сердце… а вдруг снова приступ…

Куда я на ночь глядя с Марией Фёдоровной на руках? В Новосибирске я ничего и никого не знаю. Найти гостиницу не проблема, но заселиться в неё будет проблематично, даже с паспортами. Женщине нужен покой, а не ночные забеги по городу. Позвонить в Жеребцово тоже не могу. Даже если Беспалова подскажет номер телефона администрации или школы, не факт, что в такое время кто-то будет на рабочем месте.

— Мы, конечно, можем оставить пациентку до утра… — недовольно заявила Галина Львовна, но я уже понял: не такая она и вредная, какой хочет казаться. Вполне себе хорошая тётка, только немного уставшая и замученная жизнью. Скорей всего семейной: дети разновозрастные и муж ни разу не помощник. Потому и выглядит старше своих лет, и ворчит на всех.

— Галиночка Львовна! Что мне сделать, чтобы матушку оставили до утра? Готов на любые подвиги! — воскликнул я. — А уж если и мне какой закуток найдётся, чтобы присесть, дождаться первого рейсового автобуса… Я готов за вас всю ночь дежурить.

— Ох, шустрый какой, — стараясь не улыбаться, усмехнулась медсестра. — Так пить хочется, что переночевать негде, да?

— Так точно, — весело отрапортовал я.

— Служил, что ли? — прищурилась женщина.

— Как и положено два года, — подтвердил не раздумывая. — Хотел на флот, не взяли.

— Это почему же? — заинтересовалась медсестра.

— Плавать умею, — состроив серьезное лицо, доверительно сообщил я.

Строгая медсестра прыснула, но быстро взяла себя в руки.

— Ну-ну… шутник… Ладно… Оставайтесь… Маме твоей и правда сейчас лучше полежать, а не трястись в машине… Но чтобы по коридорам не бродил, работать не мешал, — сурово отчеканила Галина Львовна. — Там в конце коридора тупичок, в нём банкетка стоит. Ножки у неё, правда, так себе. Но ты парнишка жилистый, думаю, тебе она выдержит. Больше ничего предложить могу. В палате не оставлю, — сразу объявила женщина.

— В палате и не нужно, — заверил я. — С… мамой переговорю и уйду в тупичок.

— Ну, хорошо, — кивнула медсестра. — Бумаги у матушки на руках. Доктор ей отдала.

— Хорошо, спасибо, Галина Львовна. Если что нужно, вы скажите, я помогу чем могу…

— Или уже, помощничек, — добродушно улыбнулась женщина, окинула строгим взглядом всю палату и вышла.

Через секунду в коридоре раздался зычный голос, раздающий команды в адрес новых пациентов, шпыняющий молодых медсестричек. Сразу стало понятно, кто дирижирует приёмным покоем. Ни разу не дежурный врач.

— Мария Фёдоровна, — негромко окликнул я, стараясь не сильно привлекать внимание палаты. — Добрый вечер. Как ваше самочувствие?

— Добрый вечер, — чуть испуганно ответила Беспалова. — Вы доктор? — заволновалась женщина.

— Нет, — улыбнулся как можно более мягко. — Я вроде как ваш сын, — ляпнул, и тут же отругал себя за глупость.

Мария Фёдоровна охнула и отпрянула, схватившись за сердце.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, — торопливо забормотал я. — Это дядь Вася придумал… муж ваш, Василий Дмитриевич… Его врачи не пустили в скорую с вами… и внука тоже… А я рядом был… Вот доктор Валерия Павловна и решила, что я ваш сын… И Зиночка… Зинаида Михайловна, — уточнил для солидности. — Она тоже промолчала… Вот мы и… Вот такая авантюра вышла, Мария Фёдоровна, но вы не волнуйтесь, я вас не брошу! Вас до утра оставили, завтра мы с вами домой поедем. Я всё организую, дядь Васе… Василий Дмитриевичу обещал.

Беспалова недоверчиво прищурилась, поджала губы, но потом всё-таки негромко поинтересовалась:

— А… вы кто?

— Я ваш новый учитель, — с готовностью представился женщине. — Не ваш, конечно, а вашего внука Серёжи Беспалого… Егор Александрович Зверев, классный руководитель десятого класса.

— Это заместо Оленьки Николаевны, что ли? — женский голос немного расслабился и потеплел.

— Именно, именно заместо… вместо Ольги Николаевны. Прошу любить и жаловать, — улыбнулся, глядя в настороженные глаза.

Что ж там за учительница такая, если все, кто про неё вспоминает, непременно называют уменьшительно-ласкательным именем. Так любят? Или настолько по-отечески относятся?

— Дед, говоришь, придумал?

— Никак нет, — покачал головой. — Дед… Митрич… э-э-э… Василий Дмитриевич в этом казусе не виноват! Это доктор со скорой помощи ни с того, ни с сего решила, что я ваш сын.

— А чего дед сам не поехал в скорой? Чего это его со мной не пустили? Муж он мне, а не пустое место, — Мария Фёдоровна с подозрением на меня уставилась.

Вот и что говорить? Что Митричу поплохело, потому его и не взяли? Так ведь разнервничается, распереживается, опять приступ. За что мне это? Верно в народе говорят: коготок увяз, всей птичке пропасть. Так и я: зарекался врать, а тут в который раз выступаю вралем в поддержку страждущих.

Была не была.

— Мария Фёдоровна, вы только не волнуйтесь, ладно? — начал я, но продолжить не успел.

Женщина ожидаемо разволновалась, схватилась за сердце, подалась ко мне и побледневшими губами простонала:

— Что с Серёженькой?

— Всё в порядке с Сережей, — ответил я.

— Дед? — ещё больше испугалась Беспалова.

— И с дедом… э-э-э… с Василием Дмитриевичем всё в полном порядке, — торопливо забормотал я. — Он за вас сильно испугался, ну и упал немножко… Вот доктор его и не пустила, сказала, давление, надо лежать.

Я все-таки не удержался и приврал, малость скрасив ситуацию. Ложь во спасение, так сказать. Её я тоже не терплю, но глядя на бледное лицо пожилой дамы я и сам перепугался, как бы чего не случилось. Ладно хоть мы в больнице, до врачей недалеко. Но всё равно, хорошего мало. Да и Митричу обещал проследить, чтобы чего дурного не вышло, а сам вон… довожу до белого каления.

— Мария Фёдоровна, — решительно начал я, чуть повысив голос, потом опомнился, понизил тон и продолжил. — С вашими родными всё в полном порядке. Завтра Василий Дмитриевич вместе с внуком за вами приедут. То есть… мы с вами сами поедем домой, и вы убедитесь, что все живы и здоровы.

Кто его знает, сумеют наши добраться утром в больницу? У Митрича работа, да и у Серёжи тоже.

— Митричем зови, так привычнее, — махнула рукой Беспалова.

— Что? — не понял я

— Митричем говорю, зови… сынок… — устало улыбнулась женщина. — Его все так зовут почитай… да уж много лет и зовут, не упомню… А то Василь Дмитрич да Василь Дмитрич… — с теплотой в голосе передразнила меня названная матушка.

— Неудобно… взрослый человек…а я его Митрич… — смущённо объяснил.

— Прям неудобно, — отмахнулась Беспалова. — Вот что… сынок… — Мария Фёдоровна с лёгким недоверием всмотрелась в моё лицо. — Не врёшь мне? Ох… что это я… — испуганно охнула собеседница.

Я даже растерялся, быстренько оглянулся, думая, что за моей спиной Беспалова кого-то увидела. Но в палате никого, кроме пациентов, не наблюдалось. После первичного осмотра и нашей беседы с Галиной Львовной больше никто не заходил.

— Егор… как вас по батюшке? Запамятовала… — смущённо заговорила Мария Фёдоровна.

Теперь смутился я. Оно понятно, статус у меня учительский, но больница не то место, да и ситуация не так чтобы мне выкать.

— Давайте договоримся: в школе и по всем школьным делам буду Егором Александровичем, а здесь и сейчас… просто Егор.

— Что вы! Что вы! — замахала руками Беспалова. — Как можно к учителю…

— Можно и нужно, — твёрдо заявил я, уже понимая, уговоры бесполезны. А ведь всего минуту назад Беспалова называла меня «сынок».

— Егорушка… — и всё-таки Беспалова умудрилась удивить. — Ты вот чего… С моими точно всё в порядке? Ты не бойся, я крепкая, выдюжу… Лучше правда, чем неведомо про что думать… — настойчиво заговорила неугомонная женщина.

— Мария Фёдоровна, честное комсомольское, всё в порядке и с Митричем, и с внуком вашим. Хороший, между прочим, парнишка, — решительно перескочил я с темы. — Добрый малый, наверное, и помощник славный…

Сработало. Беспалова расцвела, заулыбалась, глаза заблестели.

— Хороший, Егор Александрович, — с любовью заговорила женщина. — Добрый — это есть… Говорю ему, говорю… а всё без толку, — вздохнула бабушка Серёжи. — Через то и страдает иной раз… Всех готов защищать… А уж животных как любит… и-и-и-и… — покачала головой Мария Фёдоровна. — Его б воля, всех бы в дом притащил. А так найдёт, откормит и пристраивает в добрые руки. У нас-то на селе без кошки-собаки редко кто живёт. Оно и верно, без животинки какая жизнь? Никакой. Они жеж добрых людей за версту чуют, и злых тоже… Вот в войну у нас случай был…

Беспалова начало было рассказывать, но тут дверь распахнулась и в палату вошла Галина Львовна.

— Так, молодой человек, берите вашу маму и на выход, — строго велела медсестра.

— На выход? — удивился я, поднимаясь со стула.

— Маму под руки и в палату семнадцать, прямо по коридору и направо. Маруся в курсе. Место освободилось.

— Помер кто? — охнула Мария Фёдоровна.

— Типун вам… — возмутилась медсестра. — Выписали, — уверенно заявила Галина Львовна.

Я засомневался в её словах: выписка на ночь глядя? Но не стал допытываться. Если кто-то и помер на том месте, Беспаловой лучше не знать. Мало ли как отреагирует, разволнуется, запротивится. А в этой палате её точно не оставят. Она вроде как для экстренных пациентов, который обратились с острой болью или на скорой прибыли.

— Идёмте… мама… — запнулся я.

— Пойдём, сынок, — закивала Мария Фёдоровна, сглаживая мою запинку. — Спасибо вам, — уважительно поблагодарила нашу фею в белом халате.

— Да чего уж там… — отмахнулась Галина Львовна, но видно было, приятна ей благодарность.

'Сбегаю с утра, куплю коробку конфет, — решил я. Доброе слово и кошке приятно, а тут нам вон как помогли, на ночь оставили, на улицу не выгнали. Честно говоря, в больницах в своё советское время бывал редко, не знаю, как оно всё тут устроено. Но отчего-то думаю, могли бы и домой отправить, раз вроде как всё в относительном порядке оказалось и Беспалову не госпитализировали.

— Осторожно… мама… — я поддержал Марию Фёдоровну, которая слишком резко поднялась, оттого покачнулась, видимо, голова закружилась.

Странное чувство возникло где-то в районе сердца. Который раз за вечер произношу это слово. Никогда не использовал его в своей жизни по отношению к себе. Не привык. Губы как будто судорогой сводит, в глазах что-то свербит, а в груди отдаётся непонятным. Жаль, не повезло Егору с родителями… Зато с чужими людьми повезло.

Вон как Егорка по душе Митричу пришёлся. Да и соседка, Степанида Михайловна, тоже не прочь молодого учителя в сынки записать… Да только как-то незаметно, в одночасье, прикипел я душой к шебутному Василь Митричу. Теперь вот и жена его мне вроде как мамой стала…

Мама… Никогда не знал, каково это — просыпаться и засыпать с этим словом. Пацанов в армии гонял нещадно, заставляя письма матерям писать, не отлынивать. Как говорится, что имеем — не храним. Поздно плакать на могилках, когда родителей не стало. Мёртвым всё равно. Живым внимания не хватает.

Я встряхнулся, прогоняя несвойственные мне мысли.

— Помочь?.. мама…

Может, и глупо, но мне, здоровому во всех смыслах и временах лбу, было приятно называть «мамой» эту милую женщину с морщинистым лицом и натруженными руками.

Мария Фёдоровна глянула на меня отчего-то затуманеннымми глазами, спустила ноги на пол и замерла.

— Что… мама? — спросил я.

— Ноги…

И только тут мы оба сообразили, что идти-то моей названной матери не в чем. Забрали её из дома, в чём была. А была она в простом байковом халате и в в

язаных носках. Обувь как предмет одежды отсутствовала. Ни тапок, ни туфель.

Глава 3

— Что такое? — нетерпеливо уточнила Галина Львовна.

— Да вот… — я оглянулся на медсестру. — Обувь забыли… Но вы не волнуйтесь, я сейчас что-нибудь придумаю.

Глянул на Марию Фёдоровну, в ней от силы килограммов пятьдесят-шестьдесят, для своих лет фигура сухая, на руках донесу.

— На руках донесу, — высказал вслух свои мысли. — А завтра Мит… отец приедет, привезёт.

— Если вспомнит, — вздохнула Беспалова.

Я опечалился: точно, Митрич про обувь и не подумает, вряд ли ему в голову придёт, что увезли его Машу в одном халате, даже без тапочек.

— Может у вас пакеты ненужные есть? — растерянно поинтересовался я.

Ну а что, нацепим на ступни, завяжем ручки на бантик с крантиком, так и дойдёт Мари Фёдоровна до палаты. А утром уже решим, как быть. Если дядь Вася на машине приедет забирать свою ненаглядную, на кресле-каталке спустим.

Стоп, Саныч. Вряд ли Митрич приедет на машине. Беспалову увезли ведь на скорой помощи, значит, решит, что Марию Фёдоровну положили надолго. Точно! Как минимум тапки прихватит вместе с кружкой, ложкой и тарелкой.

Услышав мой вопрос про пакеты, Галина Львовна нахмурилась и одарила меня непонятным взглядом, затем демонстративно вздохнула, закатила глаза и приказала:

— Стой здесь. Ох уж эта мне молодёжь, ничего сами не могут, — проворчала медсестра и вышла из палаты. Чуть позже до меня дошло: полиэтиленовые пакеты появились позже, и такую красоту советские люди берегли, стирали, сушили. На ноги никто бы не дал нацепить.

— Не волнуйтесь, уверен, Василий Дмитриевич завтра привезёт обувь.

— Не волнуюсь я, Егорушка, — застенчиво улыбаясь, успокоила меня Мария Фёдоровна. — Мне с тобой оно как-то спокойно… Дед мой только суету наведёт… Он у меня хороший, работящий, не пьющий… Ну так только по праздникам чуток, — торопливо добавила Беспалова, переживая, что могу плохо подумать о Митриче. — Только шуму от него много… Всё шебуршит чего-то, мельтешит да балаболит… Руки-то у него золотые, и голова, что твой дом советов, а вот язык как помело. В молодости любую уболтать мог… Вот и меня… уболтал… что замуж пошла, не раздумывая…

— Вот, держите, — в палате появилась Галина Львовна, держа в руках чьи-то тапки. — Потом вернёте, когда уходить будете. На пост вернёте, я Марусю предупрежу. Обувка другой смены. Им в ночь без надобности, а с утра чтоб на месте была, — строго велела медсестра.

— Спасибо большое, — от души поблагодарил я, принимая тапки и передавая Марии Фёдоровне.

Нет, точно с утра пораньше надо метнуться в магазин и купить кило конфет, а лучше коробку какую красивую. «Птичье молоко» или «Вишню в шоколаде». «Птичье молоко» самая первая сладость, которую купил со своей первой зарплаты. До сих пор люблю этот десерт. Даже привычка дурацкая осталась сначала обгрызать шоколадные стеночки с конфеты, а потом уже наслаждаться белой нежной начинкой.

В детском доме конфеты мы видели по праздникам. Девчонки, помню, даже фантики собирали, аккуратно их разглаживали, а потом хранили у себя в тумбочках. Неслыханное богатство — это когда у кого-то из прошлой семейной жизни оставалась коробка от конфет, в которой хранились детские сокровища.

Я, когда выпустился из детдома, тоже себе коробочку завёл. И не одну. Очень любил монпансье в железных баночках. Ну а банки, понятное дело, не выкидывал. Приспособил под всякие нужды: гвоздики маленькие хранить, шурупчики всякие и прочую мелочёвку.

Пока медленно вёл Марию Фёдоровну по коридору, прокручивал в голове приятные воспоминания. Грильяж тоже очень уважал, и «Кара-Кум». Вот его, кстати, как и «Маску» последние лет десять в той своей жизни перестал покупать. То ли формулу улучшили, то ли перестали по ГОСТу делать, то ли в детстве всё более вкусным кажется. Но вкус у любимых конфет изменился в худшую сторону. Пробовал у разных кондитеров, всё не то.

Зато вот любимая простенькая «Коровка» радовала богатым разнообразием. В советское время только один вид существовал, а во времена моей пенсии какие хочешь тебе вкусы: и с орехом, и с маком, и с арахисом. Но всё равно, самая вкусная — именно та, обычная, в которой сгущённое молоко не просто чувствуется. Конфета буквально из него состоит.

— Добрый вечер, девушки, — негромко поздоровался, вслед за Марией Фёдоровной появляясь в палате.

— Здравствуйте, — вторила мне Беспалова, растерянно оглядываясь.

На наш приход никто не отреагировал, женщины спали или делали вид, что спят. И только в углу на кровати сидела старушка, которая ответила на приветствие.

— Подскажите, пожалуйста, куда маму пристроить? Нам сказали, тут место свободное, — заметив, что старушка возле окна проявила к нам интерес, поинтересовался я.

— Туточки вот, со мной рядышком, — охотно откликнулась бабулька, с любопытством за нами наблюдая. — Сынок твой? — поинтересовалась сопалатница.

Мы с Беспаловой переглянулись, улыбнулись друг другу чуть смущённо, и Мария Фёдоровна ответила:

— Сынок…

— Ну всё, отдыхайте… отдыхай, мама… — посоветовал я. — Пойду. Если что, я в конце коридора. Там тупичок с банкеткой, Галина Львовна посоветовала. Останусь там.

— Ох, да как же… — запричитала Беспалова. — Всю ночь?

— Мне не привыкать, — отмахнулся. — Я как боевой конь могу и стоя спать, и сидя, и на ходу. Студенческая жизнь приучила… сессии… — приукрасил я до полноты картины.

Не рассказывать же Марии Фёдоровне про своё бурное прошлое, в котором где упал, там и спишь, когда урывками, когда и вовсе пару минут.

— Ох, Егорушка… может, домой поедешь? — робко предложила женщина, и тут же покачала головой. — Последний автобус-то уже ушёл… А всё дед, вот дурья башка! — нашла виноватого.

— Всё нормально, — заверил я. — Главное, не волнуй… ся… — всё время хотелось обратиться, как и положено, на «вы». Но бабулька на соседней койке не спускала с нашей парочки глаз, приходилось контролировать, что говорю. — Всё, мама, отдыхайте. Я рядом. Когда обход? — поинтересовался у любопытной старушки.

— Так с утра, как врач придёт, — охотно ответила бабулька.

Уточнять, когда в больнице наступает утро, я не стал, попрощался и пошел искать тупичок.

Ночь прошла как в сказке. Банкетка оказалась шаткой, обитой дерматином, удачно длинной. И действительно стояла в странном таком аппендиксе без окон, без дверей. Точнее, имелось одно маленькое окошко, давно немытое. Оно выходило куда-то в глухой больничный двор. Мне даже удалось без подручных средств открыть форточку, крашенную в несколько слоёв, что само по себе достижение.

Умостившись на скамейке, долго слушал орущих на улице котов, отголоски вечерней больничной жизни, глухой шум из коридора. Так, под мысли о поздних кошачьих свадьбах и размышлениях, для чего строители сделали этот тупичок, я и уснул.

Проснулся как от толчка, прислушался. Тишина. Даже с улицы звуки не долетают. Поднялся, размял мышцы и вышел из своего тупичка в коридор. На посту горел свет, но не было видно. Что-то случилось или дежурная медсестра прикорнула в сестринской?

Оказалось, девчонку вырубило прямо за столом. Поколебался, но всё-таки не стал будить, тихонько пошёл к семнадцатой палате, проверить Марию Фёдоровну. Осторожно приоткрыл дверцу, обнаружил Беспалову на месте, дождался, когда она пошевелится, и со спокойной душой вернулся к себе в тупичок. Не тут-то было.

Где-то хлопнула дверца, и медсестра резко очнулась, аккурат когда я проходил мимо стола. Спросонья девчонка сразу не сообразила, кто я такой. Подскочила, торопливо оглаживая ладошками примятый белый халат, чуть растрепавшиеся волосы. А когда сообразила, ойкнула и сурово окликнула:

— Товарищ! Вы кто? Как вы сюда попали? Вы из какой палаты?

Пришлось вернуться.

— Вы, случайно, не Маруся? Простите, Мария, наверное? — закинул я удочку.

— Допустим, — сверкая сердитыми глазами, подтвердила девушка.

— Галина Львовна сказала, что вы в курсе. Меня Егор зовут. Я маму привёз вечером, сердце у неё. Маму до утра оставили, а мне Галина Львовна разрешила в тупичке на банкетке переждать.

Надо же, с каждый разом слово «мама» в адрес Марии Фёдоровны выходило всё легче и легче, я почти поверил в то, что мама у меня и в самом деле имеется.

— Галина Львовна? — девчонка встрепенулась и вроде как вытянулась в струнку. Видимо, старшая медсестра, или кем здесь значится рыжекудрая дама, держит молодых специалистов в строгости. — Да, она предупреждала. Но это не значит, что вы должны ходить ночью по больнице и заглядывать во все палаты! А если что пропадёт? Кто виноват будет?

— Маруся! Ну что вы! Какие палаты! — улыбнулся я. — К маме заглядывал, в семнадцатую, проверить.

— Какая я вам Маруся! Мария Сергеевна! — сердито отчеканила медсестра.

— Мария Сергевна, Машенька! Вы же клятву Гиппократа давали? — проникновенно начал я, не обращая внимания на ворчание девчонки.

— Что? — растерянно моргнула девушка, явно не ожидая такого перехода в разговоре.

— Ну, вы же институт закончили, диплом получили и клятву не навредить пациентам давали.

— Никому я никакой клятвы не давала! — фыркнула девушка. — Ой! — девчонка моргнула, окончательно приходя в себя. — Конечно, давала, — гордо вздёрнув точёный носик, объявила дежурная. — А вам зачем? — тут же с чисто женской непосредственностью поинтересовалась Маруся.

— Машенька, милая, а чайник у вас имеется? — прижав ладони к сердцу, умоляющим голосом полюбопытствовал я.

— Кипятильник, — всё ещё не понимая, к чему я клоню, ответила Мария Сергеевна.

— Машенька, вы, как врач, должны меня спасти! — патетически воскликнул я. — Иначе умру вот прям здесь, у ваших ног, и тогда вам будет очень горько и обидно оттого, что вы не спасли жизнь пациента!

— Дома умирайте себе на здоровье, — категорически отрезала суровая дежурная медсестричка и припечатала, явно кому-то подражая. — Не в мою смену! — и тут же встревожилась. — Что у вас болит?

— Сердце, — понурил я голову.

— Сердце? — всполошилась Машенька. — Немедленно присядьте, сейчас я вам давление померяю…

— И душа… — присаживаясь на предложенный стул, добавил я.

— Что? — опешила медсестра, доставая из ящичка стола какой-то агрегат.

— Так есть хочется, Машенька, что желудок к позвоночнику прилипает! Станьте моей спасительницей! Налейте горячего чаю и отсыпьте кусочек сахару.

— Вы! — воскликнула Мария, но тут же понизила голос. — Как вам не стыдно! Я же поверила, что вам плохо!

— Искренне прошу прощения, но вопрос о моей жизни и смерти остаётся открытым, — умоляюще глядя на медсестру, посетовал я.

Машенька пристально на меня посмотрела, сердито поджав губы и подняв брови домиком, покачала головой и вдруг совершенно неожиданно улыбнулась. И было в этой улыбке столько тепла, что мне стало чуточку стыдно за такой грубоватый подкат. Ведь мог же просто попросить, начал строить из себя Казанову. Тоже мне, почувствовал себя молодым, старый пень. Захотелось флирта.

С другой стороны, нам шутка строить и жить помогает, так, кажется, пелось в какой-то песне.

— Пойдёмте, только тихо, — согласилась Маруся. — Так уж и быть, накормлю вас. А то ещё помрёте здесь, прямо у моих ног, — передразнила девчонка. — А мне такого Ромео не надо, — хихикнула медсестра.

Шутку я оценил, мы дружно рассмеялись, я пообещал не умирать, дождаться чаю. И мы быстренько сбежали в сестринскую. Комнатка находилась в двух шагах от стола, за которым Маша случайно уснула.

— Вы не подумайте, — заверила медсестричка, ловко наливая в пол-литровую банку воду из-под крана. — Со мной такое в первый раз. Просто сегодня день такой… тяжелый… Столько народу поступило, ужас! С ног сбились! А ещё в семнадцатой… Ой…

Маша резко замолчала, покосилась на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Похоже, в палате, куда поместили на ночёвку Марию Фёдоровну, действительно что-то случилось с пациенткой. Может, в реанимацию попала, а может и умерла. В любом случае, хорошо, что Беспалова не в курсе. Хотя, думаю, бабулька-соседка уже сообщила, на чьём месте ночует моя названная мама.

— А хотите пряников? У меня мятные есть, — похвасталась Машенька, отвлекая меня от неловкой паузы.

— А хочу, — согласился я, не собираясь допытываться, что произошло на смене. Захочет, сама расскажет, в любом другом случае — не моё это дело.

Хлопнула дверца тумбочки, на столе появился бумажный кулёк с выпечкой. К этому моменты закипела вода в банке. Маша достала из той же тумбочки, где взяла пряники, заварку, и сумела меня удивить. Вытащила из небольшого бумажного свёрточка кусочек чистой марли, насыпала туда заварки, завязала края, и опустила в банку с кипятком, вытащив перед этим кипятильник.

В полном обалдении я наблюдал за тем, как заваривается наш чай в прародителе чайного пакетика.

— Ложечку дома забыла для заварки, — смутилась медсестра, заметив, с каким удивлением я наблюдаю за её манипуляциями. — Не люблю пить с чаинками, — пожаловалась мне девчонка. — Вот… попробовала как-то на смене завернуть в марлю, оказалось очень удобно. Теперь так и завариваю.

— Отличная идея, — искренне похвалил я, прикидывая, какую выгоду Машенька могла бы извлечь из своего способа. Да только вряд ли она станет этим заниматься. Да и времена не те. Но лично я взял на вооружение, тоже не люблю пить чай, когда-то и дело приходится отплёвываться.

— Угощайтесь, — разливая ароматный напиток по чашкам, пригласила Машенька.

Я с удовольствием принял пряник, кружку с чаем, и мы принялись чаёвничать под неторопливый негромкий разговор. За чаепитием я постарался разговорить Машу про житьё-бытьё. Заодно выведал информацию про магазины, что где можно купить или достать необходимые для поделки к первому сентября детали.

Оказалось, конфеты я вполне успею купить с утра в продтоварах недалеко от больницы. Маша не уверена, что там имеется «Птичье молоко», но «выбор есть». Особенно вкусный «Мишка на Севере», — доверительно сообщила Машенька, а я взял себе на заметку. Ну а что, связи в медицине всегда нужны, в любое время, в любом веке.

От медсестрички я узнал и ценную информацию про Галину Львовну. Оказалось, она действительно старшая медсестра, и очень любит зефир в шоколаде и шоколадные батончики. Ещё у неё «муж запойный и двое детей-подростков, которые совсем от рук отбились». С Марусей в разведку лучше не ходить. Под третью чашку чая девчонка рассказала чуть ли не всю свою жизнь, как личную, так и больничную. Так и хотелось напомнить строки с легендарного плаката «Болтун — находка для шпиона».

Но я не жаловался. Машенька посоветовала сходить в магазин «Тысяча мелочей» и в центральный универмаг. В первом, по словам Машеньки, можно купить всё что хочешь, от спичек до шпингалетов. Именно он мне и пригодится.

Я не забыл о своём обещании, сделать необычную вещицу для демонстрации в честь Октября. Но в суматохе последних дней так и не поинтересовался у Митрича, сумеет он достать для меня нужные запчасти, или нет. Понятно, что поршень в селе я раздобуду. А вот гирлянду или красные маленькие лампочки вряд ли смогу купить в сельпо. Потому с утра пораньше решил отправиться на разведку боем.

И вот тут я завис, не зная, как поступить с Марией Фёдоровной: не таскать же с собой по всему городу пожилую женщину, пережившую приступ. К тому же босую. Когда появится Митрич — неизвестно. Да и на автовокзал не мешает наведаться, прицениться к билетам. Но это потом. Сначала лампочки и батарейки.

Машенька меня утешила, заявив, что если уж пациентку оставили на ночь, то раньше обеда не выпишут. Значит, руки у меня хоть немного, но развязаны для забегов по новосибирским магазинам.

Так, за разговорами, мы выпили по четыре чашки чаю, вдвоём незаметно слопали все Машины пряники, отчего я почувствовал себя крайне неловко. Мысленно пообещал себе возместить милой Марии всё, что съел.

Опомнились, когда за окнами начало светать. Машенька всплеснула руками и принялась наводить порядок в сестринской. Попутно выпроваживать меня обратно в коридорный тупичок. Ещё раз уточнив насчёт выписки, я попрощался с симпатичной медсестричкой и отправился навстречу новым приключениям.

Меня ждал Новосибирск — совершенно незнакомый для меня город. Как выяснилось позже, приключения тоже меня поджидали. В какой-то момент нового дня я даже подумал, что отныне в моей новой жизни казусы и необычные происшествия станут моим вторым именем.

Глава 4

Я вышел из больницы и глубоко вдохнул свежий, чуть прохладный воздух. Город сыпался. Люди спешили по своим делам, больничный двор оживал. Спешили на работу врачи и медсестры, дворники шаркали вениками, водители машин скорой помощи кемарили в кабинах или курили, зябко ёжась спросонья. Откуда-то издалека прилетал звук задорного трамвайного звонка. Я со смаком потянулся и зашагал к автобусной остановке, которую заприметил, ориентируясь на скопление людей.

Хотелось прогуляться, но я прикинул и решил: в следующий раз обязательное. А сейчас нужно как можно быстрее решить все свои вопросы и вернуться в больницу. Нехорошо получится, если Марию Фёдоровну выпишут в тот самый момент, когда меня не будет рядом. Разволнуется, распереживается, да и Василию Дмитриевичу как потом в глаза смотреть? Он мне доверился, а я его подведу.

Когда подошёл красно-жёлтый автобус, и толпа советских граждан принялась штурмовать двери, желая попасть на работу, на учебу, я, не раздумывая, присоединился. И только потом сообразил две вещи. Во-первых, я забыл предупредить Беспалову, что собираюсь отлучиться по делам. Во-вторых, пока стоял, даже не подумал поинтересоваться, куда мне ехать. Теперь уже поздно. Меня засосало в автобусное нутро, сжало со всех сторон человеческими телами.

Про билет я тоже как-то не подумал и теперь судорожно вспоминал, как его приобрести. В конце концов, толпа переместила меня к аппарату, куда я и опустил свои единственные пять копеек за проезд.

Какое-то время просто ехал, ни о чём не думая, разглядывая в автобусное окно незнакомый город. Люди входили и выходили, так я неведомым образом оказался на задней площадке и мог наблюдать прекрасные виды. Город-миллионник, третий по численности в моей России. Город-сказка, город-мечта. Один Академгородок чего только стоит.

Народ потихоньку рассасывался, я же прилип к окну, как в детстве, и разглядывал, всматриваясь в детали. Вспоминал всё, что читал или видел по телевизору про одну из самых мощных всесоюзных площадок строительной индустрии.

Сибирский завод тяжёлого электромашиностроения с его турбогененраторами. Сиблитмаш, который начали строить через пять лет после войны, а к концу пятидесятых в его цехах создавали сорок комбайнов в сутки. Заводы Коминтерна, Сибэлектротерм, Экран… Предприятия транспорта, связи, пищевой и лё-о-о-генькой промышленности, — улыбнулся про себя. Практически все они зародились в период эвакуации западной части советской страны во время Великой Отечественной войны.

Один завод «Экран» чего стоит! Большая часть его продукции во время Союза была засекречена. Из общедоступного известен только телевизионный кинескоп. Первый кинескоп с круглым экраном, который стал частью легендарного телевизора «КВН-49»…

Академгородок, кстати, совсем ещё молодой. Сколько ему сейчас? Я задумался, напряг память, посчитал. Получается круглая дата — десять лет с того самого дня, как в Сибири появилось первое здание крупнейшего научного центра Советского Союза.

Новосибирская гидроэлектростанция, Обское море. Не Чёрное, конечно, но созданное руками советского человека. Горло отчего-то перехватило, я потряс головой, прогоняя непривычные эмоции. А ведь есть чем гордиться, и не одному поколению.

— Ваш билет.

— Что? — я уставился на женщину в форме, которая остановилась возле меня и выжидательно смотрела.

— Ваш билет, гражданин, — голос слегка изменился, как и женский взгляд.

Через пару секунд я сообразил, чего от меня хочет кондуктор. Накрыло воспоминанием, как сматывались с другом Вовкой из автобуса, увидев тётку с сумкой и с грозным призывом: «Граждане, предъявите ваши билеты». В первый момент у меня даже сердце дрогнуло и заколотилось, как у того зайца. Ну а что, кто из нас в детстве не катался в автобусе без билета?

Видимо что-то такое отразилось на моём лице, потому как кондуктор слегка напряглась. Я похлопал себя по карманам, отыскал бумажку и протянул суровому контролёру. Женщина долго изучала документ, но, в конце концов, вернула его. Ну а я заодно поинтересовался у важной дамы, куда еду. Женщина снова напряглась, но ответила. Выяснилось, что автобус я выбрал правильный, и следую верной дорогой, аккурат в сторону нужного мне магазина.

Почему-то я думал, что «Тысяча мелочей» — маленькая скобяная лавчонка, навроде как прилавки на рынке со всяким хламом. Но магазин оказался большим, с самым разнообразным товаром. Собственно, хозяйственных мелочей я себе набрал под завязку. Шпингалеты, молоток, крючки, гвозди… Короче, прибарахлился немного, чтобы было чем приводить в порядок дом.

Вот только не нашёл ничего для поделки, которую обещал сделать для школы. Побродил ещё немного по улицам, заглянул по дороге в один универсам, не обнаружил ничего подходящего, решил выдвигаться обратно в больницу. Заскочил в столовку, прикупил разных пирожков, уточнил у прохожих, как доехать до места, и покатил к Марии Фёдоровне. И снова улицы, проспекты, красота…

В больницу добрался быстро. Моя подопечная даже не узнала про моё отсутствие. Не успели мы с ней перекинуться парой слов и съесть по пирожку, как в коридоре раздался какой-то непонятный шум, ругань, а потом всё стихло так же внезапно, как и началось.

— Егорушка… ты вот чего… ты глянь-ка, кто там шумел-то… — отчего-то встревожилась Мария Фёдоровна.

— Да стихло уже, какая разница? — удивился я. Любителем сплетен никогда не был, как и тем, кто жаждал приобщиться к человеческому горю или несчастью, снимая всё на камеру, вместо того, чтобы помочь или вызвать спецмашины.

— Дед мой… Василь Дмитрич… Говорю тебе, дед мой буянил… — зашептала Беспалова. — Что ж я его голос не признаю? Только стих быстро, не к добру это… Ты уж проверь, Егорушка, сделай милость!

Мария Фёдоровна схватила меня за руку, неприкрытая тревога в женских глазах заставила меня прислушаться к просьбе и выйти из палаты в коридор. На посту никого не было, а в конце прохода мельтешила девичья спина в белом халате рядом с мужичком, подозрительно похожим на Митрича.

Я ускорился, удивляясь тому, что дядь Вася не зашёл в палату к жене, да и вообще, шагает себе непонятно куда, при этом молчит. Такое поведение ему в принципе несвойственно, насколько я успел узнать этого неугомонного живчика. Догнав, замедлил шаг, пытаясь расслышать, что вещает медсестричка сердитому Василию Дмитриевичу.

— Главврач вас не примет! Он на совещание! Дежурный врач на обходе! Ну куда же вы! Подождите! Остановитесь! Пожалуйста, поверьте! Врачи сделали всё возможное! Я вам очень соболезную! Ну нельзя же так! — с отчаяньем в голосе лепетала молоденькая девчонка.

Не Маруся, что характерно. Новая смена заступила? Ну да, бог с ними. Надо понять, куда так стремительно несётся дядь Вася, сопя, как разъярённый носорог.

— Где тута у вас морг? — рявкнул он медсестре.

Морг? На кой-ляд Митричу сдался больничный холодильник? И тут до меня дошло. По всей видимости, в палате номер семнадцать, на койке, где ночевала Мария Фёдоровна, с предыдущей пациенткой случилось непоправимое. И кто-то сказал об этом Василию Дмитриевичу. Кто-то, кто не в курсе, что на пустую кровать определили временную больную.

Другой вопрос, как дядь Вася выяснил, куда жену положили, как разыскал? И почему приключилась такая несуразица?

— Василий Дмитриевич! Дядь Вась! — окликнул я.

Но Митрича уже прорвало. Он громко возмущался безалаберностью докторов, хорошо хоть не обвинял никого в смерти жены. Лишь требовал показать тело, уверяя, что пигалица в халате ошиблась и «быть такого не может, чтоб Манюня наперёд меня на тот свет отправилась! Я ей обещался первым быть!» Вот прям такими словами и шпарил.

— Дядь Вась! Василий Дмитриевич!

— А? что? Егор Ляксандрыч! — Митрич резко обернулся, признал меня и кинулся навстречу. За ним семенила несчастная девчонка.

— Нет, ты слыхал? Слыхал? А? Они мне говорят: Маша померла! А я им — шиш вам, а не Машка моя. Она всех нас переживёт! Назло мне!

Я пытался вставить словечко, но Василия Дмитриевича трясло от волнения, будто словами он пытался оттолкнуть реальность.

— Василий Дмитриевич… — очередная попытка вклиниться бесславно провалилась.

— Подумаешь, сердце! — дядь Вася возмущённо фыркнул. — Да она с этим сердцем всю войну! И сына… И… Егор… Ляксандрыч… Что же это, а? Как я без неё? А Серёжка? Серёжке-то как скажу?

Дядь Вася вдруг сник, утёр рукавом глаза, протяжно вздохнул, сдерживая то ли всхлип, то ли стон.

— Жива она, Василий Дмитриевич, — тронул его за плечо, привлекая внимание.

— Да что уж теперь… — махнул рукой дядь Вася.

— Василий Дмитриевич, жива Мария Фёдоровна, — ещё раз повторил я.

— Да что вы такое говорите! — зашипел сердитая медсестра — Зачем так! У человека горе, а вы!

— Девушка, милая, нас вчера в семнадцатую вечером определили всего лишь на ночь. Вы там у себя в бумагах гляньте. К обеду уже выпишут. В смысле определили Беспалову Марию Фёдоровну. Положили в палату номер семнадцать на свободную койку. Её ночью на скорой привезли, в смену Галины Львовны и Маруси… Марии, не помню отчество.

Девчонка поледенела, кинула испуганный взгляд на Митрича, охнула и рванула к сестринскому посту.

— Жива, говоришь? — переспросил Митрич. — А ты не врёшь, Ляксандрыч? — дядь Вася прищурился, с недоверием глядя на меня. Ответить я не успел.

— А ты и рад, да? — раздалось за моей спиной.

— Маша! Манюнечка! — расцвёл Василий Дмитриевич и, обогнув меня, кинулся обниматься с воскресшей женой.

— Что, злыдень, обрадовался, поди? Свободу почуял? — беззлобно погрозила кулаком Мария Фёдоровна, смущённо принимая объятия мужа. — Да пусти ты, медведь. Что люди-то подумают!

— Пущай думают, что хотят! У меня жена живая! Эх-ма! Радость-то какая! — обрадованно завопил Митрич, ощупывая свою вторую половинку.

— Да хватит тебе! Ты гляди, завёлся, чисто молодой! — отбивалась Беспалова от мужниных объятий.

— Это чего, а? Ляксандрыч, ты видал? А? Как так-то? А чего жеж мне сказали, померла, мол, дедушка, твоя бабушка? А?

— Ошиблись, человеческий фактор, с кем не бывает, — сочувственно прокомментировал я.

— Какой такой фактор? Не знаю такого! — возмутился Митрич. — А ежели бы я тут окочурился?

— А ну, цыц, — шикнула Мария Фёдоровна. — Раздухарился тут. В больничке, чай, не на базаре! Понимать надо! Людям тишина нужна!

— Так, я это… — притих дядь Вася.

— Вот и веди себя тихо… герой… — фыркнула Беспалова, но я прекрасно видел: не со зла, а по любви и фырчит, и ворчит.

— Теперь-то что делать? — Митрич растерянно оглянулся на меня.

— Дождёмся выписки, и поезжайте домой, — подсказал семейству. — Вы на машине или на автобусе?

— На машине, — кивнул дядь Вася. — Звениконь по делам в город, я с ним.

— А Серёжа? Как Серёженька? — заволновалась Мария Фёдоровна.

— Что ему станется, лбу здоровому, — отмахнулся муж. — На работу отправил, неча отлынивать. Сказал, в выходные навестит. А ты вона, уже домой собралась! — довольно покивал Беспалов старший.

— Ты гляди, какой командир выискался, — покачала головой жена. — Егорушка… Егор Александрович… так нам чего теперь-то?

— Ждём обхода, врач вас осмотрит и домой, — подумав, определил я дальнейшую больничную программу.

— Так может, ну его, врача-то? Чего его ждать? — предложил Василий Дмитриевич. — Вона, моя Машка-то… Мария, стало быть, Фёдоровна! Живая вся и здоровая, чего зря лёжмя лежать? На своей-то кровати всяком лучше!

— Нельзя, не положено. Марию Фёдоровну выписать должны, такой порядок, — остановил я Митрича. — Вы что-то хотели, девушка? — вежливо уточнил у медсестры, которая маячила за нашими спинами.

— Вот! Это она мне сказал, что ты померла, Маша! — дядь Вася возмущённо ткнул пальцем в совершенно растерянную девчонку.

— Простите, пожалуйста… я не знала… я не хотела… случайно так получилась! — едва не рыдая, лепетала медработница.

— Не реви, нос распухнет, — посоветовал Митрич. — И внимательней надо на рабочем месте! Внимательней! — строго погрозил пальцем. — Всех перепутаешь да похоронишь, кого лечить будешь? — дядь Вася подмигнул вконец обалдевшей девчонке.

— Простите, пожалуйста… Только не жалуйтесь, ладно? Пожалуйста! — взмолилась девчонка.

— Да что ты, милая, — махнула рукой Мария Фёдоровна. — Ты нас выпиши скоренько, а? Сделай милость, — попросила ожившая Беспалова. — Да мы пойдём себе потихоньку…

— Не могу, — испуганно замотала головой медсестричка. — Доктор посмотрит, тогда…

— Эх, — вздохнул Василий Дмитриевич. — Ну, пойдём, что ли, Маша, ждать доктора твоего. Красивый, небось? — ревниво поинтересовался Митрич.

— Да ну тебя, балабол, — легонько толкнула мужа в плечо и неторопливо пошла в палату.

— Василий Дмитриевич, я отлучусь по делам, — окликнул я Беспалова.

— В палате буду, — солидно кивнул Митрич, сопровождая свою вторую половину. — Маш, а ты мне вот чего скажи. Ты чего это помирать вздумала, а?

— Дурак, ну как есть дура-а-ак, — протянула Мария Фёдоровна.

Я улыбнулся и отправился на поиски телефона. Карман грел листок бумаги, которую мне вручил Почемучка, то бишь профессор Лапшин Геннадий Анатольевич. Я как-то сразу о нём подумал, когда не нашёл нужные мне запчасти для поделки. Придумал я вещь простую, но забавную. Уверен, в советское время в эти годы светодиодные ленты ещё не пользовались популярностью по причине их отсутствия в продаже. Ну а мне нужно раздобыть что-то вроде диодов для лампы Ильича, которую я придумал.

В принципе, можно выпросить у Почемучки миниатюрные лампочки вроде как для гирлянды, но ещё мельче. Ну а что, покрашу и в красный цвет, и все дела. Для демонстрационной модели вполне подойдёт. Если директору понравится моя идея, для большего масштаба будем искать фотолампочки. Либо приспособлю красный фотофонарь под свою задумку.

Собственно, раздобыть «гирляндные» светильники в советское время не очень сложно, если знать, где искать в чужом городе. Но времени у меня оставалось маловато, не за горами первое сентября. Поэтому я решил убить двух зайцев одни звонком: и Геннадий Анатольевича уважить, рассказав про свою идею, и заодно помощи попросить.

Помимо мелочёвки, которую я смогу достать у себя в селе, мне жизненно необходим переключатель режима работы. Чтобы, значит, щёлкнул пимпочку один раз, светильник загорелся, нажал «флажок» дважды — лампа мерцает. А где можно раздобыть транзисторы и прочие детали для моей модели? Правильно! В Академгородке. Потому что там этого добра, как дров возле бани.

С этими мыслями я оказался в вестибюле и огляделся по сторонам, разыскивая телефон-автомат. Улыбнулся, вспомнив свою же фразу, которую регулярно говорил своим ученикам: «И как мы раньше без телефонов жили? В глаза друг другу смотрели!»

Вот он красавчик, висит на стене, ждёт меня. Я похлопал по карманам в поисках мелочи, но нигде не зазвенело. Прикинул, где могу поменять, и решил поискать бочку с квасом. Должен же в Новосибирске летом продаваться любимый советский напиток?

При мыслях о квасе захотелось холодненького разливного пива в пол-литровой кружечке да с сушёной воблочкой. Но лучше с таранкой. Есть у меня дружок закадычный на кубанской земле. Раз в год Петрович обязательно ко мне в гости приезжает и привозит рыбку собственного посола.

Хороша, зараза. Как и вечера под яблонькой в собственном дворе, когда сидишь с другом за столом, своими руками сколоченным, за тихой неторопливой беседой под баллончик разливного «Советского». Были. Но остались в прошлом.

Я отмахнулся от ненужных воспоминаний и вышел на улицу. В дверях на секунду отвлёкся на красивую девчонку с косой до пояса и в кого-то врезался. Этот кто-то чертыхнулся знакомым голосом. Я поднял портфель, который отлетел в сторону, выпрямился и радостно выпалил:

— Почемучка… Чёрт! Простите… Геннадий Ана

тольевич! А я как раз вам звонить собирался!

Глава 5

Если я и удивился, снова увидев Почемучку в холле больнице, то не подал виду, сейчас меня волновало другое.

— Вы не заболели, Геннадий Анатольевич? — озадачился я, сообразив, что преподаватель посещает больничку второй день подряд.

— А? — рассеянно переспросил Почемучка, отряхивая пузатый портфель. — Заболели… заболели… Что? Нет-нет, со мной всё в порядке. Товарища навещаю, — педагог вернулся в реальность. — Гостинцы… документы… — Лапшин потряс сумкой. — Вы-то что здесь делаете, Егор? Заболели? — нахмурился Почемучка.

— Нет, я тут в качестве сопровождающего, — пояснил педагогу. При всех неоспоримых талантах профессора его рассеянность вошла в легенды института.

— Геннадий Анатольевич, мне очень нужна ваша помощь, — начал я.

— Да-да, Егор, это хорошо… Болеть не надо… — Лапшин щёлкнул замком, залез в портфель, покопался там, стоял на левой ноге, используя правую как подставку, закрыл клапан, клацнув застёжкой, и посмотрел на меня. — Так что случилось, Егор? Чем могу помочь?

— Мне с вами посоветоваться нужно по поводу одного небольшого изобретения. Совет нужен.

— Изобретения, говорите? — Геннадий Анатольевич склонил голову к плечу, задумчиво на меня посмотрел, затем друг широко улыбнулся, хлопнул по плечу и извиняющим тоном произнёс:

— Конечно, Егор, всенепременно помогу, чем смогу. Обсудим, но позвольте, я вас внимательно выслушаю, скажем, где-то через полчасика. Договорились? — Почемучка вопросительно приподнял брови.

— Извините, Геннадий Анатольевич. Вы сюда по делу, а тут я со своими глупостями, — покаялся я.

— Всё в порядке, Егор. Я очень рад вас видеть! И с удовольствием обсужу вашу задумку. Но позже! Как только отнесу документы своему товарищу, мы сможем с вами поговорить… — преподаватель завертел головой. — Да вот хотя бы на той лавочке. Думаю, там нас никто не потревожит.

— Спасибо, Геннадий Анатольевич. Буду ждать!

Мы кивнули друг другу и разошлись каждый по своим делам. Я же задумался, как мне лучше поступить. Василий Дмитриевич прибыл за Марией Фёдоровной на машине. Как только её выпишут, загрузит Митрич свою ненаглядную половинку в авто и отчалит в родное село. До выписки времени осталось всего нечего. Утро пролетело незаметно, поскольку практически полдня я занимался своими делами.

Кинув взгляд на больничные часы, я отправился на поиски Митрича. Нужно предупредить, что я с ними не поеду, вернусь позже.

— Это чего это ты так такое удумал, Егор Ляксандрыч? — ожидаемо возмутился дядь Вася. — А ну как заблудишься? Ты в наших местах человек новый, мне потом Ильич голову оторвёт, ежели чего.

— Василий Дмитриевич, — мягко, но настойчиво прервал его возмущения. — Слово своё я привык держать. Обещал Юрию Ильичу соорудить одну занятную штуку к первому сентября. Помнится, и вы мне обещали помочь, сказали, поршень от двигателя можете раздобыть… — напомнил Митричу.

Мужичок крякнул, покрутил головой, пожевал губами, но так и не нашел, чем отговориться. Я мысленно улыбнулся и продолжил:

— Ну вот… Для моей задумки запчастей в магазинах не оказалось. С утра пробежался, ничего не нашёл. А тут случайно встретил своего преподавателя, он нынче работает в Академгородке. Так вот, хочу с ним поговорить, вдруг он мне чем-то поможет.

— Ну так-то да, нужное дело, пе-да-го-ги-чес-кое, — крякнул Митрич, смиряясь с моим решением. — А то подождём мы тебя, Егор Ляксандрыч? — закинул удочку дядь Вася.

— Не стоит, Василий Дмитриевич. Председатель, поди, тоже не в игрушки играть приехал, — отказался я. — У него дел по горло, а тут ещё меня ждать. Неизвестно, как оно всё обернётся. Если просто разговор и встречу назначит, одно дело. Может, и успею. А если ехать придётся, так день до вечера и уйдёт, нехорошо получится.

— Ну, так-то прав ты, Егор Ляксандрыч, — согласился дядь Вася.

По лицу Митрича было видно: ему очень любопытно, для чего же мне понадобился автомобильный поршень, и что же такое я искал, но не нашёл ни в одном городском магазине. Но спрашивать дядь Вася постеснялся, а сам я не стал распространяться. Сделаю, тогда и продемонстрирую, что да как.

На всякий случай попрощавшись с Василием Дмитриевичем и с Марией Федоровной, я помчался к месту встречи, надеясь, что не опоздал. На обозначенной скамейке сидела пожилая парочка и солидно так завтракала варёными яичками, хлебом с солью и пирожками, вкусно запивая всё это молоком. Я аж сглотнул, настолько смачно мужичок откусывал от пирога. И остался стоять поодаль, надеясь, что к тому времени, как появится Геннадий Анатольевич, товарищи накушаются и покинут скамейку. Ну а если нет, облюбуем другую.

Спустя сорок минут парочка действительно освободила лавочку и отправилась на остановку. Я занял стратегический объект и уставился на больничный выход, выглядывая Почемучку. Ждать пришлось недолго. Геннадий Анатольевич показался на пороге, заметил меня, махнул рукой, и едва не зашиб своим портфелем, которым активно размахивал, женщину средних лет. Минут пять смущённо извинялся перед возмущённой дамой, и, наконец, двинулся в мою сторону.

— Ух… — качая головой, выдохнул Лапшин. — Неловко получилось.

Педагог обернулся, отыскал глазами суровую даму, невольно втянул голову в плечи и выдал:

— Суровая. У такой не забалуешь.

В этот момент Почемучка очень походил на студента-заочника. Встрёпанный, моложавый, подтянутый, с несуразным, изрядно похудевшим портфелем, он ни капли не соответствовал образу советского учёного, профессора с аккуратной бородкой в круглых очёчках и костюме-тройке. И если смешливые морщинки возле глаз и глубокая между бровей выдавали возраст, со спины Лапшина легко можно было принять за старшекурсника, ну или аспиранта. Да и повадками педагог больше смахивал на студента, чем на серьёзного преподавателя с научными трудами и всякими диссертациями.

Почемучка поставил портфель на скамью, щёлкнул замком, вытащил из саквояжа два зеленых яблока, одно протянул мне, другое со смаком надкусил. Да так, что сок брызнул во все стороны.

— Ох, Егор… извини! — растерялся Лапшин, когда капли полетели в мою сторону.

— Да будет вам, — отмахнулся я.

— Где-то у меня был платок, — забормотал Почемучка, хлопая по карманам.

— Геннадий Анатольевич, всё в порядке, не волнуйтесь, — пришлось доставать свой платок, вытирать незаметное пятнышко, только после этого Лапшин успокоился и присел на скамейку, поставив свой портфель между нами.

— Ну, рассказывай. Никак надумал пойти к нам в Академгородок? Правильно, Егор! Там такие возможности! Да ты скоро сам всё увидишь! — начал вчерашнюю песню Геннадий Анатольевич, но я решительное его оборвал.

— Нет, не передумал. У меня десятый класс, я за них отвечаю, — твёрдо заявил, глядя прямо в глаза преподавателю. — Некрасиво получится, школа на меня рассчитывает, а я к вам сбегу. Не по-комсомольски.

— Ну что ж… Прав, во всём прав… Но я надеюсь, надеюсь, да! — Лапшин помахал перед моим носом указательным пальцем. — Слушаю тебя, Егор. Чем могу помочь?

Я задумался, прикидывая, с чего начать разговор, а потом решил не заморачиваться и обсказать всё как есть. Ну и выдал свою идею со светильником в виде серпа и молота с подсветкой из светодиодных лент.

— Ну и вот, задумку мою надо к первому сентября сделать. Желательно как можно раньше, чтобы Юрий Ильич — это директор мой, успел показать начальству. Я пока образец планирую, а если одобрят, то масштабный проект с ребятами сделаем. Собственно, вот, — закончил я свой рассказ и вытащил из кармана тетрадный лист, на котором успел нарисовать схему лампы.

Листок я выцыганил у медсестры, как и огрызок карандаша. Рисунок выложил на скамейку, разгладил, прижал с одной стороны яблоком, с другого края прижал пальцами. Мы одновременно склонились к схеме и едва не столкнулись лбами. Рассмеялись, и я принялся объяснять Почемучке свою задумку. Лапшин быстро ухватил суть идеи, выдернул листок из-под моей ладони, чтобы внимательно рассмотреть и заодно прочитать все мои пометки. Повезло, что у Егора вполне себе приличный разборчивый почерк. Я-то всю жизнь писал как курица лапой.

— Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, — выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. — Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, — довольно протянул Геннадий Анатольевич.

— Ну, голь на выдумки хитра, — выдал мудрость предков. — Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.

Честно говоря, пока я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.

— А, знаешь, Егор, поехали ко мне! — Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. — Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!

— Золотой? — улыбнулся я.

— Лучше! — заверил Лапшин. — Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.

Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.

— Он же Гога, он же Жора, — пробормотал я себе под нос.

— Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, — пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.

— А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? — уточнил я у Почемучки.

— Не будем терять времени. Поехали!

Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.

— Егор… Ты закончил? — поинтересовался педагог.

— Что? — не понял я.

— У тебя же кто-то в больнице? — уточнил Лапшин.

— Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, — неудачно пошутил.

— Почему до пятницы? — нахмурился Почемучка. — За пару часов обернёмся, здесь недалеко.

— Могу ехать хоть на край света, — пояснил я. — Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.

— Вот что! — решительно заявил Геннадий Анатольевич. — Домой я тебя отвезу, едем!

— Не стоит, сам доберусь, — запротестовал я в спину.

— Едем!

— А вы куда? Остановка в другой стороне, — догнав Почемучку, спросил я.

— У меня машина, — смутившись, объяснил Лапшин.

Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.

На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.

— Купил вот, на премию, — смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. — Ах, ты, чёрт, — ещё больше растерявшись, выругался Лапшин. — Не привык…

— Хорошая премия, — присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.

— Ленинская, — коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.

— Ого, поздравляю, — от души выдал я.

Стать лауреатом Ленинской премии в советское время — это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека — это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.

Ленинская премия поскромнее, но тоже открывала любые двери на вершинах власти, лауреат сразу попадал в разряд советской элиты.

— Не спрашивай, рассказать не могу, — буркнул Геннадий Анатольевич, опережая мой следующий вопрос.

Ясно-понятно, похоже, бывший преподаватель Егора отличился на оборонной ниве. А значит, его имя нигде не фигурировало, да и постановление о вручении не публиковалось. С момента, как Совет Министров установил Ленинскую премию, появилось так называемое секретное вручение. Вручали награду за достижения в оборонно-промышленном комплексе страны, но вот страна при этом в лицо своих героев практически не знала.

— Понял, — кивнул я, ныряя в салон автомобиля. И мы отправились в Академгородок.

— А знаешь, Егор, я всё больше и больше убеждаюсь, география — не твоё. Изобретательство — вот твоё призвание, — после недолгого молчания заявил Лапшин.

— Не уверен, Геннадий Анатольевич, — осторожно заметил я, не зная, что ещё сказать.

Кто его знает, чего там товарищ учитель с моим Егором чудили в студенческие годы, но мне пока и на селе хорошо. Обживусь, осмотрюсь и начну действовать по своему плану. Менять, так сказать, моральный облик любимой Родины в лучшую сторону.

— Ну-ну, молодо-зелено, — хмыкнул Лапшин. — Ты вот что… Ты обязательно приезжай со своими ребятами. Да и сам… И ребятишек, ребятишек талантливых присматривай! Сам понимаешь…

— Понимаю, — ни черта не понимая, согласился я.

— А ты знаешь, у нас ведь и жильё теперь строят для сотрудников, — внезапно заявил Почемучка, кинув на меня непонятный взгляд. — Собственно, не так давно нашему Академгородку присвоили статус жилого района. Да что там! У нас всё для удобства учёных и талантливых молодых специалистов! В сентябре вот клуб юных техников откроется. Ты представляешь, какой это гигантский шаг в воспитании молодого поколения!

— Догадываюсь, — вставил я реплику, но Лапшин словно не заметил, настолько был увлечён, расписывая мне прелести жизни в Академгородке.

— Это же огромные возможности! Дети — наше будущее! И каким оно будет, зависит от того фундамента, что мы заложим уже сейчас. Ты понимаешь, Егор?

— Да, Геннадий Анатольевич.

Я его действительно понимал. Только до котлованов развалив советское образовательное наследие, в двадцать первом веке спохватились и оценили тот огромный масштаб работы, которую выполняли педагоги в Домах пионеров, на станциях юных техников, в клубах. Спохватились и начали восстанавливать.

В моём будущем времени стали появляться всякие там кванториумы, точки роста, проще говоря — детские центры дополнительного образования. Причём доходило до смешного: приходилось каждый день отправлять отчёты в гороно, в смысле, в управление образования, подтверждая, что учителя не разворовали технику из этих самых кабинетов. По другому я этот маразм объяснить сам себе не мог.

Смешно? А по мне так унизительно. Бесконечные проверки довели до того, что в некоторых школах эти оборудованные кабинеты, причём далеко не по последнему слову технику, если сравнивать с той же столицей, открывали только перед приездом очередной комиссии. Чтобы не дай бог не сломать чего-нибудь.

— А лаборатории! Ты представляешь, Егор, какие в КЮТе лаборатории! — продолжал вещать Геннадий Анатольевич, время от времени поглядывая в мою сторону. — Это же прелесть что такое! Мог ли ты мечтать о таком? А знаешь, что Егор, — Лапшин хитро на меня покосился. — Нам ведь увеличили количество преподавательских ставок…

— Геннадий Анатольевич… — посетовал я.

— Ну хорошо, хорошо, не буду переубеждать. Твоя позиция, безусловно, заслуживает уважения. Но ведь ты можешь на полставки… Зарывать твой талант в глуши…

— Я подумаю, — вежливо ответил. — Обещаю, обязательно подумаю. В глуши ведь тоже люди живут. И дети… талантливые, — заявил я чуть громче положенного.

Мне вспомнился Володя Свирюгин, за которого так переживал председатель. Товарищ Лиходед, да и директор школы уверяли меня, что мальчишка если не гений, то талант. Вот и воспользуюсь приглашением Лапшина, привезу ребят на экскурсию, покажу Академгородок и те возможности, которые он даёт. Глядишь, мальчишка загорится, пойдёт учиться в институт. А там чем чёрт не шутит, может, в моём десятом классе новый Капица учится. Или там Менделеев, я ведь так и не попал к Оленьке Николаевне на беседу.

— Извини, — смутился Почемучка, я даже не сразу понял причину. Дошло до меня минуту спустя.

— Все дети талантливы, это бесспорно, — пояснил Геннадий Анатольевич.- Заносит меня иногда, — педагог смущённо улыбнулся. — Главное, вовремя разглядеть талант! И узнать, о чём ребёнок мечтает. Это важно, Егор, — серьёзным тоном заявил Почемучка. — Понимаешь, Егор?

— Понимаю, — также серьёзно ответил я.

И я действительно понимал. С моей точки зрения, не бывает бездарных детей. Бывают взрослые, которые задавили в своём ребёнке мечту, то бишь талант. Сломали крылья, не дав им раскрыться.

— Желание у меня одно, Егор, собрать всех талантливых ребят в одном месте! Академгородок — это прям как мечта наяву. Город-сад! Лучший город на земле!

Лапшин даже зажмурился от восторга.

Вот так под восторженные речи Почемучки, под его ненавязчивые разговоры о переводе под его крыло мы и домчались до места.

* * *

Друзья-товарищи, командировка закончилась, я снова в строю. Проды пока через день, но по возможности будут чаще. Следующая в понедельник. А пока забегайте в другую соавторку про команду веселых отморозков, что стоят на страже границ Российской Империи.

Как всегда, ваши лайки и поддержка мотивируют авторов, очень радуют. Подписывайтесь на наши страницы, чтобы быть в курсе новостей и добавляйте книгу в библы, чтобы не пропустить выход новых глав.

Жму руки, ваш Буров

Глава 6

Маленький кабинет-лаборантская Геннадия Анатольевича оказался полностью заваленным папками, книгами, бумагами, рукописями, какими-то макетами. Небольшой стол у окна с трудом можно было разглядеть из-за документов. Лапшин бочком пробрался к рабочему месту, пристроил портфель на подоконник, где стояла литровая банка с водой, чашки, надорванная пачка заварки.

Почемучка тут же сел за стол, пододвинул к себе телефон и принялся накручивать диск.

— Присаживайся, Егор, — гостеприимно предложил хозяин кабинета, включаясь в разговор с невидимым собеседником. Я оглянулся по сторонам, обнаружил под стопкой папок табуретку, аккуратно переложим бумаги на пол и уселся, терпеливо дожидаясь результата переговоров.

Лапшин сделал несколько звонков, пытаясь выяснить, где находится гений инженерной мысли по имени Гоша, он же Юра. Каждый раз ему что-то отвечали, он расстроенно цокал языком, сбрасывал звонок и по новой набирал очередной номер.

— Егор, чаю хочешь? Кипятильник в коробке, не стесняйся. Будь как на кафедре, — улыбнулся Почемучка.

Я прислушался к своему организму и решил, что горячего чайку выпить — хорошее дело. Но, увы, пришлось отказаться от идеи. Вода и кипятильник присутствовали, а вот заварки в надорванной пачке не оказалось, как и рафинада. Почему-то я этому совершенно не удивился. В пединституте у Лапшина в такой же лаборантской вечно толпились студенты, аспиранты, велись разговоры, споры, обсуждались проекты и, конечно же, выпивалось очень много чаю.

Профессор смущённо улыбнулся и пояснил, про студентов и коллег, что постоянно занимают у него чай, но регулярно забывают возвращать долги. Я сочувственно покивал, глядя, как азартно Лапшин разыскивает Гошу. Прям любопытно стало, что ж там за самородок такой. Про себя подумал: студентам очень повезло, что Почемучка теперь преподаёт в Академгородке, занимается не только научной деятельностью, но судя по тому азарту, с которым наставник рассказывал о детях, ещё и для ребятишками ведёт кружки.

Спустя пятнадцать минут и пару десятков звонков Геннадий Анатольевич воскликнул: «Нашел! Быстрее!» Мы с Лапшиным покинули кабинет и начали забег по этажам в поисках Гоши. В первом же кабинете, где должен был находиться неуловимый слесарь, нам сказали фразу, которая стала присказкой ещё в нескольких местах: «Только что был, вышел к такому-то!»

В конце концов, мы отловили его где-то в подвале. Худощавый коротышка с залысиной, маленькими глазками неопределённого цвета и крупным носом отыскался у себя в каптёрке. Мужичок в потрёпанной, но чистой спецовке задумчиво колдовал над какой-то схемой. Почёсывая затылок карандашом, Гоша поглядывал на рисунок, то и дело что-то черкая в ученическую тетрадку, лежавшую рядом.

— Юрий Витальевич, ты-то нам и нужен, — радостно оповестил Геннадий Анатольевич, здороваясь и пожимая мозолистую руку. — Знакомьтесь, наш гений, без которого не обходится ни одна защита, — Юрий Витальевич Боровой. А это мой бывший ученик, нынче мой коллега Егор Александрович Зверев. Тоже гений в своем роде, но пока не принимает своё предназначение. Ну ничего, ничего, справимся, — хохотнул Лапшин, потрепав меня по плечу.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я, протягивая ладонь слесарю. Пожатие у мужичка было крепкое и уверенное.

— Гоша, тут такое дело. Сей молодой, но уже очень талантливый вьюноша, придумал нечто особенное для своей школы. Признаю, идея совершенно простая и лёгкая в исполнении, но вот поди ты, никому в голову не пришёл соединить обычные вещи в одно изделие.

Я терпеливо ждал, пока Почемучка закончит живописать мою идею, попутно накидывая похвалы. Я так понимаю, наставник не оставлял надежды переманить меня в свой институт.

— Юрий Витальевич, вот смотри… — Геннадий Анатольевич похлопал себя по карманам и нахмурился, не находя искомого. До меня дошло, что он ищет, я протянул ему свой корявый рисунок.

— Ага, вот оно! Гоша, вот смотри… — Лапшин развернул мою схему на столе перед Гошей. — Ты понимаешь, а? Всё гениальное просто! Да если у него получится собрать эту… что это? Ах, да, лампа! Эту лампу, её можно патентовать и запускать в производство! Лампочку Ильича в каждый дом, а? — хохотнул Геннадий Анатольевич. — Так сказать, вернёмся к истокам и напомним, с чего начиналась слава нашей страны! Тем более впереди пятьдесят лет Октябрьской революции! Егор, уверен, начальство оценит и твою задумку, и твоё исполнение!

Мне не понравился взгляд, который кинул на Лапшина молчаливый слесарь после слов о патенте и запуске производства. Но я не придал этому значение: мало ли, что у человека на душе. Может, этот самый Гоша как родители Зверева. На людях улыбаюсь, а на кухне злобно хают свою страну.

Смысл улыбки прояснился в недалёком будущем, но тогда я ещё не знал, чем для меня лично обернётся далеко не самая мудрёная поделка. Причём идея по факту и вовсе не моя, позаимствовал я её из своего будущего. Или уж прошлого? Один чёрт, я уже запутался во всех этих временны́х моментах!

Тем временем Геннадий Анатольевич продолжал вещать:

— Ты понимаешь, лента ему нужна, — наставник хмыкнул. — Не поверишь: светодиодная! — Почемучка покачал головой. — Ну, чудак-человек, верно? Светодиодная! Такого в природе нет! Но идея хороша, да, хороша же, Гоша?

Слесарь молчал и невозмутимо дымил папиросой. Я удивился, обнаружив на столе пачку «Герцеговины Флор». Если не ошибаюсь, стоили они раза в четыре дороже обычной «Примы» или там «Севера», которые курили простые работяги. Однако, интересный слесарь. Читал, что «Герцеговину» курил сам Сталин, предпочитая их любым другим папиросам.

Я более внимательно пригляделся к Юрию Витальевичу. А ведь точно, непростой слесарь, явно непростой. Вот вроде и выглядит как обычный советский трудяга, да не совсем. Как говорится, и ботиночки вроде обычные, но качеством получше, и рубашка хорошая под спецовкой, стрижка модная.

Мысленно одёрнул сам себя: что-то тебе, Саныч, мерещится непонятно что, так и до шпионов доиграться недолго. Ну а что, местечко тёплое, считай, все тайны страны Советов в одном месте собраны. Да ещё и непосредственное участие обеспечено гению инженерной мысли. Буквально по золоту ходит каждый день. По интеллектуальному.

Из задумчивости в реальность меня вернул голос Почемучки, который продолжал расписывать молчаливому Юрию Витальевичу идею.

— А если и есть, то у военных. Но сомневаюсь, что ленты. Какие ленты? Но идея хороша, да, хороша! Егор Александрович, ну какая тебе школа? С твоими идеями тебе к нам надобно! А? Ладно, об этом потом, потом. Да. Так вот, дорогой мой Юрий Витальевич, надо бы помочь юноше! Очень талантливый, на пустом месте — и лампа. Ты понимаешь, да? А за основу, знаешь, что берет? Не поверишь! Цилиндр! — Лапшин восхищено прицокнул. — Обыкновенный автомобильный поршень… двигатель…

Лапшин окончательно запутался, на секунду остановился, задумчиво пожевал губами, а затем продолжил.

— Так вот, да… Ленты… светодиодные ленты, ты понимаешь, ему подавай. А где их взять? Совершенно секретная информация.

— Геннадий Анатольевич, можно я? — мягко вступил я в монолог наставника.

— Что? А, Егор, конечно, конечно!

Я кивнул и в двух словах объяснил Юрий Витальевичу, что мне необходимо для моей задумки. В каптёрке повисло странное молчание. Лапшин уселся на стул, придвинул к себе чертёж, над которым до нашего прихода мозговал слесарь, и потерялся. Я молча ждал ответа, товарищ гений также молча курил, глядя на меня.

— Ну, светоиды точно не достану. Это только у оборонки… — когда слесарь заговорил, я даже не сразу понял, что это его голос, настолько он не соответствовал внешности. Чистый бас, ему бы в хоре петь.

Я включился в разговор.

— О светодиодной ленте я даже не мечтаю, — сказал и на секунду подвис: не ляпнул ли снова лишнего? Ну да чёрт с ним, слово не воробей уже вылетело, ловить поздно.

— Мне бы лампочек мелких таких, знаете, как на гирляндах современных. Я их выкрашу в красный. Но главное — переключатель нужен. Здесь вся соль в переключателе, чтобы, значит, светильник ровно горел, а при желании мигал.

— Хм… — Гоша задумчиво на меня посмотрел, потом перевёл взгляд на схему. — Есть у меня и лампочки, и переключатель.

— Поделитесь? — поинтересовался я. — В долгу не останусь.

— Разберёмся, — махнул рукой гений инженерной мысли, он же самородок, буквально спрыгнул со стула, потому оказался необычайно низкого роста, и молча покинул каптёрку.

Я несколько растерялся и с удивлением смотрел вслед слесарю, который исчез в дверном проёме.

— Это да или нет? — обернулся к Геннадию Анатольевичу, который внимательно разглядывал схему, которую изучал Юрий Витальевич до нашего прихода.

— А? Что? — Лапшин очнулся, завертел головой, рассеянно улыбнулся и снова склонился над чертежом. — Вернётся, — убеждённо заметил он и снова потерял интерес ко всему происходящему.

Я шагнул поближе, заглянул через плечо, пытаясь понять, что же так заинтересовало профессора. Чертёж оказался любопытным, но чтобы понять суть, нужно знать, для чего придумали странный подъёмный механизм.

Лапшин что-то увлечённо чертил в тетрадке слесаря, я терпеливо ждал, чем всё закончится, прикидывая, как буду добираться домой. Напоминать профессору о том, что он собирался меня довезти, не хотелось, а с его рассеянностью всякой может случиться.

— Чем богат — поделюсь, — раздался позади басовитый голос Юрия Витальевича.

Мозолистые руки бережно поставили на стол деревянную коробку, открыли крышку, вытащили из ящика ещё одну коробочку, поменьше, и вот уже оттуда появились на свет миниатюрные лампочки. Точно такие, какие я искал.

Затем слесарь порылся в ящике среди других богатств и вытащил переключатель. Ему я обрадовался гораздо больше. Всё-таки игра со светом и была ключевой в моей задумке.

— Спасибо, что… сколько? — прикидывая, хватит ли у меня налички за такое богатство.

— Сочтёмся, — пожал плечами Юрий Витальевич. — Хотя нет… вот что…

Геннадий Анатольевич изумлённо глянул на самородка, видимо, впервые на его памяти слесарь захотел получить плату за свои запчасти.

— Ты, это, как соберёшь, привези показать, — неожиданно попросил Юрий Витальевич, требовательно глядя на меня снизу вверх. — Покажешь, как говорится, расскажешь, что да как. Идея любопытная, как говорится, вроде понятно всё, а вот как работать будет — интересно посмотреть, как говорится.

Слесарь закончил и снова молча на меня уставился.

— Договорились, — кивнул я, протягивая ладонь, чтобы скрепить уговор.

Мы пожали друг другу руки, Юрий Витальевич бережно закрыл крышку на коробочке с лампочками, накинул крючочек и передал мне вместе с переключателем.

— Это для Власова никак? — полюбопытствовал Геннадий Анатольевич, отлипая от чертежа.

Слесарь молча кивнул, подхватил большую коробку, в которой притащил для меня нужные запчасти, и также молча растворился в подвальных коридорах.

— Ну что, доволен? А? — хлопнув меня по плечу, радостно поинтересовался Лапшин.

— Более чем, спасибо, Геннадий Анатольевич, — совершенно искренне отозвался я. — Не ожидал, что всё и в одном месте.

— У нас тут и не такое раздобыть можно! — задав вверх указательный палец, доверительно сообщил наставник. — Ну что, куда тебя? А то, может, экскурсию проведу по всему городку? А? Покажу, рассажу всё?

— В следующий раз, Геннадий Анатольевич, — решительно отказался я. — Вот приеду с ребятами и вы нам всё и расскажете, и покажете, и очень надеюсь, дадите попробовать. А сейчас домой, если можно.

— Договорились, Егор, — со всей серьёзностью заявил Лапшин. — Тогда прошу на выход, — Почемучка, не дожидаясь моего ответа, двинулся в сторону дверей.

Примерно через полчаса мы, наконец, выбирались из здания института. По дороге наставника не останавливал разве что только ленивый, чтобы перекинуться парой слов от банального: «Куда пропал?» до рабочего: «Что там на совете?»

Обратно мы домчались с ветерком. Водил Лапшин хорошо, да и в области хорошо ориентировался. Заплутали только в самом селе по моей вине. Насыщенная событиями жизнь поменяла мои планы, я так и не изучил местность, которая стала моим домом. Мысленно поставил себе заметку в ближайшее время отметить все ходы-выходы, расположение и названия улиц.

— Чайку, Геннадий Анатольевич? — предложил я, когда Лапшин лихо затормозил возле теперь уже моего дома.

— В другой раз, Егор, — отказался наставник. — Неплохо, неплохо, — оглядывая моё хозяйство, заметил Почемучка. — Такое поле для деятельности, а, Зверь Горыныч? Все твои бытовые поделки пригодятся. Думал ли ты о таком? Хотя думал, думал, потому и в деревню рванул из столицы, да?

— Ну… — пожал я плечами, не зная, что сказать. Непростой парень этот Егорка, по всему выходит. Жаль, с памятью его так и не удаётся разобраться, куски и фрагменты в общую картину не складываются.

— Правильно, Егор Александрович, — вдруг совершенно серьёзным тоном выдал педагог. — Что мы, теоретики, что называется, жизни не нюхали. Быть практиком — великое дело! Уверен, аспирантура тебя дождётся! Как и Государственные премии! Ну, бывай, Егор, жду в гости. И сам приезжай, и с ребятами. Обязательно с ребятами. И присмотрись, хорошенько присмотрись к своим ученикам! Нам самородки ох как нужны! Блиновы да Кулибины наше всё! не только Пушкин, — хохотнул Почемучка и продекламировал. — О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных…

— И гений, парадоксов друг, и случай, бог изобретатель… — закончил я, неожиданно для самого себя.

— Ну, до свидания, Егор Александрович, — Лапшин потряс мне руку. — Жду в гости! И не затягивай, да!

— До свидания, Геннадий Анатольевич, буду, обязательно буду. И не один, а с ребятами, — заверил я совершенно покорившего меня преподавателя.

Мы попрощались и «Победа», довольно урча, помчалась обратно в город.

Жизнь снова покатилась своим чередом, не без приключений, но по сравнению с первыми часами моего пребывания в славном селе Жеребцово обыденность оказалась вполне приемлемой и спокойной.

Днём я ходил на работу, помогал завхозу, разбирался с учебниками и рабочими программами, вести мне предстояло несколько предметов в разных классах, и я усиленно готовился к своему первому учебному году в роли классного руководителя и учителя многопредметника. Успел познакомиться с некоторыми коллегами, которые постепенно выходили из отпусков и приступали к наведению порядков в своих классах с помощью учеников.

Вечерами мастерил свою поделку, доводя до совершенства, чтобы не ударить в грязь лицом, так сказать, перед добрейшим и милейшим директором Юрием Витальевичем. Вместе с председателем Иваном Лукичом они в скором времени улучшили мой быт. Директор чуть ди не за ручку провёл по всем инстанциям, от знакомства с суровыми дамами в образовании до бухгалтерии. Звениконь прислал бригаду женщин, они в два дня побелили внутри мой домишко, печку, навели порядки и во дворе. Покосили траву, перекопали огород. Подключился и председатель колхоза Лиходед, поставил меня на довольствие, обеспечил сухпайком: мешком картошки, лука, свёклы, консервами, подсолнечным маслом. Жизнь налаживалась.

А ещё у меня появился щенок Штырька, приволок его внук Степаниды Михайловны. Пацан долго маячил за забором, катая туда-сюда велосипед, но потом всё-таки решился, зашёл в гости и показал мне свой подарок. Я сдался под напором его аргументов и определил щенка на постой.

Штырька оказался помесью овчарки и дворняги, длинноногий и веселый, с заливистым звонким лаем, вентилятором вместо хвоста и разноцветными глазами. Был он лохматым и добрым и немного трусливым. Пугали его коровы и почему-то бабочки. А ещё его штырило от малины. Заросли кустарника я обнаружил в дальнем углу сада-огорода. Малиной давно никто не занимался, да и за всё лето никто не оборвал в бесхозном дворе. То ли мальчишки про неё позабыли, то ли и вовсе не знали. Так что я умудрился набрать целую миску переспевшей ягоды.

Вот как раз в тот день Борька и притащил мне подрощенного щенка. Пёсель подобрал с земли упавшую ягоду, а потом началось шоу. Что он только не вытворял, выпрашивая лакомство. Так и получил свою кличку — Штырька, за пагубное пристрастие к малине. Удивительный пёс.

Изделие для школы я мастерил вечерами. Митрич не забыл своего обещания и через два дня после эпопеи с больницей приволок мне поршень. У завхоза Степана Григорьевича я раздобыл стеклорез, но выпросить кусок стекла не удалось. С ним снова помог дядь Вася.

Вообще, его жена, Мария Фёдоровна, взялась меня опекать. Причём не одна она. Вместе со Степанидой Михайловной женщины устроили мне весёлую жизнь, в хорошем смысле этого слова. Каждое утро я находил на столе во дворе то пяток яичек, то свежих овощей или ягод-фруктов из соседских садов и огородов, то литрушку молока, то пирожки, то котлетки.

Все мои попытки отблагодарить хоть чем-то добрых хозяек не увенчались успехом, как и настойчивые просьбы не беспокоиться. Дамы словно сговорились, дошло до того, что потребовали отдавать им одежду на стирку. Но тут я встал насмерть, не хватало ещё, чтобы мои трусы с носками кто-то стирал вместо меня и развешивал в чужом дворе. С опекой пришлось смириться. Обе нашли во мне тех, кого потеряли. Ну и пока не лезли в мою жизнь с указаниями и воспитаниями, я решил оставить всё как есть.

Да и на душе, честно говоря, от такой заботы теплело. Не привык я к тому, чтобы кто-то переживал за мой ужин или завтрак, за то, на чём спал, есть ли у меня чистая простыня.

Думаю, и Егор мало что понимал в материнской любви, такой, какой она должна быть без дальнего прицела на старость, без пресловутой последней чашки, когда рожают для того чтобы, а не потому что от любви.

Лето неумолимо катилось к концу, а вот первое сентября приближалось. Школа оживала, каждый день появлялись все новые и новые задачи, и в один прекрасный момент директор Юрий Ильич объявил о грядущем педагогическом собрании. На нём я и планировал представить на товарищеский суд свою лампочку Ильича.

Но, по славной традиции, которая зарод

илась в моей новой жизни, всё пошло не по плану.

Глава 7

— Дорогие коллеги! Поздравлю вас с началом учебного года… с грядущим… Нам предстоит сложный год, в ноябре вся страна будет праздновать юбилей Октябрьской революции… Но начать я бы хотел с другого… — перескакивая с мысли на мысль, начал директор.

На общее собрание педагогического коллектива мы собрались в одном из кабинетов на первом этаже. Впервые я увидел всех своих будущих коллег. Слушая директора и исподволь разглядывая женщин разного возраста, с которыми предстоит трудиться бок о бок, я невольно сравнивал своё сегодня с прошлым учительским опытом. Некоторые моменты удивляли. К примеру, в школе, где мне пришлось преподавать, как и во всех учебных заведениях страны, педсовет проходил в последних числах августа.

А ещё накануне школьного учительского собрания случалось общее районное, куда приглашали педагогов города и района. На августовской конференции чествовали отличившихся педагогов, поздравляли с новым учебным годом, сыпали цифрами и скучными отчётами. Ну и, конечно же, на сцене торжественно восседали приглашённые гости из администрации, сдерживая желание порыться в телефоне, стараясь не зевать. Включая обязательного батюшку. Последнее никогда не понимал. Государство у нас светское, к тому же многоконфессиональное, если один представитель пришёл, почему других ни пригласили?

Возглавляла это шабаш, в смысле, педагогическое собрание, местная начальница управления образования. Я успел поработать при новом руководстве. Вызвать такую волну негатива в свой адрес за пару месяцев после вступления в должность от большинства директоров и учителей — это надо сильно постараться.

Прозвище к нашей даме прилипло сразу и намертво: немец в юбке. По той простой причине, что начальница не желала никого слушать, не разговаривала, а приказывала, спокойно могла унизить коллег-директоров на совещании. Простых же учителей и вовсе ни во что не ставила. К тому же её высказывания в соцсетях по поводу педагогов, которые возмутились понижению оплаты за категории, популярности ей не добавили. Заявить, что педагог должен трудиться не за деньги, а за хороший результат, не выпрашивать премию, а делать то, что скажут… И при этом, гневно топая ножкой и брызгая слюной, требовать наивысших побед во всех конкурсах… Такая себе мотивация. Ну да уже не суть.

Поэтому я с облегчением выдохнул, когда понял: добровольно-принудительной высадки на отчётную конференцию можно не опасаться. Как говорится, посидим, обсудим, наметим, расширим, углубим и приступим к работе без суеты и плётки.

— Дорогие коллеги, — торжественно возвестила Юрий Ильич, и я напрягся, сообразив, что сейчас буду официально представлен в качестве учителя Жеребцовской школы. — Позвольте представить вам нашего нового коллегу, учителя, выпускника пединститута, спортсмена, умницу. И я не побоюсь этого слова — героя! Да-да, Егор Александрович, не надо смущаться! — заявил Свиридов в ответ на мой измыленный взгляд.

— Коллеги! Все вы знаете историю с Марией Фёдоровной Беспаловой и её супругом… Так вот, Егор Александрович буквально вытянул с того света Василия Дмитриевича и доставил его жену в больницу!

— Юрий Ильич, доставила скорая, — поправил я воодушевлённого директора.

Но Свиридов только похлопал меня по плечу и продолжил свою рекламную речь в мой адрес. Я нацепил серьёзное выражение на лицо, едва сдерживаясь, чтобы не опустить голову пониже. Геройством вышеперечисленное не считал, потому было очень неловко стоять под перекрёстным огнём самых разных взглядов небольшого коллектива. Но что поделать, директор вещал от души, расписывая мои достоинства согласно старой доброй традиции: хотел как лучше, получилось, как всегда.

— Егор Александрович Зверев окончил Московский институт с отличием! Его приглашали в аспирантуру, но товарищ Зверев решил набраться практического опыта, прежде чем нырнуть в научные дебри. Да-да, Егор Александрович, не смущайтесь, я навёл справки. Ваши преподаватели уважительно о вас отзываются. Говорят, вы были очень активным студентом с принципами, — Юрий Ильич лукаво улыбнулся. — Несомненно, молодая кровь качественно разбавит наше с вами сложившееся житьё-бытьё. Думаю, Егор Александрович с удовольствием поделится новыми знаниями в области педагогики. Молодая гвардия, так сказать, новые идеи, инициативы. Коллеги, поприветствуем нашего нового коллегу. Прошу любить и жаловать — Егор Александрович Зверев, классный руководитель десятого класса, учитель географии…

— Здравствуйте, коллеги, — я не выдержал и прервал пафосную речь директора.

Стоял возле доски, чувствуя, что краснею от смущения. Раздались дружные аплодисменты, и приветственные слова. Коллеги с любопытством на меня поглядывали. Кто-то осторожно, кто-то равнодушно, кое-кто с интересом. Две молодые учительницы примерно одного возраста, до тридцати, не больше, сидевшие за одной партой, что-то шептали друг другу на ушко, поглядывая в мою сторону. При этом девушки мило краснели и хихикали в ладошки.

Как я узнал в процессе обратного представления, Нина Валентиновна Кудрявцева работает в нашей школе пионервожатой и комсоргом. Внешний вид, да и сама фамилия очень подходили девушке. Кудрявая Нина с милыми ямочками на щеках, с копной пшеничных волос задорно встряхивала головой, отчего кудряшки подпрыгивали, придавая девушке своеобразное очарование. И напрочь стирали всю серьёзность, что она время от времени пыталась на себя напустить.

Вера Павловна Дмитриева выглядела как самая настоящая аристократка. Высокая, стройная, с идеальной укладкой, волосок к волоску. Её каштановые короткие волосы даже на мой неопытный взгляд казались шелковыми, руки ухоженными. Каре до плеч, строгий белый воротничок, однотонное платье, сдержанный взгляд. Тем не менее это не мешало Вере Павловне склоняться к подруге и что-то шептать в ответ на её смешливые реплики.

В этой паре именно Вера Павловна главенствовала. Было заметно, как Нина иногда прижимается к плечу подруги, как к старшей, словно в поисках защиты. И как Вера тепло и чуть одобряюще улыбается милой Ниночке.

Как оказалось, товарищ Дмитриева преподавала изобразительное искусство и черчение.

— К тому же наша Вера Павловна ведёт кружок по рисованию, — с гордостью добавил Юрий Ильич и добавил. — И надо отметить, работы ребят имеют успех. Да-да, Егор Александрович, не удивляйтесь! Мы устраиваем школьные выставки для родителей. Лучшие работы вешаем на стенд! — с гордостью закончил директор и откровенно намекнул. — Надеюсь, Егор Александрович, вы присоединитесь к нашей славной традиции.

«И здесь та же песня, — хмыкнул про себя. — Геннадий Анатольевич заманивает кружки вести помимо научной работы, и школьный директор туда же. Почему бы и да, но сначала — втянуться в рабочий процесс», — поставил себе задачу.

— Спасибо, коллеги, за такую тёплую встречу. Очень тронут, — перехватил я инициативу, когда Юрий Ильич закончил представлять коллектив. — И поскольку я совершеннейший новичок, сочту за честь учиться у каждого из вас нелёгкому учительскому мастерству. Перенимать опыт. Понимаю и осознаю, теория и практика суть есть разные вещи. Так что возьмите меня на поруки, дорогие товарищи, и не дайте утонуть в бурной пучине школьной жизни, — шутливо закончил я.

Старая гвардия в лице серьёзных дам-преподавательниц довольно заулыбалась, принимая слова на свой счет. Собственно, на то и был расчёт. Ниночка снова хихикнула, что-то шепнув на ухо подружке. Вера Павловна качнула головой, но Нина Валентиновна, мило покраснев, подняла руку, как примерная ученица, и звонким голоском поинтересовалась:

— Разрешите вопрос, товарищ Зверев?

— Пожалуйста, мне от коллектива скрывать нечего, — добродушно выдал я.

— А вы женаты?

— Нина Валентиновна! — сурово отчеканила дама с короной из косы, разворачиваясь всем корпусом в сторону Кудрявцевой. — Как вам не стыдно!

— А чего стыдного, Тамара Игнатьевна. Жизненный вопрос! — хихикнула девушка.

— Вы советский учитель! И такое мещанство! — покачала головой учительница русского языка и литературы, если я правильно вспомнил.

— Ах, Тамара Игнатьевна, — встряла в разговор сухопарая седовласая женщина с короткой стрижкой седых волос. — Только не заводите свою старую песню о главном. Времена изменились, современные девушки вполне могу себе позволить задать не менее современному юноше откровенный вопрос, — хрипловатый прокуренный голос Валентины Ивановны Дедешко, учительницы физики, звучал чуть язвительно.

Похоже, две дамы давние и хорошие подруги. Не те, которые заклятые, но вечный спор между физиками и лириками налицо.

— Женщину украшает скромность, — отрезала Тамара Игнатьевна.

— Да-да, это когда отсутствуют другие украшения, — ехидно парировала Валентина Ивановна.

Я едва сдерживал смех. Мы переглянулись с молодыми учительницами, в глазах девушек плясали чёртики. Ниночка кусала губы, чтобы не спросить еще чего-нибудь. Я вопросительно приподнял бровь, но Вера Павловна тут же толкнула подругу в бок, и я понял, на сегодня вопросы закончились. Но ошибся.

— Егор Александрович, вы так и не ответили на вопрос, — мило улыбаясь, прощебетала Ниночка.

— Нина Валентиновна! — снова подала возмущённый голос Тамара Игнатьевна.

Но я перебил:

— Не женат, Нина Валентиновна.

— А невеста вас есть?

— Да что ж такое! Юрий Ильич! Это не школа, а дом терпимости какой-то! — возмутилась Тамара Игнатьевна.

— Тома, дорогая моя, мне кажется, или ты никогда не была молодой? — меланхолично уточнила Валентина Ивановна. — Не нервничай, в стране демографический кризис, надо как-то рождаемость повышать.

— Валентина Ивановна! Вместо того, чтобы одёрнуть, вы поддерживаете это пошлый разговор!

— Томочка, милая моя, ну что ты так разволновалась? Молодой человек и сам разберётся, взрослый юноша, москвич. Не обращайте внимания на наше старческое ворчание, Егор Александрович. Но осмелюсь вам предложить перенести знакомство в более удобное место. Не будем задерживать нашего уважаемого Юрия Ильича и коллектив, выясняя подробности вашей личной жизни. Вы согласны, Егор Александрович?

— Более чем, Валентина Ивановна, — улыбнулся я.

Дедешко напоминала мне нашу пожилую учительницу истории из детского дома. София Андреевна была та ещё язва, курила исключительно папиросы и считала, что с нами, детьми, нужно и можно разговаривать как со взрослыми. Но и спрашивать за шалости тоже как со взрослых. Была она строгая, но справедливая. И на каждый праздник приносила конфеты на всех.

Отчего-то мне казалось, что Валентина Ивановна из этой же оперы. Отличный профессионал, но при этом циник, много в жизни повидавший, оттого воспринимает текущую действительность с глубоким философским спокойствием. Не удивлюсь, если физичка тоже воевала. Но самое удивительное — Валентина Ивановна в школе занимала должность парторга. Таких партработников я никогда не встречал за всю свою долгую жизнь.

— Коллеги, коллеги! Давайте продолжим, — подключился Юрий Ильич.

Остальные мужчины в лице завхоза и физрука благоразумно молчали.

Я же очень надеялся, что продолжим обсуждать мы какую-нибудь другую школьную тему, а не мою персону. К моей вящей радости так и случилось.

— Егор Александрович, прошу, присаживайтесь, — предложил мне Свиридов, что я с удовольствием и сделал. — Продолжим… В этом году Великой Октябрьской Социалистической революции полвека, — торжественно объявил Юрий Ильич, по очереди посмотрев на каждого из нас. — Перед нами поставлена задача провести массовые мероприятия, уроки истории, выпустить стенгазеты. Коллеги, всё очень серьёзно! Нина Валентиновна! Вам, как пионервожатой и комсоргу, необходимо разработать план мероприятий, согласовать его с завучем Зоей Аркадьевной, затем мне на подпись. Прошу каждого, — директор сделал паузу, подчёркивая значимость своих слов. — Каждого отнестись ответственно к этому мероприятию. Кроме того, от каждой школы требуется выйти на демонстрацию с неким образом, символизирующим и подчёркивающим значимость Великого Октября. С этим я надеюсь, нам поможет, Егор Александрович, — директор перевёл на меня вопросительный взгляд.

— У меня всё готово, Юрий Ильич, — немного волнуясь, подтвердил я. — Могу в конце собрания продемонстрировать своё изделие. И, если коллектив одобрит, мы с моим классом приступим к созданию более масштабной фигуры.

— Прекрасно, просто прекрасно, — просиял Свиридов. — Коллеги, но я жду от вас идей. Родина ждёт от нас свершений! — пафосно взмахнул рукой директор. — Уроки, линейка, демонстрация — это все добрые, славные традиции. Адресно, точено необходимо донести значимость деяний Великого Октября до каждого из наших детей! Без прошлого нет будущего! — твёрдо заявил Юрий Ильич. — Ваши предложения, коллеги? — без перехода закончил директор.

— Спортивные соревнования между классами с переходящим вымпелом, — тут же предложил Григорий Степанович.

— Прекрасно, — кивнул Юрий Ильич. — Тамара Игнатьевна, хочу вас попросить запротоколировать предложения коллег.

— Хорошо, Юрий Ильич, — солидно кивнула учительница русского языка.

Всё больше и больше она мне напоминала последнюю русскую императрицу. Своей мощью, уверенностью, я бы даже сказал непоколебимостью. Свиридов тут же положил перед Тамарой Игнатьевной тетрадку в газетной обложке, выдал ручку и вернулся к разговору.

— Ещё предложения, коллеги? Нина Валентиновна! Вы, как комсорг, должны задействовать все школьные ячейки. От октябрят до комсомольцев.

— У нас всё по плану. На седьмое ноября принимаем в октябрята первый класс и самых лучших учеников в пионеры. И в комсомольцы, — отрапортовала звонким голосом Ниночка. — Соцсоревнования по классам на лучшую успеваемость. Субботник. У меня всё, — внезапно закончила Нина Валентиновна.

— Неплохо, неплохо, отметьте, Тамара Игнатьевна. Но — не то! Думайте! Нужны свежие идеи!

— Что скажете, Степан Григорьевич?

— Кумач в наличии, — крякнул завхоз. — Транспаранты подготовим на трудах.

— Замечательно, — снова закивал Юрий Ильич. — Коллеги, ещё предложения?

— Песня! — воскликнула Анна Николаевна, учительница пения. — Непременно нужна песня. На демонстрации школа перед трибунами пройдёт с песней!

— Запишите, Тамара Игнатьевна, — велел Юрий Ильич, нет-нет да поглядывая в мою сторону.

Но я героически держался, чтобы нечаянно не ляпнуть чего-нибудь ни того. В моём будущем демонстрации закончились сразу с приходом перестройки. А ведь какой был мощный рычаг патриотического воздействия. Помню, мы с пацанами всегда немного завидовали домашним ребятишкам. Нарядные, они шагали вместе со взрослыми, с шариками и флажками в руках. Рядом со своими отцами и матерями.

Самые маленькие ехали на батиной шее. И это вызывало зависть больше всего. Такую же сильную зависть вызывал и тот самый момент после демонстрации. Когда эти самые ребятишки вместе с папами и мамами, бабушками и дедушками, шли в кафе-мороженое. Где вся семья, красивая и нарядная, поедала вкуснющее лакомство из блестящих тарелочек на высокой чёрной ножке. Сладкие шарики, политые сиропом, аппетитно таяли. Все смеялись и радовались жизни.

— Коллеги, высказываемся, — после паузы затянувшейся пригласил Юрий Ильич. — Ну, хорошо. Каждый из вас подумает и составит список мероприятий, которые проведёт со своим классом в честь праздника Октября, — строго объявил Юрий Ильич. — И одно мероприятие для школы. Никаких возражений! После чего мы проведём голосование и выберем три самых лучших! А теперь переходим к следующему вопросу. Первое сентября не за горами. Оно уже у порога, — улыбнулся Свиридов. — К нам на торжественную линейку прибудет почётный гость из районо Попов Олег Олегович. И останется на уроки.

Учителя заворчали, директор обвёл всех строгим взглядом.

— К кому представитель РОНО захочет заглянуть на огонёк знаний, так сказать, неизвестно. Я знаю, что каждый из вас всегда готов к любому уроку по любой теме. Но прошу вас, товарищи, будьте внимательны. Проверьте всё хорошенько, чтобы не случилось никаких казусов. Егор Александрович, не в обиду, вас это особо касается. Вы у нас человек новый, только со студенческой скамьи, можно сказать. Валентина Ивановна, возьмите шефство над молодым специалистом? — внезапно предложил Юрий Ильич.

Тамара Игнатьевна поджала губы, но, к моему удивлению, ничего против не сказала.

Физичка же окинула меня слегка насмешливым взглядом и поинтересовалась:

— Вам необходимо наставничество, молодой человек?

Честно говоря, я растерялся. Не то чтобы я желал над собой надзирателя, но прекрасно понимал: быть учеником и быть учителем в советской школьной системе — разные вещи. За моими плечами только опыт работы педагогом в современной школе. На первый взгляд вроде бы ничего не поменялось, но если глянуть внимательно — изменилось буквально всё. От системы преподавания до системы ведения учёта. Даже до нашей провинции добралась технология, и школа перешла на электронные журналы. Поэтому как вести бумажные журналы я совершенно не представлял. А поскольку теория институтская действительно редко совпадает с реальностью, то никто не удивится, что я не силён в бумажной волоките и некоторых прочих нюансов.

— Не откажусь, — кивнул я.

— Ну что ж, возьму на поруки, — согласилась Дедешко.

— Шефство, Валентина Ивановна, — с лёгкой укоризной заметил Юрий Ильич. — Егор Александрович, ни в чём не провинился, чтобы брать его на поруки.

— Это пока, — философски заметила Дедешко.

Молодые учительницы хихикнули за моей спиной на задней парте. Я едва сдержал улыбку, но успел заметить, как физичка одобрительно усмехнулась в мой адрес.

— Прекрасно, прекрасно… что ещё? Ах, да, — забормотал Юрий Ильич. — Первое сентября. Парадная форма, цветы, флаг. Григорий Степанович, кто у вас знаменосцы в этом году? — уточнил директор.

— Как обычно: Новикова, Светлова, Барыкин и Свирюгин, — тут же откликнулся физрук.

— Несимметрично получается, — вдруг выдала Вера Павловна. — Один с флагом по центру, трое по бокам.

— Ну, я не знаю тогда… — смутился Борода. — В запасе Беспалов имеется.

— Хорошо, хорошо. Григорий Степанович, начинайте репетиции. Тамара Игнатьевна, вы записываете?

— Да, Юрий Ильич, всё фиксирую, — моментально отозвалась русовед.

— На горне Петров из четвёртого… ах, да, уже из пятого класса…

— Всё так, Юрий Ильич, — кивнула молчаливая дама в тёмном платье, с аккуратным пучком на затылке, с камеей под кипенно-белым воротничком.

Учительница химии, но каким образом она относится к мальчику с горном, я так и не понял.

— Хорошо, хорошо… Коллеги, первого сентября у нас все уроки по расписанию. Завуч расскажет, какие. Оповестите учеников, родителей. Учебники выдали? — заволновался Юрий Ильич.

— Согласно расписанию, выдача начнётся с двадцать пятого августа, — поделилась библиотекарь, сухонькая старушка в тёплой шали, казавшейся неуместной в этот тёплый августовский денёк.

— Лидия Сергеевна, не забудьте библиотечный урок для первого класса. Правила поведения в библиотеке и правила обращения с учебниками, — напомнил Юрий Ильич.

— Конечно, товарищ Свиридов, — коротко ответила библиотекарь.

— На торжественной линейке я выступлю от имени школы, пару слов про предстоящий учебный процесс скажет завуч. И, полагаю, наш гость тоже захочет высказаться. А затем всё на уроки.

— И всё? — удивился я.

— Что вы имеет ввиду, — повернулся в мою сторону Юрий Ильич.

— Торжественные речи и на уроки? Как-то… невесело, что ли, — пояснил я, понимая, что сделал что-то не так.

— Школа не место для веселья! — тут же влезла со своим категоричным замечанием Тамара Игнатьевна. — Тем более линейка. Само слово «торжественная» не подразумевает цирк, молодой человек.

— Егор Александрович, — улыбнулся я.

— Что? — изумилась учительница.

— Меня зовут Егор Александрович, Тамара Игнатьевна. Я же не обращаюсь к вам, уважаемая женщина, — уточнил свою мысль. Суровых дам от советского образования надо сразу ставить на место. А то если Тамара Игнатьевна запишет меня «в молодые люди», я так и останусь до пенсии зелёным и неопытным. И отношение от неё в мой адрес не изменится.

— Красиво он тебя, Томочка, — прихлопнув по столу ладонью, провозгласила Валентина Ивановна. — Ничего не скажешь, молодец, подопечный!

Звягинцева поджала губы, недовольно на меня зыркнула, но промолчала.

— Коллеги, тихо, пожалуйста, — попросил Юрий Ильич, привлекая внимание. — Егор Александрович, вам слова.

— Да я просто хотел сказать, первое сентября — это же День знаний, ребятишкам можно устроить настоящий праздник. Чтобы они прониклись тождественностью и боевым настроем на учебный год, — пояснил свои слова, осознавая, что старая истина о том, как инициатива любит инициатора, прямо сейчас на мне и сработает. Если, конечно, директор оценит идею.

— Можно же устроить, ну, я не знаю… небольшое театрализованное представление. Например, Буратино придёт в гости и подарит первоклашкам золотой ключик от храма наук.

«Чёрт, а Буратино уже написали в шестидесятых или я опять мимо кассы?» — мелькнула мысль.

— Храма? — приподняла брови Тамара Игнатьевна. — Религия — опиум для народа, — тут же выдала сентенцию.

— Тамарочка, не придирайся к словам, — осадила подругу Валентина Ивановна. — Ты прекрасно поняла, что имеет ввиду молод… Егор Александрович. Замечательная идея, Юрий Ильич. Что скажете? Хотя бы со скуки не помрём, слушая торжественные речи.

— Валентина Ивановна! — воскликнул директор. — Ну что вы такое говорите!

— Правду, — отрезала Дедешко. — Ладно, вы, Юрий Ильич… Томочка вашу речь поправит, если нужда возникнет, да и говорите вы внятно и по существу. Но этот пришлый… — учительница покачала головой. — Управленцы — большие любители рассусоливать, да и время отнимать. К тому же речь проверяющих мужей оставляет желать лучшего, — хмыкнула физичка.

Говорю же — очень интересный парторг в этой школе.

— Вот и хорошо, значит, парторг не возражает, — довольным тоном подвёл итог дружеской перепалки Свиридов. — Егор Александрович, — торжественно начал Юрий Ильич. — Театрализованные линейки дело для нас новое, молодое, можно сказать, вот вам и карты в руки. В помощь вам наша Ниночка… Нина Валентиновна, Вера Павловна и любые ресурсы. Что ещё? — задумался директор.

— Сценарий не забудьте показать парторгу и завучу, — подсказала Тамара Игнатьевна.

— Да-да, Егор Александрович, непременно покажите Зое Аркадьевне и Валентине Ивановне во избежание, так сказать… — Свиридов сделал неопределённый жест рукой. — Собрание закончено. Тамара Игнатьевна, жду от вас протокол. Товарищи, не расходитесь. Егор Александрович, прошу! Продемонстрируйте нам обещанный экспонат, — с нескрываемым любопытством провозгласил директор.

Я наклонился, достал коробку из-под парты, поднялся и пошёл к доске. В сарае откопал старый почтовый ящик старый, вот в нём и принёс лампу, бережно завернув в наволочку. Поставил ящик на учительский стол и осторожно вытащил светильник наружу.

Самое сложное, с чем пришлось повозиться, — это резка по стеклу. Ничем таким я не увлекался, потому перевёл достаточно много материала, пока получил желаемый результат. Рисунок помогла нарисовать Лена Верещагина. Девочка решила ходить на практику в школу и очень помогла мне с подготовкой класса, с некоторыми бумагами. Ну и с эскизом тоже, когда увидела, как я мучусь с рисунком.

Серп и молот получились качественными. К тому же я раздобыл не без помощи вездесущего Василия Дмитриевича золотой краски. Уж не знаю, где он её отыскал, но я сделал аккуратную каёмочку по краю стеклянной скульптуры.

Немного волнуясь, словно я действительно пацан без жизненного опыта, принялся неторопливо разматывать наволочку, в которую упаковал относительно хрупкий светильник. Коллеги смотрели на меня буквально затаив дыхание, ожидая… Даже не знаю, чего они ожидали.

Наконец, ткань спала, я переставил лампу на стол, спустил ящик с тряпкой на пол, чтобы все могли рассмотреть поделку.

— И что это? — первой подала голос Тамара Игнатьевна. — Этим вы собрались удивить гороно и весь район? Такие поделки по пять рублей за пучок на базаре в субботний день, — ворчливо выдала русовед. — Степан Григорьевич не хуже сделает вместе с нашими ребятами на уроках труда, а то и лучше.

Завхоз хмыкнул, покачал головой, но ничего не сказал.

— Погодите минуточку, многоуважаемая Тамара Игнатьевна, — попросил я, и завертел головой в поисках розетки.

Обнаружил её под широким подоконником, похвалил себя мысленно за шнур подлиннее. Попутно огорчился, что в классе нет тёмных занавесок, и полный эффект показать не получится. Но, думаю, всё равно зрелище будет незабываемое.

Собственно, незабываемое зрелищ

е началось, едва я воткнул вилку в розетку.

Глава 8

В кабинете резко запахло палёным, розетка заискрила и во всей школе отрубился свет.

— Бес тебе в печенку, — отчетливо раздалось в тишине, а сразу за этим смачным выражением взвизгнула Ниночка и Тамара Игнатьевна недовольно высказалась:

— Степан Григорьевич! Вы все-таки учитель! Выбирайте выражения!

— Да как их выбирать-то, Тамара Игнатьевна, — съязвил завхоз. — Когда начало учебного года под срывом!

— Ну-ну, не будем впадать в крайности, дорогой Степна Григорьевич, — занервничал Юрий Ильич и подскочил к учительскому столу, возле которого стоял растерянный я, и любовался тлеющим проводом и оплавленной розеткой.

Дома я проверил буквально все от и до. Несколько раз включал и выключал светильник, щелкал тумблером, переключая режимы. Все работало как кремлёвские часы на Спасской башне, и вот на тебе. Первое задание и я так опростоволосился! Да еще и школу обесточил. Ладно, это дело поправимое сам накосячил, сам и исправлю.

— Ну что, молодой специалист, активист и будущий аспирант, жизнь тебя к такому не готовила. А Егор Александрович?

— Не готовила, Степан Григорьевич, — сокрушенно повертев головой, ответил я.

Жизнь меня к такому точно не готовила, хотя повидал я в ней дофига и маленькую тележку.

Я присел возле розетки, пытаясь понять, что могло не так. Осторожно вытащил вилку и принялся изучать подпаленный штепсель.

— Ты мне еще пальцы в розетку сунь, Егор Александрович, — проворчал завхоз. — Ну-ка, подвинься,

Я отодвинулся, освобождая место рядом с собой, Борода тяжело опустился на деревянный пол, поджав под себя целую ногу, и аккуратно уложив культяпку с протезом. Мы вдвоем продолжили изучать внезапное возгорание.

— Я так понимаю, на этом наш педсовет можно считать закрытым? — поинтересовалась Валентина Ивановна.

— Что? — отмер Юрий Ильич, который все это время наблюдал за нашими с завхозом действиями. — Нет, что вы, Валентина Ивановна. Товарищи сейчас все починят, ну а мы продолжим. Слово предоставляется нашему завучу Зое Аркадьевне, — торопливо закончил директор, дождался, когда строгая Шпынько выйдет к доске, и присоединился к нам.

— Ну что там, — шепотом поинтересовался Свиридов, склоняясь над нами.

— … — выругался завхоз и тут же, под сдержанное хихиканье молодых учительниц, извинился. — Виноват, исправлюсь, Тамара Игнатьевна.

— Да уж будьте добры, Степан Григорьевич, — недовольно отчеканила Звягинцева.

— Коллеги прошу внимания, — раздался внушительный голос завуча.

Я даже невольно оглянулся, настолько голос не соответствовал внешности женщины. Высокая, сутулая, немного нескладная, Зоя Аркадьевна носила очки с толстыми стеклами, и все время чуть растерянно улыбалась, щурясь. Разговаривая, она как будто нависала над собеседником, если он был ниже ее ростом. Если же выше, то возникало желание отступить, настолько близко Шпынько стояла при разговоре. Глухое закрытое платье темного цвета украшал орден Трудового Красного знамени. Насколько помню, вручали его за четверть века в образовании.

— Внимаем, — откликнулась Валентина Ивановна. Я в который раз подумал: неправильный какой-то парторг в школе, но мне нравится эта неправильность.

— Коллеги, Юрий Ильич обозначил основные задачи на новый учебный год. Со своей стороны хотела бы отметить, нас ждут непростые месяцы. Нельзя ударить в грязь лицом… — завуч сделала паузу, и я буквально спиной ощутил, как Шпынько кинула взгляд в мою сторону.

— Не боись, молодой, прорвёмся, — хмыкнул негромко Степан Григорьевич, я молча кивнул и показал завхозу на провод, который держал в руках.

Мы перестали обращать внимание на бубнеж завуча и всецело включились в процесс изучения проблемы.

— Степан Григорьевич, дело в проводе. Вы уж извините что так вышло. Я дома проверял, все в порядке было, все работало. — повинился я, проверяя пальцами шнур. — Ну, точно, вот тут, похоже излом, из-за этого и коротнуло.

— Похоже, ты прав, молодой, — с некоторой долей уважения объявил завхоз, проведя свою собственную разведку. — Соображаешь в электричестве? — покосился на меня Борода.

— Есть немного, — пожал плечами, не вдаваясь в подробности.

Кем я только не был в этой жизни. Армия — она такая, научит всему, чего не знал. А не захочешь учиться, заставит.

— Ну вот и отлично, — завхоз вытащил откуда-то отвертку, я малость напрягся, но Борода велел мне спуститься на первый этаж и выкрутить пробки.

Я с радостью согласился. Возвращаться за парту и слушать басовитый голос завуча не хотелось. К тому же всегда предпочитал самостоятельно исправлять то, что сломал. Выслушав объяснения завхозу, куда идти и что делать, и напутствие не сломать чего-нибудь по дороге, я поднялся, улыбнулся недовольной Зое Аркадьевне, вопросительно глянул на Юрия Ильича, который тут же занял мое место рядом с завхозом, получил разрешение покинуть класс, и помчался на поиски электрического щитка.

Справившись с задачей, метнулся обратно в кабинет, где по-прежнему заседали учителя, слушая задачи, которые нарезала завуч.

— Десятый класс остался без классного руководителя… — как раз на этой фразе я ворвался в кабинет

— Позвольте вас перебить, Зоя Аркадьевна, — вежливо встрял в монолог административного работника.

— Что? — завуч сбилась с мысли и перевела на меня близорукий взгляд.

— У вас неверная информация, — уточнил я, двигаясь по ряду в сторону учительского стол.

— Позвольте узнать, какая? — растеряно уточнила Зоя Аркадьевна.

— Про десятый класс. У него новый классный руководитель, это я. И об этом Юрий Ильич объявил в самом начале нашего собрания, — еще шире улыбнулся я, останавливаясь возле стола и в упор глядя на Шпынько.

— Что? — завуч на пару секунд зависла, потом отмерла, слегка покраснела. — Да-да, конечно, Егор…. Э-э-э…

— Александрович — вежливо подсказал я.

— Да-да, Егор Александрович. Забыла, — тонкие губы раздвинулись в улыбке. — Но поскольку вы у нас молодой специалист, за вами будет строгий пригляд, пока вы не вольетесь в школьную жизнь. И не осознаете всей важности педагогической миссии, — торжественно закончила Зоя Аркадьевна и тут же от меня отвернулась. — Коллеги, к пятому сентября жду от вас списки классов с пометами классных должностей. К первому числу необходимо обновить все личные дела, привести в порядок классы. От каждого из вас, в том числе и от тех, у кого нет классного руководства, жду план воспитательной работы по четвертям и на весь учебный год. Возражения не принимаются, Григорий Степанович! — отрезала Зоя Аркадьевна. — Дальше… В прошлом году слабые ученики…

Я отключился от голоса завуча, снова вернувшись к проблеме.

— Отключил? — уточнил завхоз

— Так точно, Степан Григорьевич, — кивнул я.

— Молоток, — похвалил Борода.

— Ильич, все пучком, не переживай ты так, починим. Да, Его Александрович?

— Так точно, Степна Григорьевич, — машинально отрапортовал я. — Справимся. Сегодня и сделаем.

— Ну, добро если так, поднимаясь, вздохнул Юрий Ильич. — Вы уж н подведите, товарищи. Первое сентября на носу. Егор Александрович…

— Юрий Ильич, — раздался недовольный голос Зои Аркадьевны. — Позвольте мне закончить.

— Да-да, товарищ Шпынко, — закивал директор бочком протиснулся к первой парте и уселся. Тут же коротко кивнул, приглашая к себе. Я в ответ кивком указал на завхоза и, не дожидаясь ответа директора, нырнул под стол.

— Ты где это провод взял, а? — шепотом полюбопытствовал Борода.

— Так Митрич принес, — также тихо ответил я. — Он мне почти все запчасти раздобыл. Я из Академгородка только лампочки переключатель привез.

— Из Академгородка? — изумился завхоз. — Каким лешим тебя туда занесло?

— Да так… учитель у меня там работает… встретились в больнице, вот и помог.

— Это хорошо, — задумчиво буркнул Степан Григорьевич, и принялся орудовать отверткой.

— Ну как я и думал, — довольным тоном объявил, раскрутив подгоревший пластик. — Ну что Егор Александрович, — зыркнув в мою сторону, хмыкнул Борода. — Прикомандировываю тебя к себе на весь день. Покуда не починим беду.

— Так точно, товарищ Борода, — приложив ладонь ко лбу и козырнув, отрапортовал я. — Помочь? — уточнил у завхоза, который тяжело опираясь на руку начал подниматься с пола.

— Я тебе помогу, — процеди завхоз сердито. — Не маленький, чай, и не калека, — буркнул одноногий ветеран, выпрямляясь.

«Гордый, — уважительно подумал я. — Несгибаемый. На таких людях и держится земля русская».

— Пошли, — велел мне Степан Григорьевич и двинулся по проходу между партами к выходу.

— Степан Григорьевич! Я еще не закончила, — возмутилась Зоя Аркадьевна.

— Зоечка Аркадьевна, — широко улыбнулся завхоз, поворачиваясь к Шпынько. — Так вы продолжайте, не будем вам мешать. У нас, знаете ли, своих дел по горло, электричество починять надобно, — резко переходя на незамысловатую речь, закончил Борода, развернулся и продолжил свой путь.

Я шагал следом. Приказа остаться от завуча не поступило, а починка электричества во всей школе дело приоритетное. Потом выясню у девушек, чем все закончилось и что необходимо сделать, чтобы задобрить сурового завуча. Хотя тут даже идеально выполненная работа не поможет. Все равно найдет к чему придраться. Такой уж она человек, Зоя Аркадьевна Шпынько.

Баба Стеша рассказывала, что раньше Зоя была душой компании, запевалой и первой красавицей на селе. Сейчас, глядя на высокую гулю на затылке, глубокие морщины на лице, крупные руки в темных пятнах, с трудом верилось словам соседки. Но Степанида Михайловна врать не будет. Зоя Аркадьевна по ее словам, изменилась после того, как муж пропал без вести. Шпынько долго вдовела, поднимая сама троих детей. А потом выяснилось, что муж оказался в плену. В те времена особо н разбирались, сажали всех без разбору. Тех, кто имел несчастье оказаться на территории врага при отступлении или еще по какой причине.

Муж до освобождения не дожил, то ли помер в заключении, то ли убили в случайной драке, то ли еще что. Удивительно, что с такой автобиографией Зоя Аркадьевна занимает такую важную должность в школе.

Но на детях завуча судьба тоже отыгралась. Выучились, осели в родной области кто где. Дочери обзавелись семьями, родили детей. А вот у младшего сына жизнь не задалась. Вернулся в село к матери, работает в колхозе, но сильно пьет. Что уж у него произошло, никто не знал, а Зоя Аркадьевна не распространялась.

Собственно, соседка моя Степанида Михайловна оказалась настоящей находкой для шпиона. Шучу, конечно. Для меня. Баба Стеша буквально познакомила меня со всеми жителями села Жеребцово. Заочно, конечно, но я хотя бы примерно знал, с кем буду работать. Так что общее представление о коллегах и о школьниках получил. Степанида дала краткую, но точную характеристику буквально всем, включая родителей.

Особое внимание уделила моему классу. Оказалось, дети у меня хорошие, но уж больно самостоятельные, много им свободы Ольга Николаевна давала.

— Учила мнение свое высказывать, — сурово поджав губы, вещала баба Стеша. — Какое-такое мнение? Что взрослые скажут, то и делай! — возмущалась соседка.

Я внимательно слушал, но в споры не вступал. У каждого поколения свое мнение и видение проблемы. Я же всегда считал, что с детьми нужно как со взрослыми, со всей честностью. Но и спрашивать по делам и поступкам точно с таким же подходом. Иначе получаются какие-то двойные стандарты: требуем взрослости и самостоятельности, при этом чуть что, бежим отмазывать, договариваться, откупать свое чадушко от проблем.

Так не бывает, чтобы пошалил — и поругали со словами «он же ребёнок». Тут либо ребенок, значит, слушаешься и живешь, как скажут папа с мамой. Либо стремишься быть взрослым. Тогда устремления должны соответствовать поступкам. И за поступки хорошие или не очень, отвечать надобно по всей строгости.

Вот и получается замкнутый круг. Мамы воспитывают, бабушки жалеют, папы ремня дают, а поговорить, выслушать, совет дать некому. Разве что повезет с учителем или с посторонним взрослым. Но тут то же палка о двух концах: смотря как повезет. Товарищи они тоже разные бывают, с разной жизненной позицией и опытом. Так и до беды недалеко.

А дети они как флюгер, куда ветер подует, туда и они побегут за товарищами. Редко когда подростки к четырнадцати годам имеют свою четкую позицию по жизни. Но сомнения в себе, в близких и дух бунтарства никто не отменял ни в какие времена. Несмотря на то, что они всегда разные. Но очень одинаковые.

— Так и знал, — чертыхнулся Степан Григорьевич заглянув в щиток. — И какой же паразит тута без меня химичил? Ну, Гришка, ну погоди! — погрозил завхоз кулаком куда-то вверх.

— Григорий? — удивился я. — А он тут причем?

— Причем с кирпичом, — забурчал Борода. — Просил же паразита, обмотай проволочкой медной! Все рассказал, наказал! Эх, шалупень! — махнул рукой Степан Григорьевич. — Ты вот что. Хотя нет… Я сам.

— Да я справлюсь, Степна Григорьевич, — заверил завхоза.

— Один уже справился, — недовольно проворчал Борода. — Вона чего учудил. Оба, — зыркнул на меня завхоз.

— Да кто ж знал, — покаялся я. — Все проверил, дома все работало. Видимо, провод неудачно свернул, когда в коробку укладывал. Похоже, он уже того… барахлил… — предположил я.

— Все у вас, молодых, того да этого, — скривился завхоз. Проверять надобно! Внимательно! — завхоз ткнул указательным пальцем мне в плечо.

— Жди здесь. А то нет, пошли со мной, — переменил свое решение Борода.

— Куда? — с готовностью откликнулся я.

— В мастерскую. Там у меня запасы, — покосившись на меня, нехотя выдал Степан Григорьевич.

— Запасы?

— Хозяйственные, — неопределенно пояснил Борода и двинулся к выходу. — Пробки сплавились, новые надо. Возьмём, поменяем. Потом розетку выдам, сам справишься? — с подозрением окинув меня взглядом, поинтересовался Борода.

— Справлюсь, не сомневайтесь, — уверенно подтвердил я.

— Не сомневайтесь… — буркнул Степна Григорович. — Как же вам, паразитам, верить? А? У вас в одно ухо влетает, а через зад… кхм… через рот вылетает! — смутился завхоз. — Голова — она не для того, чтобы в нее есть! Ею думают. Ду-ма-ют! Егор Александрович, — добавил Борода, словно вдруг вспомнил, что я не просто пацан зеленый, но еще и учитель, коллега его по школе. — Эх…

— Виноват, исправлюсь, — заверил я расстроенного завхоза.

— Да уж будь любезен, — съязвил завхоз. — И впредь все свои причиндалы с поделками ко мне приноси, у меня собирать и проверять будем. Понятно тебе, молодой специалист? — отпирая замок в мастерские классы, уточнил завхоз.

— Так точно, Степна Григорьевич — отчитался я, мысленно прикидывал свою выгоду: это если возиться в святая святых завхоза, да с ребятами да на благо школы, глядишь, нам из запасов товарища Бороды может кое-что полезное перепасть.

— Ну, добро, — кивнул завхоз, заходя в мастерскую. — Тут постой, — велел мне, сам же заковылял к дальнему шкафчику. Тому самому, запертому. Похоже именно он был той самой пещерой Али-Бабы. Попросту говоря, сундуком с неприкосновенным запасом на всякие неожиданные случаи.

С пробками мы справились быстро. К тому времени, как я вернулся в класс, педагогическое совещание закончилось, учителя разошлись по свои классам.

В кабинете меня дожидалась одна Ниночка, Нина Валентиновна.

— Здравствуйте, Егор Александрович! — весело воскликнула она. — А я вот… — девушка развела руками. — Вас дожидаюсь.

— Здравствуйте, — откликнулся я. — А зачем? — тут же полюбопытствовал.

— Ну как же, — учительница изумлённо моргнула. — Линейка… Юрий Ильич велел… Хотела вот узнать, что за праздники такие театрализованные, — старательно выговорила пионервожатая. — Времени мало, надо же сценарий написать, потом утвердить, потом еще раз утвердить и подтвердить, — загибая пальцы, хихикнула девушка.

— Все так сложно?

— Хуже, — не скрывая улыбку, объявила Ниночка. — Зоя Аркадьевна, она знаете какая?

— Какая? — пробираясь по междурядью к розетке, уточнил я.

— Ух, какая! — девушка взмахнула маленьким кулачком и припечатала его к ладошке. — Строгая, — подумала и добавила. — Но справедливая. Несчастная она, — вдруг совсем по-женски вздохнула печально Нина Валентиновна.

— Это точно, — пробормотал неловко я, опускаясь на колени и приступая к починке розетки.

— А вы эту лампу сами сделали, да? — полюбопытствовала Нина.

— Да, — сосредоточившись на работе, кивнул я.

— Ух ты! И придумали сами? — продолжала допрос комсорг.

— Можно сказать и так, — ответил после короткой заминки. Ну не рассказывать же в самом деле, что мне привиделось будущее. Точнее, что я из него скоммуниздил идею. Не поверит, еще и за сумасшедшего сочтет

— Здорово! — восхитилась Нина. — А я вот придумывать не умею, — посетовала комсорг.

— Не может быть, — не отвлекаясь от процесса, объявил я.

— Правда-правда. Егор… Александрович… — голос девушки изменился, стал немного робким. — Вы мне поможете… со сценарием? А я ребят подберу, для выступления! — тут же предложила Нина Валентиновна.

— Нет, Ниночка… простите Нина Валентиновна, я вам не помогу, — вверчивая последний шуруп и поднимаясь с пола, выдал я.

Развернулся и увидел расстроенное лицо девушки, но не позволил задать ей вопрос «Почему?».

— А не помогу я вам потому, уважаемая Нина Валентиновна, что мы вместе с вами все и придумаем, и организуем, и отрепетируем, и покажем на торжественной линейке!

— Ух, здорово! Спасибо, Егор Александрович! А когда приступаем?

— А вот как закончу с электричеством, так и приступим! Подождете?

— Подожду!

— Тогда ждите, сейчас вернусь!

— Я быстро покинул класс, вернулся к Степану Григорьевичу, которые все еще с чем-то возился возле щитка.

— Готово?

— Готово.

— Ну, добро. Запускаю, — кивнул завхоз.

— Проверили? — напомнил я.

— Проверил по всем классам. И в кабинете директора тоже, — подтвердил завхоз.

— Да будет свет, — пробормотал я, и Степан Григорьевич вкрути пробки, обмотанные медной проволокой.

Глава 9

И ничего не произошло. Мы стояли в школьной подсобке и лупали глазами, пытаясь понять, почему свет не включился. Через минуту до нас дошло, и я, давя улыбку, щелкнул выключателем.

— Ну все, разобрались, — недовольно буркнул под нос Степна Григорьевич, видно было, разволновался завхоз, но старался не подавать вида.

— Отлично, тогда я пошел лампу свою проверю… Хотя да… Не проверю, — огорчился, сообразив, что провод надо пересмотреть и починить, а еще лучше заменить на более надёжный.

— Отставить, — опережая мои мысли, велел Борода. — Бери свою шарманку и ступай ко мне в мастерские. Спалишь мне всю школу, не отмотаемся от проверок.

«Собственно, нас пересажают всех, если школу спалим», — хмыкнул про себя, вслух же сказал, что сейчас приду. После чего метнулся на второй этаж в кабинет, где до этого заседали всем коллективом.

К моему удивлению, Ниночка Кудрявцева все еще ждала меня в кабинете. Хотя чему я удивляюсь?

Сказано ждать, девушка ждет. Не было в эти годы вредности портосовской, как я ее называл: капризничаю и выпендриваюсь на том простом основании, что я девочка и имею законное основание выделываться. «Так, Саныч, не ворчи, стариком станешь», — хохотнул про себя, с удовольствием перескакивая через две ступеньки. Взлетел по лестнице, как молодой. Хотя почему как? Даже обидно. М-да, Петросян из меня так себе. И все-таки, хорошо быть молодым и резвым. Спасибо, кто бы ты не был, за такой невероятный шанс.

— А вот и я, Нина Валентиновна, — радостно гаркнул, влетая в кабинет.

— Ой, — пискнула Ниночка, и отскочила от стола.

Отскочить-то она отскочила, да неловко. А в руках у Ниночки оказалась лампа…

«Мышка бежала, хвостиком взмахнула… Твою… Черт!» — пронеслось в одну секунду в голове, когда я понял: девушка держала лампу в руках, и сейчас она, в смысле лампа, стремительно летит к полу, чтобы разбиться.

— Ой! Ай! — взвизгнула Нина, задергалась всем телом, пытаясь поймать лампочку Ильича.

В результате ненадёжного плана-прихвата, мы с комсоргом оказались в пикантном положении. Девушка умудрилась поймать поделку, но при этом отступила назад, подвернула ногу, влетела в стену, ойкнула и плюхнулась на попу.

Я же в стремительном броске через все парты опоздал и спасти, и поймать. Но зато виртуозно долбанулся бедром о край стола, в результате запутался в ногах, попытался поймать равновесие, но запнулся обо что-то на полу и влетел в бедную девушку со всего размаха.

В последний момент успел каким-то образом сгруппироваться, и не врезался головой в живот или в грудь перепуганной Ниночки. Зато… кхм… рухнул прямо лицом в подол. И все бы ничего, но в этот момент раздалось классическое покашливание, и хрипловатый голос парторга с нескрываемым весельем полюбопытствовал:

— А что это вы тут делаете? Егор Александрович, после такого… хм… общения у нас принято жениться.

— Ой… Валентина Ивановна! — смущенно пискнула Ниночка.- Да я… да мы… да ну… — в голосе девчонке зазвенели отчаянные слезы.

Я рывком скатился с колен бедного комсорга, одним рывком поднялся на ноги, протянул руку пунцовой Кудрявцевой. Нина, как я и предполагал, практически плакала. Губы девушки дрожали, щеки и шея пылали некрасивым багровым румянцем, на ресничках повисли слезинки. Но к груди героическая комсорг прижимала мою лампу, целую и невредимую.

— Нина, все хорошо, не переживайте, — подмигнул я. — Давайте руку, я вам помогу.

— Я… — девушка практически всхлипнула. — Не разбилась! — радостно-удивленно воскликнула Ниночка, и еще нижнее прижала поделку к своей груди. М-да, я даже на секундочку позавидовал светильнику.

— Так что, Егор Александрович? Честным пирком, да за свадебку? — хмыкнула Валентина Ивановна, неслышно появляясь за моей спиной.

От неожиданности я вздрогнул и едва не развернулся, чтобы… Короче, едва успел удержать рефлекс на поводке. Вот не люблю, когда ко мне подкрадываются со спины.

— Никак нет, Валентина Ивановна, мы тут опыты проводим, — со всей серьезностью глядя в глаза учительнице физики, заявил на голубом глазу.

— Опыты? — седая бровь изумленно выгнулась.

— Изучаем скорость свободного паления двух тел одновременно, — выдал я.

Дедешко дрогнули уголки губ, а затем мы с ней расхохотались, не сдерживая эмоций. Я от пережитого нервяка, а вот по какой причине смеялась парторг, не ведаю.

— Что? Егор… Александрович! Помогите, пожалуйста, — раздалось снизу.

Мы едва не забыли про бедняжку Ниночку, которая по-прежнему сидела на полу, крепко прижимая к груди лампу Ильича.

— Давайте руку, — снова предложил я и протянул ладонь.

— Нет уж, — замотала головой девушка. — Держите свою… летающую лампу! А я сама!

— Давайте, держу, — я принял из рук Кудрявцевой поделку, осторожно пристроил на учительский стол и снова подал Ниночке руку.

Комсорг закусила губу, кинула короткий взгляд на Валентину Ивановну, но затем решительно ухватилась за мои пальцы и стремительно поднялась. От ее решительности мы едва не завалились теперь уже на Валентину Ивановну.

— Ну-ну, молодежь, потише, проверять теорию падения трех тел мне сегодня не хочется. Годы не те, да и… — физичка взмахнула рукой, в которой был зажат карандаш. — Свет, я так понимаю, уже починили? — переключилась парторг на деловой лад.

Что скрывалось за ее многозначительным «и» так и осталось непонятным.

— Починили, — кивнул я, осторожно придержав девушку.

Убедившись что Ниночка в состоянии держать равновесие, я легко отодвинулся на пионерское расстояние, чтобы не смущать и без того смущенную Кудрявцеву.

— Прекрасно. Запускайте вашу машинку, очень любопытно, что вы придумали, Егор Александрович, — велела Валентина Ивановна.

— Вынужден отказать в вашей просьбе, — улыбнулся я.

— Причина? — деловито полюбопытствовала парторг.

— Неисправность провода. Так что демонстрация откладывается на неопределенное время. Собственно, Степан Григорьевич ожидает меня в мастерской, чтобы, так сказать, закончить начатое.

— Доломать? — пошутила Валентина Ивановна.

— Весьма вероятно, — отшутился я. — Дамы… Э-э-э… Товарищи женщин, разрешите вас покинуть? — исправился я, заметив легкое удивление в глазах учительницы физики в ответ на мое обращение.

Ее задумчивый оценивающий взгляд я тоже успел поймать, но ничего страшного в нем не заметил. Во всяком случае, интуиция моя уверяла: человек парторг хороший, в спину не ударит, если что-то заинтересует — спросит напрямки. Это меня радовало.

— Прошу меня извинить, но труба зовет. Товарищ Борода опоздавших не жалует, -извинился, подхватывая со стола лампу Ильича.

— Что есть, то есть, — кивнула Валентина Ивановна, не двигаясь с места. Пришлось нырнуть в проход рядом.

— Как почините, приносите в учительскую весьма любопытная идея. Весьма, — донеслось мне в спину.- Так я буду ждать, Егор Александрович.

— Договорились, Валентина Ивановна. До свидания, Ниноч… Нина Валентиновна, — кивнул я обеим.

— Егор Александрович! — вскинулась Кудрявцева. — А как же сценарий? — всплеснув руками, растеряно пробормотала Нина.

— Сценарий в силе, — я остановился в дверях. — Можем сегодня обсудить после того как починю… — я ткнул пальцем в поделку. — Юрию Ильичу надо показать, а то переживает. Обещал ему…

— Да, хорошо, я буду ждать в пионерской комнате, — радостно просияв улыбкой, обрадовалась Кудрявцева.

— Почему бы вам не проводить Ниночку домой, после того, как изделие заработает, и вы его всем нам продемонстрируете? Заодно и обсудите ваши идеи. А завтра утром на свежую голову без потрясений сядете и распишете весь спектакль, — предложила физичка.

Мне показалось, или в глазах Валентины Ивановны мелькнул неприкрытый интерес. Точнее, чисто женское желание свести поближе двоих молодых и одиноких. Я качнул головой, прогоняя глупые мысли. Парторг чересчур парторг, чтобы заниматься такими глупостями. Или нет?

— Можно и проводить, — осторожно согласился я. — Главное, знать куда вести. Я в Жеребцово человек новый, улицы не успел изучить. Знаю свою и вот школьную, — пожал плечами, желая побыстрее смыться из класса, а то так и женят под благовидным предлогом. А мне жениться пока никак, я еще собаку не завел. «А, черт, уже и собака есть», — вздрогнул я, вспомнив своего нового жильца. Саныч, пора делать ноги!

— Так Ниночка недалеко от вас живет, Егор Александрович, — очаровательно улыбнувшись, прояснила ситуацию Валентина Ивановна. — И дорогу покажет, и чаем напоит. Хотя чай, пожалуй, пока рановато. Родители, знаете ли, люди простые… Могут неправильно понять. Чай откладывается, а вот прогулка с обсуждением вполне, вполне.

«Да ведь физика издевается!» — дошло до меня наконец. Не так чтобы всерьез или там по жёсткому над Ниной или надо мной. По дружески, с дальним прицелом и перспективой для нас обоих, насколько понимаю. Как говорится, взрослые лучше знают, что детям необходимо для хорошей жизни. Я же все время забываю: местные не в курсе моего настоящего возраста и судят по данным паспорта и внешности. А внешность у Егора чересчур порядочная, юная и местами симпатичная, насколько могу судить.

— Проводим и обсудим, Валентина Ивановна, не переживайте, — залихватски кивнул я, стараясь и с шуткой не перегнуть, и дать понять парторгу, что тонкий юмор и острый крючок оценил и заметил, дальше сам разберусь.

— Тогда жду, Егор Александрович. Не забудьте пригласить на демонстрацию. Любопытно, да, очень любопытно посмотреть, что вы напридумывали, — и меня отпустили царственным жестом.

И было в этом кивке столько благородства, но без высокомерия. Все-так я прав: парторг — чудная женщина. Необычная. Таких за свою жизнь встречал раза два. Есть в них что-то особенное, отчего единственную встречу запоминаешь навсегда. Или теперь мне можно говорить за все свои жизни?

— Чего так долго? — недовольно проворчал Степан Григорьевич, когда я влетел в мастерскую. — Пошли… Сюда ставь… — распоряжался завхоз, показывая, куда идти и где будем работать. — Провод нашел, вилку менять будешь? — деловито уточнил Борода, сверля меня суровым взглядом.

Я задумался: прикинул все за и против, и решил, буду менять все. Во избежание, так сказать.

— Буду. Сгорел сарай, гори и хата. Чем меньше режем, тем лучше результат, — выдал я.

— Чего? — нахмурился Степан Григорьевич.

— Говорю, лучше полностью провод заменить, чем резать кусок и приматывать все изолентой, — уточнил я.

— И то верно, — согласился завхоз. — Помощь нужна? — брови хозяйственника сошлись на переносице.

— Никак нет, сам справлюсь, — отказался я.

— Сам с усам, — буркнул Борода. — Ну, сам так сам, ишь ты, самостоятельный какой выискался, — закончишь — позовешь, вместе проверять будем. Понял? — завхоз цепким взглядом оглядел мое лицо.

— Так точно, товарищ завхоз, — улыбнулся я.

— Смотри у меня! — пригрозил мне пальцем Борода и, хромая, двинулся в сторону своего кабинета.

Починка не заняла у меня много времени, и примерно через полчаса я зашел в каморку завхоза.

— Степан Григорьевич, у меня все. Осталось только проверить — появляясь на пороге комнаты, объявил я.

Борода задумчиво на меня посмотрел, шевеля губами. Я вопросительно приподнял брови, и только потом сообразил, что хозяйственник пересчитывает молотки, отвертки и прочие инструменты. После каждого счета въедливый трудовик что-то записывал в толстую ученическую тетрадку, ставил пометку, затем укладывал пересчитанный инструмент в деревянную коробку, отодвигал в сторону и приступал к следующему ящичку.

— Готово?

— Готово, — подтвердил я.

— Ну пойдем, глянем, чего ты наваял, — хмыкнул завхоз, тяжело развернулся и потопал в учебное помещение.

— Ну, показывай, что ли, — проворчал Степан Григорьевич, поглядывая на мою поделку, торжественно стоящую посреди чистой столешницы. После работы я все за собой прибрал и с удовольствием отметил, товарищ Борода оценил мои старания. Что называется: мне несложно, а завхоза понять могу, сам такой же был. После дела порядок — первая задача.

— Куда можно воткнуть? — поинтересовался я.

— Сказал бы я, чего и куда втыкают, да больно молод ты, — беззлобно буркнул Степан Григорьевич. — Ну, давай, тащи сюда.

Глава 10

Завхоз махнул рукой в сторону широкой полки, оборудованной для демонстрации. На ней разместились в ряд розетки. Я подхватил поделку и двинул за Бородой. Очень хотелось сказать «С Богом!» памятуя приключившееся по утру. Но я сдержался, воткнул вилку в розетку, щелкнул переключателем и чуть отодвинулся в сторону, чтобы первому зрителю было виднее.

— Дела-а-а-а… — протянул завхоз, после продолжительного молчания.

Все это время я демонстрировал сияние серпа и молота в разных режимах. Мне удалось выкрутиться и из ничего, что называется, сделать конфетку. Красные огоньки сияли то ровным светом, то яростно мигали, то перемигивались через один.

— Ну, голова, Егор Александрович, — присвистнул завхоз. — Верно говорю: заставят нас эту твою карусель в полный рост химичить.

— Карусель? — не понял я.

— Ну а то, карусель как есть, — удовлетворенно кивнул Борода. — Ишь как миргает, прям елка!

— Ну так гирлянда и есть, — подтвердил я. — С неё идею-то и взял. Значит, товарищ Борода, принимаете работу? — закинул улочку.

— Пошли к директору! — решительно заявил Степан Григорьевич.

— К директору, так к директору, — согласился я, вырубил агрегат, аккуратно смотал провод, подхватил лампу и вместе с завхозом отправился к Юрию Ильичу.

— Ну что, товарищ директор, — вваливаясь без стука в директорский кабинет, громогласно заявил завхоз. — Готовься! Не было печали, выписали москвича, — выдал Борода и довольно хохотнул над собственной шуткой.

До нас же со Свиридовым дошло только через полминуты, про какой москвич идет речь. Точнее, о каком москвиче.

— Чего таращишься? Ну-ка, подвинься, где тута у тебя… Ага… вот она! — радостно возвестил завхоз, кособоко ныряя под стол Свиридова.

— Егор… ступай сюда, — заворчал Степан Григорьевич из-под стола. — Чего встал!

— Зачем? — не понял я.

— Зачем, зачем… ну не за малиной, чай, — шнур давай.

Тут-то я и сообразил, что розетка видимо где-то возле самого пола под директорской мебелью. Мне стало неловко: завхоз все-таки мужик не молодой, да еще и без одной ноги, и ведь не возмутишься, сам полез. Упертый, гордый мужик товарищ Борода.

— Держите, — не выпуская из рук лампу, я опустился рядом с завхозом, протянул шнур. — Помочь?

— Включай уж, помогатель, — добродушно буркнул Борода. — Ну, чего застыл? Выползай!

Я торопливо поднялся, дождался, когда Степан Григорьевич выберется из-под столешницы, покосился на невозмутимого директора, который молча наблюдал за нашей дружеской перебранкой, и только тогда включил рубильник.

Серп и молот засияли, замигали, заиграли всеми оттенками красного. Мы с завхозом, не сговариваясь, уставились на Юрия Ильича.

— Ну, чего скажешь, Ильич? Ты видал, а? Голова! — довольно возвестил Борода, прихлопнув по столешнице, да так, что подпрыгнули ручки и карандаши.

— Ну, ты потише, Степан Григорьевич! — возмутился директор. — Вещь все-таки дорогая! — любовно заявил Свиридов, двигаясь поближе. — Голова! — согласился после короткого молчания.

Две седых макушки склонились над моей лампой Ильича и зависли, щелкая тумблером.

— Ну ты гляди, а? Ты гляди, чего делается! — восхищался Степан Григорьевич. — Слышь, Ильич, так мы это… того-этого… ну молодцы мы. Обгоним Веселовских! Да что там веселовских! Городских уделаем! А?

— Ну, ты не горячись, у городских возможностей больше. Опять же… Академгородок под боком…

— Нет, ну ты скажи, а, Ильич? — не унимался Борода. — Это что же у нас тута теперь вона чего! Свой изобретатель! Мы теперь ого-го! — завхоз довольно потряс кулаком.

— И ага-га тоже, — сдержанно подтвердил Свиридов. — Ну, Егор Александрович, ну удивил так удивил. И угодил! Не ожидал, честно скажу, — чуть виновато глядя в мою сторону, объявил Юрий Ильич. — А зря, зря… Верно учителя сказали: парень — голова и талант. Да, талант!

Еще и талант, встрял ты, Саныч, по самые лампочки. И ведь даже выяснить не у кого, каким на самом деле человеком был Егор, чем увлекался, о чем мечтал… Точно! Дневник! Я так и не удосужился его прочитать. Нужно немедленно исправляться. В обстановке разобрался, с местными вроде слился, пусть и не до конца, но вроде вписался в окружающую действительность. Пора мозги включать, а то они у меня прям как у молодого и неопытного стали. Непорядок!

— А что, Егор Александрович… — издалека начал Юрий Ильич.

Я насторожился, ожидая очередную задачу.

— Эту вот… — Свиридов нахмурился, не зная, как обозвать поделку.

— Лампочку Ильича, — довольным тоном подсказал Степан Григорьевич, широко улыбаясь.

— Что? — не понял директор.

— Он её, Егор Александрыч, понятное дело, лампочкой Ильича называет. А что, подходит! Подходит же, Ильич? — откровенно расхохотался завхоз.

— Да ну тебя, — махнул рукой директор, с трудом сдерживая улыбку.

— Вот что Егор Александрович, — директор с надеждой на меня посмотрел. — А сможешь ли ты, дорогой товарищ, вот это вот все в масштабе, так сказать, изобразить? А? — Свиридов выжидательно на меня уставился. — Ну чтоб так сказать, с размахом, в полный рост!

Тут уже и завхоз на меня посмотрел, я же задумался под прицелом двух пар глаз, прикидывая, что ответить.

— Смочь оно дело не хитрое, осторожно начал я. — Но…

— Никаких но! Смогём, Ильич, говорю тебе, смогём! Я старшаков привлеку. Мне бы только понять, чего он туда напихал, да как спаял. Все сделаем!

— Да погоди ты, Григорич, — отмахнулся директор от ворчания завхоза. — Егор Александрович и не отказывается вовсе. Верно, Егор Александрович?

— Конечно, — подтвердил я. — Сделать — дело нехитрое, проблема в материалах. Не знаю я, из чего основу сделать. И какой масштаб вы хотите, Юрий Ильич? От размеров зависит и количество лампочек. Эти я случайно через знакомого достал, в Академгородке. А на такую бандуру… чтоб в человеческий рост даже не знаю, где и брать.

— Так там лампочки что ли? — обрадовался Борода.

— Ну да, — подтвердил я. — Махонький, на гирлянду, знаете? Хотя, думаю, если масштаб увеличим, то обыкновенные вполне подойдут.

— Обыкновенные? Ну и все, договорились! Лампочки — эт я раздобуду, есть у меня запасец!

— А есть такие, поменьше стандартных? — закинул я удочку.

— Всякие имеются, — уклончиво пробасил завхоз. — Ты вот чего, Юрий Ильич. Ты нам дай денек-другой, мы с Егором потолкуем, обсудим то-се, прикинем, чего и как, тогда и сообразим…

— Договорились, — поколебавшись, согласился Свиридов. — Справитесь? — уточнил и пытливо на меня зыркнул.

— Обижаешь, Юрий Ильич, — вместо меня ответил Степан Григорьевич. — Когда это мы тебя подводили, а? — насупился завхоз.

Я улыбнулся и не стал уточнять, что директор еще не в курсе, подведет его Егор, или не подведет. Без года неделя в школе, да и вообще в селе.

— Ну, договорись, — подтвердил Юрий Ильич. — Дельная вещица, Егор Александрович.

— Я заберу пока? — поинтересовался у директора.

Но вместо него возмутился завхоз.

— Это зачем еще? А ну как повредишь!

— Валентине Ивановне показать обещался, — уточнил обоим сразу. — Она в учительской ждет.

— Так чего туда тащить! Зови ее сюда! Тута и покажешь! Верно, я говорю, Юрий Ильич? — Борода внезапно вспомнил, что не у себя в мастерских и решил все-таки уточнить у хозяина кабинета.

— Зови, — махнул рукой директор.

Я быстро обернулся за парторгом, пригласил ее в кабинет и в пятый раз, наверное, продемонстрировал лампу Ильича.

— Ты смотри, голова, — кинула на меня одобрительный взгляд Валентина Ивановна. — Хорошая смена выросла, да, Юрий Ильич?

Дождавшись ободрительного бормотания и от Свиридова, и от завхоза, Валентина Ивановна хитро улыбнулась и кивнула в сторону двери.

— Там вас дожидаются, Егор Александрович.

— Это кто еще? — воинственно вздернул подбородок Борода.

— Нина Валентиновна, — уточнила физичка. — По сценарию вопросы у комсорга нашего. Времени мало, его еще утверждать…

— Я тогда пойду? — спросил у всех сразу.

— Да-да, конечно же, — тут же разрешил директор. — А мы тут прикинем, из чего масштабно и красиво…

— И что с огнями… — встрял Борода.

— И с огнями да… — пробормотал Свиридов и щелкнул переключателем. — Нет, ну ты смотри, и ведь просто как! А никто не додумался!

— А я тебе что говорю… — тут же взвился завхоз, но я уже вышел из кабинета и сразу же наткнулся на Ниночку.

— Егор Александрович, — взволнованно окликнула меня Кудрявцева, переступила с ноги на ногу, нервно поправила кудряшки. — А я вот тут… вас жду…

— Это замечательно, Ниноч… Нина Валентиновна, что вы меня ждете, — улыбнулся я. — Позвольте проводить вас домой. И обсудить концепцию грядущего Дня Знаний.

— Что? — изумилась девушка.

— Обсудим идею сценария на первое сентября? — пояснил я.

— С удовольствием, — радостно заулыбалась комсорг.

И мы покинули школу.

Нина действительно жила недалеко от меня, на другом краю улицы. Мы шли, и я рассказывал ей про все линейки, на которых успел побывать за десять лет работы школьным учителем. Ниночка восхищенно охала, ахала, переспрашивала, уточняла, восхищалась. Что там говорить, я с радостью делился с молодой девчонкой всем накопленным опытом, радуясь, что он не пропадет впустую

— Нинка, здорово, — крикнул какой-то парень, и я заметил, как молодой человек недовольно насупился, заметив, что Кудрявцева в порыве эмоций схватила меня за руку, но тут же отпустила и продолжила жестикулировать.

Общаясь с девушкой, я не забывал поглядывать по сторонам. Привычка, что поделать.

На возглас Кудрявцева обернулась, улыбнулась, махнула ладошкой, приветствуя окликнувшего, но тут же потеряла у нему всякий интерес.

— А вот скажите, Егор Александрович, какие сказочные герои там у вас в Москве приходят на линейку… День Знаний, да? Ах, какое чудесное название! — в очередной раз восхитилась собеседница. — Это же прямо-таки в самую точку! Ну ведь действительно! Первое сентября ведь день знаний. Дети идут в шкоул, студенты на учебу. Как замечательно вы придумали, Егор Александрович! — девушка в сотый раз всплеснула ладошками, выражая восторг.

— Нина Валентиновна, — оборвал я поток. — У меня предложение…

— Какое? — тут же откликнулась Кудрявцева — Предлагаю перейти на ты, во всяком случае, когда мы не в школе. Что скажете?

— А вы знаете, я, пожалуй, и не против, — чуточку кокетливо согласилась Ниночка.

Я же продолжал ощущать спиной сердитый взгляд парня, который поздоровался с девушкой. Интуиция намекала, что со знакомцем Нины могут быть неприятности.

Но что они случатся в тот же вечер, об этом моя чуйка промолчала.

* * *

— Ты кто такой? Чего возле Нинки трешься? — раздался голос и через секунду из-за раскидистого куста, что рос возле моего забора, появился обладатель хриплого прокуренного баритона.

— И вам добрый вечер, товарищ, — въедливо ответил я, игнорируя хамство.

«Молодым человеком» называть товарища Нины не стал, вовремя вспомнив, что нынче я в теле такого же молодого.

Парень проигнорировал мою попытку разойтись по-хорошему, я про себя скривился, понимая, что недовольный селянин желает познакомиться поближе. Но не со мной конкретно, а с моими кулаками.

— Ты кто такой, спрашиваю? Ну? Чего возле Нинки трешься. Моя она, жених я ейный, — набычившись, продолжил товарищ, не дождавшись от меня ответа.

— А Нина Валентиновна знает? — поинтересовался я с легкой насмешкой в голосе.

— Чего? — моргнул бугай.

— Того. Нина, говорю, Валентиновна в курсе, что ты жених ей? Не слыхал от нее такой информации, — пояснил непонятливому.

— Чего?

— Того, — вечер переставал быть томным и превращался в нудный.

Драться не хотелось, потому я прилагал все усилия, чтобы угомонить неугомонного товарища Кудрявцевой, и уйти в свой двор. В мыслях я уже принял летний душ, поужинал и завалился на кровать с бумагами Егора. В действительности же приходилось торчать возле двора, вести переговоры с неизвестным, пытаясь вычислить: действительно ли он жених Нины Кудрявцевой.

Скептически оглядев парня, я засомневался, что такая девушка, как Ниночка, могла влюбиться в эдакое недоразумение. Парнишка хоть и выглядел опрятно, но судя по всему умом не блистал. О чем Нине с ним разговаривать? Или для избранника связная речь необязательны, лишь бы в девках не остаться? Очень сомневаюсь. Я снова с сомнением окинул товарища взглядом. Нет, это точно не про Нину.

У девчонки острый ум, легкий юмор, да и сама она вся такая… зажигалочка! Мы с ней столько всего напридумывали, пока я ее провожал. Успели даже книги обсудить, фильмы. Я, правда, включался в разговор только тогда, когда понимал, что названное читал и смотрел. Все-таки трудно вот так вот ориентироваться, когда в памяти не просто дыра, а целая новая старая жизнь. Я не историк, не археолог, не научный работник какого-нибудь НИИ. Это они, попадая в прошлое, все даты назубок помнят, все события исторические, все ключевые события мировые. Во всяком случае, так утверждают авторы-фантасты.

Мне-то ни к чему в реальной жизни запоминать, в каком году какой фильм вышел. Или там книжку кто-то написал. Как говорится, тут помню, а тут забыл, потому что не знал.

— Так чего?

— Что конкретно вас интересует, молодой человек? — забывшись, выдал я.

— Ты че? А? — изумился товарищ и шагнул в мою сторону, явно намереваясь меня подловить и засандолить справа в челюсть.

— Коленков! — раздался сердитый крик, я узнал голос Ниночки. — Как тебе не стыдно! Ты что творишь? А? Егор Александрович, у вас все в порядке?

Нина Валентиновна стремительно показалась из-за раскидистого куста и кинулась ко мне, по пути отпихнув парня. Судя по недовольному возгласу, кулачок у Кудрявцевой оказался внушительным, стукнула она его от души.

— Все в порядке, Егор Александрович! — встревоженно разглядывай мое лицо, щебетала Нина.

— Все в порядке, Нина Валентиновна. Не переживайте, мы просто разговариваем, — заверил я девушку.

Комсорг придвинулась ко мне еще ближе. Я мысленно чертыхнулся, понимая, что эту близость сердитый товарищ расценит в ином ключе. И все, чего я желал избежать, определенно случится. Так и оказалось. Не успел я еще раз заверить Кудрявцеву в благородности наших намерений, как на плечо девушки легла широкая ладонь. Толстые пальцы смяли нежную девичью кожу с такой силой, что Нина вскрикнула. Затем девчонку резко развернули и встряхнули как куклу.

— Коленков! — возмущенно пискнула Кудрявцева. — Немедленно прекрати.

— А ты молчи! — рявкнул разъяренный Коленков. — С тобой потом разберусь! Ты чего к моей бабе пристаешь! — это уж мне.

Нина отлетела на куст, а мне навстречу полетел кулак.

Глава 11

Я увернулся и ответным ударом сбил нападавшего с ног. Точнее, по моим прикидкам Коленков должен был рухнуть. Но парень оказался силен, на ногах устоял.

— Меня лупи-и-ить? — заревел Коленков и ринулся на меня, сжав кулаки.

Похоже, товарищ привык к тому, что сносит противника с первого удара. А тут какой-то залетный столичный пацан не просто устоял, но еще и сдачи дал.

Я шагнул в сторону, пропуская разъяренного быка, развернулся и ребром ладони приложил нападавшего по почкам. Парень охнул и упал на колени, согнувшись. А дальше все как в плохом женском романе. Ниночка вскрикнула, подскочила к Коленкову и… вместо того, чтобы начать ругаться на меня за жестокое обращение с человеком, отвесила парню смачный подзатыльник.

Честно говоря, я даже растерялся. Все что угодно ожидал, кроме такого.

— Нина! Ему же больно! — вырвалось у меня.

— А вот поделом! — девушка топнула ногой. — Сколько раз говорила: не ходи за мной, нет между нами дружбы! Сначала за руки хватает, потом угрожает, братишку подкупает и науськивает на глупости. А теперь на людей кидаться начал? Ты, Ваня, совсем с головой не дружишь. А еще комсомолец! Как тебе не стыдно!

Тут я удивился второй раз. Конкретно тому, что Ваню Коленкова приняли в ряды комсомола. Тут либо я чего-то не понимаю, либо у парнишки просто в моменте снесло крышу от ревности.

— Все, пацан, тебе не жить, — прохрипел Колонков, делая попытку подняться и продолжить столкновение.

— Хватит! Я сказала! — рявкнула Нина таким тоном, что захотелось тут же выпрямиться, оправить одежду и доложить по форме.

«Однако, — хмыкнул про себя уважительно. — Никогда бы не подумал, что в этой девочке столько силы и смелости. Бугая не испугалась, еще и воспитывает».

— Пришел в себя?

— Нин… ну чего ты… я ж к тебе по-честному… жениться, а ты с этим гуляешь… — пробурчал парень.

— Ой, дура-а-а-к, ну, дура-а-а-ак, — протянула Нина Валентиновна, качая головой. — Больно? — участливо поинтересовалась и склонилась над парнем.

Вот и пойми этих женщин: тут же бьет, следом жалеет. Наблюдая за этой картинкой, я испытывал дикое желание тихо слинять во двор и продолжить вечер по собственному плану. Но бросать Ниночку один на один с этим влюбленным ревнивцем опасался. Мало ли что ему в голову стукнет, еще обидит девчонку.

— Нормально, — буркнул Коленков, дернул плечом, скидывая ладошку Кудрявцевой.

— Иван… Помощь нужна? — поинтересовался я, нарвался на злой взгляд, улыбнулся и протянул руку. — Давай, помогу. И пошлите-ка ко мне во двор, там поговорим и все обсудим. А то стоим здесь как три тополя на Плющихе, бесплатным цирком для всего села, — предложил ребятам.

Иван руку мою не принял, поднялся сам. Точнее, с помощью Ниночки, которая изо всех сил его поддерживала. В какой-то момент, наблюдая за процессом, я вдруг сообразил: парнишка воспользовался ситуацией и скорее делал вид, что ему настолько больно, чем всерьез страдал от сильной травмы. Ну да пускай сами разбираются со своим чувствами.

Я развернулся, открыл калитку, зашел во двор, кинул через плечо:

— Нина Валентиновна, я чайник поставлю. Вон там умывальник, полотенце чистое. Проводите гостя, пусть приведёт себя в порядок, я пока чашки вынесу.

— Хорошо, Егор Александрович, — покладисто согласилась комсорг. — Все сделаю. Ты как, Коленков? Идти можешь? — заботливо переключилась на пострадавшего.

— Чего ты его Александровичем зовешь? Не жирно ему? — забурчал Ваня, проигнорировав Нинин вопрос о самочувствие, но опереться при этом на хрупкое женское плечо не забыл.

— Дурак ты, Коленков, и дураком помрешь! — фыркнул Ниночка.

— Это почему это? — проворчал Иван.

— Потому что Егор Александрович — наш новый школьный учитель. Вот посмотрим теперь, какие отметки твой младший брат будет получать! — ехидно заметила Кудрявцева.

— Нин, ну ты чего… я ж не знал, Нин… Ты поговори с ним, а? Петьку-то за что… А, Нин? Ну, я больше не буду, вот честное слово! Нин!

Я хмыкнул и зашел в дом, собрал кружки, подхватил чайник, поставил на плиту, засыпал заварку в кружки и подошел к двери. На крыльцо выходить не стал, но исподволь приглядывал за ситуацией.

Через несколько минут во дворе показалась парочка. Коленков прихрамывал изо всех сил, чему я удивился. Потом сообразил: Ваня использует момент на все сто. Женское сердце штука такая жалостливая. Глядишь, пожалеет, а там и полюбит.

Возле столба с умывальником ребята остановились. Ниночка сняла полотенце и велела Ивану привести себя в порядок. Я наблюдал из-за дверей, как Иван Коленков, послушный, словно ягненок, принялся плескаться в садовом рукомойнике, шумно отфыркиваясь. Рядом с ним стояла Нина Валентиновна, держала в руках полотенце, терпеливо дожидаясь, когда парень умоется. Но при этом времени даром не теряла, читала парню мораль.

— Ты пойми, Коленков, замуж я за тебя е пойду. Вот хоть ты останешься последним человеком на земле. До такого конечно не дойдет, но даже если представить такое… Не буду я с тобой ходить. Дружить — пожалуйста. А то ты чего доброго без меня голову расшибешь от глупостей. Ты понимаешь, если Егор Александрович пожалуется участковому, что тебе будет?

— А он пожалуется? — проворчал Коленков.

— Нет, конечно, — уверенно выпалила Ниночка. — Он — мужчина! — девушка назидательно задрала указательный палец вверх.

— А я кто?

— А ты как был хулиганистым мальчишкой, таким и остался, — не раздумывая, ответила Нина Кудрявцева. — Сколько с тобой в школе намучались? А сколько Дим Димыч, участковый наш, тебя воспитывал, ругал, объяснял? И что?

— И что?

— И то! — Нина не больно шлепнула Коленкова полотенцем по спине.

— Без толку все. С тебя как с гуся вода! Так и норовишь в тюрьму попасть! Романтики захотелось! Тюремной! — сурово отчитывала Кудрявцева несчастного парня.

— Нин, ну ты чего, какая тюрьма? — испугался Коленков. — Дай полотенце… пожалуйста.

— То-то же, — сурово сдвинув брови, отчеканила Нина Валентиновна, дождавшись волшебного слова. — Ты пойми, Коленков, нам с тобой не по пути.

— Это еще почему? Я ж для тебя все сделаю! И дом построю, и вообще! — начал было парень, но осекся, приметив меня.

Я стоял на пороге с горячим чайником в руках, не мешая разговору. Теперь же спустился с крыльца и медленно двинулся в сторону стола. Почему медленно, потому что Ниночка все еще продолжала распекать Коленкова, и я не хотел смущать обоих. Иван зыркал в мою сторону из-под нахмуренных бровей, но прервать Ниночку не решался. И я его от всей души понимал: если женщина чего-то хочет, то лучше ей это дать.

А Нина Валентиновна здесь и сейчас хотела донести до парня одну простую вещь: вместе им не быть, потому что невестой уголовника, а тем более женой, она, Нина Кудрявцева становиться не собирается. А что Коленков с таким поведением и дурным характером рано или поздно пойдет по кривой дорожке и ежу понятно. Да что ежу. Ей, Нине Кудрявцевой, это ясно как заветы партии. Если бы Ваня на самом деле относился к ней как к доброму товарищу, он бы так себя не вел!

И тут до меня дошло: похоже, Ниночка кривит душой, уж больно яростно распекает Коленкова. Так переживать за человека, к которому испытываешь лишь дружеское расположение? Ну-ну. Скорее, девчонка нервничает, потому что не представляет, как я отреагирую на эту некрасивую историю. У Коленкова, судя по всему, не первый залет, раз Кудрявцева так психует. Кажется, здесь бурный роман, в котором главная героиня еще не до конца осознала полноту собственных чувств.

— Напасть среди белого дня на учителя! — тем временем продолжала Нина Валентиновна. — Ты о чем думал⁈

— В следующий раз среди темного дня нападу, — буркнул Иван.

— Ну вот, — Ниночка всплеснула руками. — Говорю-говорю, как о стенку горох! Иван! Участковый точно тебя на пятнадцать суток посадит! Ты этого хочешь?

— Никто никого не посадит, Нина Валентиновна, — прервал я затянувшееся наказание. — Чаю хотите? Чайник закипел.

— Ой, — пискнула Нина Валентиновна, прерывая свою пылкую речь. — А мы тут… Извините, Егор Александрович, — смутилась девушка.

— Чего ты перед ним извиняешься, — набычился Иван.

— Коленков! Ты опять? — Кудрявцева сдвинула брови.

— Все в порядке, — улыбнулся, бахнул чайник и кружки на стол и протянул руку парню. — Зверев Егор Александрович, учитель географии и прочая, прибыл по распределению.

Коленков хмуро смотрел на мою ладонь, Ниночка уже было раскрыла рот, желая сказать что-то язвительное, когда парень все-таки протянул свою, и мы пожали друг другу руки.

— Иван Федорович Коленков, столяр первого разряда, — дернул щекой и крепко сжал мою ладонь.

Пару минут мы игрались в гляделки и сжималки, я видел, как в глазах у пацана зарождалось сначала удивление, а потом и что-то похожее на уважение. В конце концов, мы не стали провоцировать Ниночку, которая сердито сопела, глядя на наши мальчишеские игры. При этом девушка молча расставляла кружки, разливала кипяток, поглядывая в нашу сторону.

— Слушай, давай на ты, а? — сходу предложил я.

Коленков прищурился, подумал и кивнул.

— Давай,

Мы еще раз пожали друг другу руки, теперь за принятое решение.

— Падай, будем чай пить. Нина Валентиновна, побудьте за хозяйку, а я сейчас карамелек принесу. К сожалению, больше угостить нечем. Не готовил. Разве что хотите яичницу? — предложил я, и желудок тут же отреагировала голодным урчанием.

Ниночка понятливо хихикнула, покосилась на Ивана. Коленков хмыкнул, опустился на скамью, покосился на Кудрявцеву и, смущенно потерев нос, пророкотал:

— А давай. У меня от комсомольских собраний всегда аппетит зверский.

— Ты когда в последний раз был на собрании, Коленков? Ты чего сочиняешь! — возмутилась Нина, уперев руки в бока.

— Только что, — ухмыльнулся Иван, мы переглянулись и дружно расхохотались.

Нина Валентиновна возмущённо округлила глаза, тряхнула кудряшками и зашипела на нас разъяренной кошкой.

— Ты гляди-ка, не успели подраться, как уже подружились! Вот она, мужская солидарность, да?

— Ниночка Валентиновна, вы не завидуйте, — подмигнул я девушке. — Мужская дружба она обычно через драку и зарождается, а вот женская…

— Что женская? — нахмурилась Кудрявцева. — Да женская дружба сама я крепкая!

— Ага, до первого мужика, — хохотнул Коленков, за что и отхватил полотенцем. — Ну, Нин, ну ты чего! Вон вспомни Светку… Они с Риткой какие подружки были, не разлей вода. А потом что?

— А потом что? — заинтересовался я.

— А потом все, — подвигая к себе коробку с рафинадом, пожал плечами Иван. — Потом к нам агроном приехал. Ну, вот как ты, специалист молодой, и сначала он со Светкой крутил, да у нее родители строгие. Она и уперлась рогом: женись, говорит, и все дела. Агроном что?

— Что? — в один голос спросили мы с Ниной.

— А то! Понимать надо! Переметнулся к Ритке. Ритка, она девка хорошая, но ума недалекого и сирота. Вот и подкатил к ней агроном городской, — тут Иван нахмурился и на меня покосился. — Хочешь, говорит, большой и чистой любви?

— А Ритка что? — заинтересовано спросила Нина.

— Хочу, говорит. Бабы они на любовь падкие, — философски заметил Иван, не обращая внимания на Нинино возмущенное фырканье. — Ну, агроном ей и предложил: приходи, говорит, за большой и чистой любовью на речку под березку.

— И что? Пришла? — уточнил я, уже понимая, чем дело закончилось.

— А то как же, — хмыкнул Иван, покосился на сердито сопящую Нину и торопливо закончил. — Агроном-то потом сбёг, а Ритка со Светкой до сих пор не разговаривают. Ну, оно и понятно, где теперь Светка, а где Ритка.

— И где же? — удивился я.

— Так у Ритки-то пацан нагулянный. А Светка замуж вышла за Вовку одноглазого. Понимать надо, — уточнил Коленков.

— Одноглазый — это фамилия такая? — уточнил я.

— Не-а, -протянул Иван. — Эт Вован по пьяни на штырек в сарае напоролся. Без глаза остался. А так ничего, на хорошем счету. Батя его двигает.

— А батя у нас кто? — полюбопытствовал я.

— Отец у Володи начальник автоколонны.

— Понятно, — кивнул я, мало что понимая, кроме того, что информация лишней не бывает. И мои прикидки насчет Нины и ее влюбленности в Ивана вполне оправданы. Рано или поздно будем все гулять на свадьбе комсорга Ниночки и хулигана Ванечки.

— Так что, ребята, яичницу все будут? — повторил я свое предложение.

— А давай, — кивнул Иван и вопросительно глянул на Нину.

— Я только чай, — отказалась Ниночка. — А вы кушайте. Хотите, я вам пожарю?

Я кинул взгляд на Ивана, тот дернул щекой, но тут же улыбнулся и пробасил:

— Если хозяин не против, я только за.

— Хозяин точно не против, — обрадовался я. — Пойдемте, Нина, покажу вам свое хозяйство.

— Егор, мы же договорились, после работы на ты, — укорила Кудрявцева.

— Забыл. Пойдем. Нина, покажу свое хозяйство, — повторил свое предложение.

Я показал Нине свою маленькую кухоньку, где что лежит, снял с печки небольшую корзинку с яйцами, которые утром оказались на моем уличном столе. Выставил соль и перец, уточнил, не нужна ли девушке помощь, и вернулся к Ивану, получив отрицательный ответ.

— Ну что, Иван, будем знакомы? — посмотрел на парня. — Ты чего, жениться хочешь?

— Будем, — Коленков резко нахмурился от моего вопроса. — А ты чего? Сам думаешь?

— Ни в коем случае, — покачал я головой. — Нина Валентиновна моя коллега, не более того. Никаких матримониальных планов на нее не имею.

— Чего? — вытаращился на меня парень. — Каких таких планов? Я тебе Нинку обижать не позволю, не посмотрю, что ты учитель…

— Спокойно! Не собираюсь я уводить у тебя Нину. Да и вообще, в мои планы женитьба в ближайшее время не входит. У меня вон видишь, собака есть, — я махнул в сторону забора, который отделял задний двор от места, где стояла беседка.

— И что? — не понял Иван.

— Ну, мне пока хватает ответственности. Ты погоди, пойду другана выпущу, а то извелся бедный.

— Молчаливый он у тебя.

— Так воспитание наше все, — пожал я плечами и отправился выпускать Штырьку.

Пёсель счастливо повизгивая и мотыляя хвостом, едва не сшиб меня с ног, и весело помчался знакомиться с Коленковым. Получив строгое «свои», обнюхал, пару раз тявкнул для острастки и помчался по двору по своим собачьим делам.

Собакену я за вечер соорудил что-то вроде вольера из старых досок, ржавой сетки-рабицы и останков шкафа, который обнаружил у себя в сарае. На первое время сойдет, а в зиму в дом возьму. В будку и на цепь сажать Штырьку не хотелось. Но и опускать на весь день на свободный выгул тоже опасался. Мало ли что, в чужой двор забежит или в огород, еще хуже, если кур начнет гонять соседских. Так и до беды недалеко. А так сидит себе в вольере, а вечером я его выпускаю побегать под присмотром своим. На ночь в дом запускаю.

— Ты к нам надолго? — поинтересовался Иван, когда я вернулся за стол.

— Так по распределению, — пожал плечами.

— А после?

— А после не загадываю. Может у вас останусь, может домой вернусь.

— Сам откуда.

— Из Москвы.

— Из столицы, значит, Родины нашей, — голос у Коленкова едва заметно изменился, плечи поникли.

— Да не переживай ты, Ваня, нравишься ты Нине, вот что угодно про залог поставлю. Нравишься, от того и язвит и воспитывает.

— Врешь, — выдохнул Коленков.

— Не имею такой привычки, — тут уже голос у меня поменялся. Терпеть не могу, когда меня обвиняют во вранье на пустом месте, всегда говорю, что думаю.

— Извини, не хотел, — буркнул Иван.

— Принято, — кивнул я. — Верно тебе говорю, тут главное понять, чего Нине Валентиновне от тебя надо. Я у вас человек новый, ни тебя, ни Нину не знаю. Ты подумай, Иван, чем не угодил девушке. Ну и попробуй исправить ситуацию в свою пользу.

Коленков задумчиво на меня уставился, свел брови на переносице, размышляя над моими словами.

— Хулиган я… раздолбай… — вздохнул через минуту. — Вот Нинка и опасается… Характер у меня шальной… чуть что в драку… а Нина она такая… — Ваня нарисовал в воздухе ладонями неопределённый образ. — Ну, ты понимаешь.

— Понимаю, — улыбнулся я. — Нина Валентиновна — она умная, талантливая, активная девушка. И с характером. Ты бы у нее поинтересовался, может, ей помочь чего надо по школе. Там помог, тут сдержался, глядишь, она на тебя по-другому посмотрит, помощь оценит.

— Да чего там помогать в школе-то? Ну пионерскую и так вместе побелили. А еще чего?

— Ты вот что, Иван Фёдорович… — я ненадолго задумался. — Мы тут с комсоргом сценарий сочиняем на первое сентября. От помощи не откажемся.

— Да ты чего! Какой сценарий? — отмахнулся Иван, тяжело вздохнув. — У меня по литературе тройбан с натяжкой. А ты говоришь — сценарий. Я их в глаза этих сценариев не видал!

— Да я ж не говорю тебе его написать, чудак человек, — остановил я Коленкова. — Мы сценарий напишем, обговорим с начальством. Но реквизита в школе по любому нет.

— Чего нет?

— Ну, всякого разного оборудования. Мы хотим что-то вроде спектакля для всей школы придумать на день знаний. Вот как определимся с целями и задачами, насочиняем, так твоя помощь и понадобится. Будешь у нас Карабасом Барабасом или там Бармалеем.

— Чего? — Коленков обалдело на меня уставился.

— Того! — уверенно заявил я. — Девушки любят, когда парни им во всем помогают. А тут такое важное дело, а ты возьми да сам вызовись на помощь.

— Да какой я бармалей! Я тебе лучше полку сострогаю, давай, Егор? А? Может, Нина оценит?

— Полку — это хорошо. Но лучше ты нам вот что сострогай… — я на секунду задумался, но тут от дома раздался звонкий голос Ниночки.

— Ребята, ужин готов! Помогите мне тарелки и вилки вынести, и хлеба нарезать.

Мы одновременно подорвали

сь со своих мест и зашагали в сторону крыльца.

Глава 12

Яичница оказалось чудо как хороша. Не знаю, какой Нина Валентиновна комсорг, но хозяйка из нее явно замечательная. Из моего «ничего» на кухне сотворить практически такую вкусноту. Десяток яиц возлежали на подушке из мелко нарезанного помидорчика, репчатого лучка. Сверху девушка присыпала это чудо мелко нарезанным чесночком и зеленым луком. Где Кудрявцева раздобыла лук, для меня осталось загадкой, в огороде я его не обнаружил. Но тайна зеленых перьев раскрылась быстро.

— Егор Александрович, а вы чего… — Ниночка поймала мой укоризненный взгляд, смешалась, потом сообразила, улыбнулась и закончила. — Егор, а ты чего зеленый лук не срезаешь? Он уже в стрелку пошел.

— Честное слово, не пойму где ты его обнаружила, Нина, — пожал я плечами.

— Так в палисаднике, — удивилась Нина. — Теть Тая там всегда сажала, подальше от курей.

— Буду знать, — обрадовался я такой новости и принялся раскладывать яичницу по тарелкам.

Не знаю, как Нина догадалась, но блюдо удалось именно таким, как я люблю. Желток дрожал и требовал срочно обмакнуть в него черный хлебушек. Белок прожарился, «сопли» превратились во вкусную белую массу с зажаристой корочкой по краям. Терпеть не могу закрытую яишню. Когда сковороду накрывают крышкой, и все становится белым. Это уже запечённое яйцо какое-то выходит. Никакого удовольствия от такой яишенки нет. Разве что на тост уложить, намазанный сливочным маслом. А рядом кусочки авокадо. Грешен, каюсь, пристрастился на старости лет к неведомому заморскому фрукту. Или авокадо овощ? Ну да ладно.

Все равно родную советскую яичницу на моей кухне ни на какое заморское блюло не подвинет. Разве что жареная картошечка, с грибами.

Я бы, конечно, не стал со сковороды перекладывать, так бы в чугунке и уплетал лакомство. Да при гостях как-то некрасиво. Хотя уверен, Иван тоже предпочитает трескать жареные яйца именно со сковороды. Большинству женщин этого кайфа не понять. Им подавай эстетику с вилкой и ножом. Но приборами не вымакать, как хлебушком, самый смак на блестящем от масла донышке.

Разделив на всех шедевр кулинарного искусства, пожелав приятного аппетита друг другу, мы приступили к ужину. Ужинали молча, настолько проголодались. К тому же Ниночка перед тем, как приступить, шутливо оповестила:

— Когда я ему, то глух и нем.

Мы согласно кивнули и накинулись на еду. Пока наслаждался, прикидывал, как переработать сценарий, чтобы получилось весело, задорно и с пионерским огоньком. Школьный вальс сразу отмел, решил оставить его на последний звонок. Промелькнул в голове флешмоб, надо будет предложить Ниночке, объяснить, что это такое. Главное, лько название придумать другое, советское. И можно попробовать какую-нибудь звезду соорудить в честь наступающего юбилея Октября.

Тут меня осенило: эти самые флешмобы в Советском Союзе существовали давным-давно. Только спортивного направления. Всякие живые башни, сходки-расходки, синхронные танцы, короче. Несилен я в терминологии. Хотя, думаю, флешмоб тоже пока отставим в сторонку, пригодится для ноября. К тому же вряд ли мы успеем что-то достойное придумать и отрепетировать к первому сентября, которое буквально через неделю.

«Кстати, а какое сегодня число?» — мелькнула мысль и тут же растворилась в довольном урчании желудка.

— Уф, Нина Валентиновна, вы чудо! Спасибо большое за такую вкуснотищу! — выдал я, отодвигая тарелку и игнорируя легкое недовольство на лице Ивана.

Пусть привыкает, что его будущую жену оценивают по достоинству. Ревность, как говорил кто-то из коммунистических вождей, это пережиток мещанства. А по мне так это банальное недоверие. Если оба уважают друг друга и верят, о какой ревности может идти речь? Заподозрить любимого человека в измене — выказать ему недоверие. Как после такого жить вместе?

Нет, оно, конечно, в жизни всякое случается. Но над отношениями работают двое. Да и какой смысл семью создавать, когда один всегда подозревает другого в чем-то гадком?

— Да ничего особенного, Егор Ал… Егор, — отмахнулась Нина. — Обычная яишня. Любой сможет.

— Нет, Ниночка Валентиновна, не любой, — запротестовал я. — Это искусство, так пожарить яйца. Ну что, обсудим наш праздник? — переключился на рабочую тему, хотя очень хотелось выпроводить гостей, принять душ и завалиться спать. Все-таки жизнь на селе, да еще насыщенная постоянными событиями, давала о себе знать. Я на пенсии столько историй не проживал за год, сколько в новой жизни за несколько дней.

— Поздно уже, — заколебалась Нина. — Давайте завтра с утра? Я за вами… за тобой по дороге в школу зайду, по пути еще раз все обсудим, а в школе я все запишу, тебе покажу, внесем коррективы. И я уже чистовик отнесу завучу и парторгу.

— А директору?

— Директор в наши творческие дела редко вмешивается. Он у нас золотой человек, ко всем с доверием и уважением.

— Ясно, — кивнул я. — Ну тогда что? Еще по чайку? Что скажешь, Иван?

— Можно и чайку, или чего покрепче? — Коленков прищурился и глянул на меня вопросительно.

— Я — пас, — отказался сразу и слегка скосил глаза в сторону Нины, открытым текстом намекая Ивану про зряшность предложения. — Завтра на работу всем. Да и не любитель я, если честно.

Ниночка после вопроса Ивана как-то посмурнела, даже плечи у нее поникли. Посидела немного, затем вдруг вскочила и принялась прибирать посуду.

— Нина, да я сам. И помою сам, не надо, — запротестовал я.

— Мне несложно. Я сейчас чайник поставлю, чтобы горячая вода была, и быстренько все перемою. У вас… у тебя тазик есть? — поинтересовалась Кудрявцева, старательно не глядя в сторону Ивана.

Ваня уже понял, что сморозил какую-то глупость, но до него еще не дошло, за что он потерял бонусные очки в глазах девушки.

Сдержав желание обозвать парня «дураком», я поднялся и принялся помогать девчонке убирать со стола. Коленков тоже подорвался, но растеряно замер, не зная, за что ухватиться. Нас вдвоем хватало на все приборы.

— Вань, не в службу, а в дружбу, поставь чайник на огонь, — попросил я. — Вода в ведре на кухне, ковшик на печке.

— Сделаю, — обрадованно кивнул Иван, схватил чайник и почти бегом помчался в дом.

— Нина, а давно у вас Коленковым… отношения? — осторожно поинтересовался я, ругая себя за то, что лезу не в свое дело.

Но хорошие отношения с парнем мне не помешают, а счастливая женщина — это счастливое окружение и азарт в работе. Отчего-то мне кажется, ребята встречались, но потом что-то пошло не так.

— Откуда вы… ты узнал? — изумилась девушка, недоверчиво на меня покосившись. — Тебе Ваня… Коленков на меня пожаловался, да?

— Честное комсомольское, ни слова о тебе не говорил, пока ты на кухне возилась! — прижав ладонь к сердцу, заверил я. — Просто невооружённым взглядом видно, что вы неровно друг к другу дышите.

— Вот еще, — фыркнула возмущенно Нина. — Ничего я к нему и не дышу. Больно надо!

— Ага, я тоже так подумал, — добродушно хмыкнул я. — Так все-таки, что произошло? — снова поинтересовался у девушки, справедливо рассудив, что Иван сейчас из дома не выйдет, а девчонке после моих расспросов страсть как хочется поделиться собственным возмущением.

Так оно и получилось.

— Мы с ним с первого класса дружили, — вздохнув, негромко произнесла Ниночка. — Он умный, правда, и добрый! И дерево у него в руках поет! У него же батя тоже по столярному делу. Видели деревянных соколиков, медведей и зайцев? На коньках?

— Где? — не понял я.

— Ну, на крышах домов флюгеры такие, — Нина изобразила в воздухе ладошкой неведомой животное.- Это все Федор Семеныч своими руками сделал. И заборчики кружевные, и кружева на окошках — это тоже все он. Ваня он тоже такой. Талантливый. Всеь в батю. Только характером непонятно в кого пошел, — совсем по-женски вздохнула Ниночка и пригорюнилась.

— А что не так с характером Ивана? — уточнил я. — Мне он показался немного вспыльчивым, но вполне себе уравновешенным человеком.

— Немного? — фыркнула Нина и загремела сковородой с вилками. — Немного! Да ему слова не скажи поперек, сразу кулаки сжимает и лупит, во что попало! Я и дружить-то с ним перестала, когда он Савку избил. И знаете за что?

— За что? Только, Нин, мы ж на ты, — улыбнулся рассерженной девушке, переключая ее внимание.

— Ой… Извини, Егор, — девушка смутилась, и принялась сметать ладошкой сметать крошки со стола. А собрав, закинула их в рот. У нас так в отряде старый прапорщик всегда делал. говорил, не может смотреть, как хлебушек выбрасывают.

— Не понравилось товарищу Коленкову, что я отстающему товарищу помогаю с уроками! Что Савка ко мне домой приходит дополнительно заниматься! Я, видите ли, его собственная собственность! И только он имеет права ко мне в гости приходить! Нет, ну вы… ты представляешь, какая глупость у него в голове?

— Так это не от глупости, а от неуверенности в себе, — пожал я плечами.

— Чего? — моргнула Нина.

— Ну, парень тебя любит.

— Любил бы, так бы себя не вел! — припечатал Нина.

— Ну, все по-разному чувства выражают. А скажи, Нина, он тебя никогда в такие моменты не обижал? — уточнил я.

— Это как? — не поняла Кудрявцева.

— Ну, там, толкнул или ударил?

— Ты что, Егор! — Кудрявцева тут же кинулась защищать Ивана. — Иван он не такой! Он добрый, и хороший, и… И вообще… дурак он, — выпалила Ниночка и опустилась на скамью. — Ой, заговорила я тебя всякими глупостями, — девушка резко изменила тему, заметив, что Коленков вышел на крыльцо с чайником. — Значит, завтра в семь тридцать я за тобой зайду. Договорились?

— Договорились. Только Нин, может он злится из-за того, что не понимает, как ты к нему относишься?

— Что? — растерялась девушка. Между тонких бровей появилась задумчивая морщинка.

— Чайник горячий. Куда лить? — проворчал Иван, походя к столу.

— Оставь. Я сам справлюсь. Спасибо за помощь, — махнул я и пошел к рукомойнику, чтобы вылить из него воду и налить кипяточка для мытья посуды. Опустошать тазик я решил на заднем дворе, чтобы дать ребятам минуту на разговор. Надеюсь, Иван сообразил, что Нине не понравилось под конец вечера, и попробует исправить ситуацию.

Когда вернулся, ситуация практически не изменилась, разве что Нина смягчилась и общалась с Иваном. «Понять бы, какая муха между ними пролетела, — мелькнула мысль. — Хорошие ведь ребята, а дурью маются. Интересно, почему Нина так отреагировала на предложение выпить? Коленков запойный? Или просто Кудрявцева не любит алкоголь?»

Я поставил тазик на стол, налил в него воды и закинул посуду.

— Я помою, — подхватилась Ниночка.

— Не надо — категорично заявил я. — Сам справлюсь. Ну, так что, чай пить будем? Или по домам?

Коленков глянул на Ниночку взглядом тоскующей собаки, вздохнул и промолчал, явно дожидаясь ответа девушки. Похоже, ребята очень давно вот так вот вместе не собирались, и Ваня тянет время, чтобы подольше побыть с Кудрявцевой.

Но Нина решила иначе.

— Пойдем мы, — объявила она и тут же исправилась. — Я пойду, а вы еще посидите.

— Провожу, — угрюмо буркнул Иван, поднимаясь.

— Коленков, — язвительно фыркнула Ниночка. — Мне от Егора Александровича до дому пять шагов. Сама доберусь.

— Не шагов, а домов, — упрямо качнул головой Иван. — Сказал, провожу.

— Упрямый как… как… — Ниночка пыталась подобрать слово. Девушка явно не хотела обзывать парня бараном. — Как доска!

— Иван, так мы договорились? — я встрял в разговор, с улыбкой заметив, как Кудрявцева навострила ушки.

— О чем? — не сообразил Коленков.

— Ну, ты поможешь нам в постановке для первого сентября? — настойчиво глядя прямо в глаза парню, пояснил я.

— Ну-у-у… — Иван покосился на Ниночку, заметил, что она прислушивается к нашему разговору, испуганно посмотрел на меня, на секунду зажмурился и ответил, словно в омут с головой сиганул. — Помогу. А что делать-то?

Ниночка изумленно выгнула бровь, окинула Коленков быстрым взглядом, дернула плечиком и отчеканила:

— Все, что скажут. И без разговоров!

— Согласен, — обреченно вздохнул Иван.

Кудрявцева какое-то время ещё посверлила парня взглядом, потом кивнула, лучезарно улыбнулась нам обоим и напомнила. — Так я завтра за тобой в семь тридцать забегу, не забудь, Егор, — строго сдвинув брови, напомнила комсорг.

— Не забуду, — подтвердил я, и мы двинулись к калитке.

— Спасибо за ужин, Нина Валентиновна, — еще раз поблагодарил за двором.

— Что вы… ты… это тебе спасибо, и за ужин и за идеи, и за хороший вечер.

Кудрявцева лукаво улыбнулась, сделал большие глаза и, пользуясь моментом, прижала палец к губам, взглядом умоляя не выдавать наш с ней разговор про Ивана. Ну, во всяком случае, именно так я понял. Иначе к чему вся эта таинственность?

— Домой? — уточнил Коленков.

— А куда еще? — пожала плечами Ниночка и с независимым видом двинулась по широкой деревенской улице.

— Ну, будь здоров, — Иван протянул ладонь, мы попрощались. — Спасибо, — тихо буркнул парень и заторопился за своей ненаглядной.

— Иван, ты заходи, если что, был рад познакомиться.

Коленков на минуту остановился, пристально посмотрел на меня, кивнул, махнул рукой и помчался нагонять Ниночку.

Я же вернулся во двор, перемыл посуду, оставил все сушиться на столе, накрыв чистым полотенцем. Позвал Штырьку и мы с ним еще какое-то время сидели в саду на лавочке под старой яблоней, любуясь закатом. Пес счастливо ластился ко мне, я чесал его за ухом, от чего мелкий довольно жмурился, вывалив язык и периодически потявкивал. Так и уснул рядом со мной на скамье.

Я же размышлял о том, какими интересными путями судьба выводит меня на ту дорогу, что сам для себя обозначил. И приводит людей, которые на этом пути помогут сделать то, что должно.

Проснулся я с первыми петухами, хотел было перевернуться на другой бок и еще поспать, но понял, организм требует прогулки. Ну а после уже и спать не хотелось. Принял душ, согрел чайник, заварил чаю, по-прежнему жалея, что остался без кофе, и вышел во двор с кружкой.

Штырька проснулся вместе со мной, приподнял одно ухо, посмотрел на меня выжидательно, понял, что я никуда не ухожу, и снова уснул на коврике возле окна. Или сделал вид, что спит, потому что ушами то и дело прядал, да и носом дергал, улавливая запахи.

Когда же я выставил на крыльцо миску с хлебом, размоченным в молоке, пёсель радостно подскочил с лежанки и вылетел из комнаты на завтрак. «Надо, кстати, что-то придумать с его пропитанием, — подумал, глядя на то, как жадно щенок поглощает тюрю. — Мяса бы ему, и костей. Где их взять-то на селе? Если хозяйства своего нет?»

М-да, раздобыть еду для себя гораздо проще, чем для собаки. Похоже, пора в сельпо прогуляться, консервов прикупить, крупы всякой, чтобы варить мелкому кашу с килькой. Ну а что, отличный студенческий суп из кильки в томате. Мы рубали только так, разве что пальцы не откусывали.

Я улыбнулся, вспоминая прошедшую юность. Здесь и сейчас мне вроде как повезло, питаюсь вполне себе. На выходных планирую борща наварить, осталось только выяснить у бабы Стеши, у кого можно курочку прикупить на бульон. А вот и соседка, стоило помянуть.

— Доброе утро, Степанида Михайловна, — поздоровался я с бабой Стешей, которая осторожно скидывал петлю с калиточного столбика, чтобы проникнуть на мою территорию.

— Ох ты ж, черт лупатый! — охнула соседка. — Напугал, окаянный чутка сердце не выскочило! Доведешь бабку до греха, Егор Ляксандрыч!

Надо же, и баба Стеша переняла у Митрича мое прозвание.

— Ты чего спозаранку подскочил? Случилось чего? — добравшись ко мне, тревожно поинтересовалась Степанида.

— Все в порядке, — заверил соседку, невольно сглатывая слюну. — С яблоками? — уточнил, кивая на полотенце, в которое явно были завернуты пирожки

— С яблоками, Егорушка. С мясом нынче не пекла, хлопотно, с мом огольцом да работой ничегошенько не успеть, — посетовала бабушка сорви-головы.

— Да что вы, Степанида Михайловна, спасибо вам! Балуете вы меня! С яблоками самое то! Чаю хотите? — предложил я.

— А давай, — махнула рукой баба Стеша, недолго поколебавшись, и собралась на кухню.

— Присаживайтесь, сейчас организую.

— Да я сама, что ты, что ты!

— Вы моя гостья, мне за вами и ухаживать, — твердо пресек я любые возражения, метнулся на кухню, быстренько подогрел еще горячий чайник, подхватил кружку, сахар, вазочку с карамельками и вернулся за стол.

— Угощайтесь.

— Ты бери пирожки-то, Егорушка, — подперев щеку ладошкой, велела Степанида. — Попью с тобой да побегу, работы невпроворот.

— Спасибо очень вкусно! — пробормотал я с набитым ртом, в два укуса съедая пирожок. — А вы чего не кушаете? Так не пойдет!

— Да я уж дома напробовалась, покуда пекла, — попыталась отказаться баба Стеша, но я настойчиво пододвинул к соседке развернутую газету с полотенцем, в которые были заботливо завернуты пироги.

— Ну, один за компанию… — улыбнулась Степанида Михайловна.

— А скажите, вы Нину Кудрявцеву хорошо знаете? — начал я издалека.

— А тебе зачем? — соседка стрельнула в меня хитрым взглядом.

— Да вот, познакомились вчера в школе. Работать вместе будем. Оказывается, она моя соседка, живет на нашей улице.

— Живёт, через пять домов. Хорошая девка, работящая. Ты никак себе присмотрел? — и снова хитрый взгляд в мою сторону.

— Простое любопытство, — улыбнулся я, честно глядя на бабу Стешу. — Надо же знать, с кем буду работать. Кто как не вы лучше всех про соседей расскажет, — польстил Степаниде.

— Ох, хитришь, — покачала головой соседка. — Девка-то хорошая, засиделась только без женихов, давно пора мужа да семью, а она вон носится, задрав хвост, с пионерами да октябрятами, — хмыкнула соседка, прихлебывая чаек.

— А что так? Говорите же, хорошая девушка, — невинно поинтересовался.

— Хорошая. Да только занятая.

— Не понял — удивился в ответ. — Вы же сказали, нет у нее никого.

— Нет, да есть, — туманно ответила баба Стеша. — Ванька Коленков, столяр наш, с первого класса за девкой увивается. И чего только ей надо? И ведь дружили, не разлей вода. Все думали, так и поженятся после учебы-то. А они вона взяли и разбежались, -вздохнула собеседница. — Хорошая была пара-то…

— А что случилось? — полюбопытствовал, беря третий пирожок.

— Загуляла, — сердито буркнула Степанида.

— Кто? Нина? — я аж поперхнулся от такой информации, в голове не укладывалось, что Ниночка, четная и открытая, могла изменить Ивану.

— Так мать евойная, — Степанида удивленно на меня посмотрела, словно я сморозил несусветную глупость. — Ты чего удумал? Нинка девка четная! Не гулящая.

— Чья мать? — окончательно запутался я.

— Так Ваньки-то. Хвостом вильнула и с заезжим водилой в город упорхнула. Уже и развели их давно

— Кого? — я пытался уследить за ходом Степанидиной мысли.

— Так мать с отцом. От непонятливый какой! — баба Стеша стукнула чашкой по столу. — Люська Коленкова загуляла от мужа своего, стало быть Федора Коленкова, отца Ваньки-то.

— Ну?

— Вот тебе и ну, — баба Стеша от возмущения аж глаза закатила. — Федька запил, да и Ванька с катушек съехал, когда мать сбёгла, оставив семью да пацана малого, брата младшего, стало быть. Был парень спокойный да работящий. А нынче вона чего творится, чуть что с кулаками лезет, слова поперек не скажи. На баб и вовсе волком смотрит. А если выпьет грамульку, ой, что ты! — Степанида всплеснула руками. — Прячься по углам! Ежели Нинка где рядом окажется, так и вовсе беда.

— Бьет? — не поверил я.

— Кого? — опешила баба Стеша.

— Ну, Нину Иван обижает?

— Да с чего ты взял, Егор Ляксандрыч? Он за Нинкой до сей поры как щенок привязанный ходит. Парней лупит смертным боем, чтоб на Нинку не смотрели. Вот и бояться за ней ухаживать-то. у Ваньки то кулак здоровый, с одного маха на землю оправляет. А выпивши берегов не чует вовсе. Да много ли ему надо, рюмку накатил и готово, — вздохнула печально баба Стеша. — Что он, что отец на водку-то слабые. Нельзя им пить. Говорю Федьке, жену надо хоть ему, хоть сыну, чтобы рука женская в кулаке обоих держала. А он… и-их… — Степанида поднялась, махнув рукой, пошла к рукомойника сполоснуть кружку.

— Да я сам, — возмутился, но был остановлен твёрдой женской рукой.

— Сиди ужо, самостоятельный. Успеешь еще, — улыбнулась баба Стеша. — А что, с Ванькой вчерась столкнулся-то? — прищурилась Степанида.

— Было дело, — не стал отнекиваться.

— И как?

— Миром разошлись, поужинали, пообщались.

— Ишь ты… А Нинка что?

— Так с нами ужинала, — ответил я.

— Ишь ты, — повторила соседка. — И что?

— Все хорошо, — улыбнулся я. — Спасибо за пироги. Степанида Михайловна, поднимаясь из-за стола, поблагодарил я.

— И не поругались?

— Кто?

— Ванька с Нинкой, — и сверлит меня взглядом.

— Говорю же, все хорошо.

— И с тобой не подрался, — не поверила баба Стеша.

— И со мной не подрался. Пора мне, Степанида Михайловна. Сейчас Нина Валентиновна зайдет, и мы на работу.

— Вместе? — охнула Стеша.

— Вместе, — подтвердил я.

— Рисковый ты, как я погляжу, Егорушка.

— Да все в порядке, не переживайте. Еще и помирим ребят, на свадьбе погуляем, -подмигнул я соседке.

Через секунду глаза у бабы Стеши загорелись интересом, и я прямо-таки почуял, как завертелись-закрутились мысли в женской головушке, строя стратегические планы по примирению.

— И то верно, — закивала Степанида. — Ты вот что, Егорушка, ты прав! Хорошая ведь пара-то, хорошая! А Ванька — он человек! Он Нинку-то никому в обиду не даст! И Ниночка по нему сохнет. Да только характера опасается… Батя у нее зверь был, — оглядываясь на калитку, шепнула Степанида.

— В каком смысле?

— Так матушку ее лупил смертным боем, вот Ниночка-то с детства буйных и не переносит. Боится, сердешная. А Ванька как буйный стал, да кулаками махать начал, так Ниночка от него и отошла. Дружба врозь, и ни в какую, — вздохнула Степанида.

— Понятно, — протянул я.

Вот и выяснилась причина размолвки между влюбленными. Иван, похоже, перенес ситуацию с матерью на всех девушек. А Нина, после того, как Коленков избил одноклассника, испугалась с ним дружить, помня отца.

— Отец у Нины все также чудит? — уточнил у соседки.

— Так помер он, две зимы назад и помер, — что-то подсчитав, выдала Стеша. — Кудрявцеву старшую чутка не посадили.

— Да за что же?

— Дык Валька-то с крыльца шваркнулся и головой о порог приложился. Думали, она его и столкнула по нечаянности.

— А дальше? — поинтересовался у замолчавшей соседки.

— Дальше? Похоронили, да и все дела. Нынче живут девками тихо, спокойной.

— Девками?

— Ну, так матушка, Нинка да старая Кудрявцева в одном дому. Мальца-то за мужика рано принимать, да и балуют его бабы-то, сыночка да братишку младшего. Валька-то он и на мать руку поднимал. Зверь человек был, поганенькой души. Ну, пойду я, Егорушка, пора мне.

— Спасибо, Степанида Михайловна, — отозвался я, выныривая из своих мыслей.

М-да… Санта-Барбара отдыхает в сравнении с сельской жизнью. Зато теперь я знаю, в какую сторону двигаться. Славно, что вчера убедил Ивана помочь нам с Ниной в подготовке к первому сентября. Там словечко, тут разговор, глядишь, оба поймут, что не стоит чужие грехи на свои плечи взваливать.

Я от всей души потянулся, и принялся собираться в школу.

Глава 13

По пути в школу с нами не приключилось никаких происшествий, чему я слегка удивился. Как-то уже почти привык, что со мной день через день что-то происходит. Ниночка зашла за мной, как и обещала, в половину восьмого. Отметил про себя, что девчонка как-то по-особенному улыбается что ли, да и выражение лица какое-то отсутствующее немного, более нежное. Неужто по дороге домой Нина с Иваном поговорили и решили конфликт? Было бы неплохо.

Не знаю, насколько талантлив Коленков как столяр, словам Кудрявцевой у меня нет причин не верить, но дружбой парня стоит заручиться. Пусть и под небольшим давлением, но помогать Коленков нам согласился. А там втянется. Ради любимых женщин мужчина и не на такие подвиги способен. Ваня с виду, конечно, не Наполеон, но кто знает.

По дороге на работу мы с Ниной Валентиновной активно обсуждали идею, накидывали сюжетных поворотов и всяких подробностей. Остановились на сказочных героях из «Золотого Ключика». Про себя я решил, не стоит забегать наперед и шокировать сельскую советскую общественность моим багажом знаний насчет первого сентября.

Начнем потихоньку, привлечем ребят старшеклассников, потом и малышню подтянем ко всем мероприятиям.

Чем хороша была советская система образования, точнее, детская организация в родном Советском Союзе, связкой поколений. Старшие обязательно заботились о младших. Октябрятские звёздочки принимали деятельное участие не только в жизни своего класса и друг друга, малышню учили заботиться о своих младших братьях и сестренках.

Если классная руководительница была с выдумкой, у класса появлялись свои подшефные — старшая группа из детского садика. Собственно и над классом мог взять шефство какой-нибудь трудовой коллектив. Тут тебе и поощрения, и даже возможность оплаченных экскурсий. И хорошие призы за победу в школьном соцсоревновании по итогам года.

Над октябрятами стояли пионеры, у каждого отряда был свой подопечный класс из начальной школы. Каждое пионерское звено брало под свое крыло отряд октябрят.

Политинформации, внеурочные занятия, спортивные мероприятия, театральные постановки, стенгазеты, молнии, соревнования между классами… Все это делало школьную жизнь ярче, интересней, дружелюбней.

Оно понятно, в детском коллективе всякое случается. Потому как детский мир — это отражение нашего взрослого. Бывали и драки, и травля более слабых и менее понятных для большинства, но в эти благословенные годы учителя еще имели возможность дарить детям то самое доброе светлое, умное в полном объеме. На своем примере показывая, что такое хорошо, что такое плохо. Учитель — это звучало гордо не только на селе.

В моем будущем учитель — раб отчетов и системы.

Я-то что? Уроки, спортивные кружки и мероприятия по военной подготовке отвел и, как говорится, целый день свободен. Наблюдая за работой учителей в той своей школе из будущего, я тихо офигевал от того объема работы, который с каждым годом все больше и больше вколачивал педагогов в учительские столы и экраны мониторов. Насчет урезания прав и увеличения обязанностей и вовсе молчу.

В далеком двадцать первом веке на учителе только ленивый не ездит.

Не знаю как в больших городах, но в нашей провинции педагог существо практически бесправное, доступное и родителям и начальству двадцать четыре на семь. Частенько классный руководитель и завуч по воспитательной лучше родителей знают, где находится их чадо в вечернее время. Говорят, в столице нашей Родине городе-герое Москве, чтобы встретиться с классной «мамой» надобно на прием через секретарь директора записываться, и на телефон учителю после окончания рабочего дня никто из родителей не звонит. Ни в шесть вечера, ни в одиннадцать ночи…

Покричать на педсоветах, повозмущаться, спустить пар — в каждом коллективе имеется своя палка, которая пытается праведным гневом поднять массы. На самом деле такие крикуньи гонят волну, чтобы прикрыть криком, претензиями и недовольством свою лень и нежелание работать.

Иногда мне казалось, пройдет еще пять-десять лет, и у педагогов отнимут все свободное время, уроки станут вести роботы, а учителя будут строчить отчеты, сдавать бесконечную статистику из серии «сколько зеленоглазых мальчиков училось в восемьдесят третьем году в выпускном классе», повышать квалификацию и бесконечно участвовать в конкурсах, акциях, субботниках, флешмобах. И наравне с МЧС спасать мир от очередной катастрофы.

При этом всякая мошка из управления образования так и норовит найти какую-нибудь погрешность и ткнуть в нее носом. Пигалица, ни разу не работавшая в школе, имеет полное право спокойно отчитать педагога с сорокалетним стажем. И ей даже в голову не придет, как минимум, сменить хамоватый менторский тон на более уважительный. Не учили их этому в семьях. А чтобы извиниться за свою ошибку или за потерянный документ — это и вовсе из области фантастики.

Я, кстати, поклонник теории, что воспитывать должна семья, а не школа. И никто меня в этом не переубедит.

Но что-то я раздухарился в мыслях, похоже, чересчур сильно ностальгия в голову ударила. Или ответственность.

Посмотрю, как оно в здешней школе сложит, потом и выводы буду делать.

А пока первоочередная задача — завоевывать авторитет не только среди коллег, но и среди детей. Для моей глобальной цели точно пригодится. План по спасению страны Советов без лозунгов, агрессии и подметных писем медленно, но верно вырисовывался. Менять государство лучше изнутри, перекраивая систему постепенно, воспитывая новое поколение с гибким разумом, с жаждой жить теми ценностями, которые стали краеугольными камнями революции. Их как-то постепенно, незаметно отложили в дальний уголок, доставая лишь по большим праздникам.

Разрушив старый фундамент, много хорошего мы построили? Много, очень много. Но порой мне казалось, совсем не то и без правильной цементной стяжки.

— Нина Валентиновна, — зайдите ко мне, — раздался недовольный голос Зои Аркадьевны, нашего завуча.

— Доброе утро, Зоя Аркадьевна, — задорно поздоровалась Ниночка и шагнула в кабинет.

Я притормозил, сделав вид, что разглядываю стенды, хотелось убедиться, что Кудрявцевой не влетит за то, что пришла в школу вместе со мной, или еще по какой причине. За эти несколько дней я окончательно осознал, что ни черта не разбираюсь в реалиях советской действительности шестидесятых и отношений на селе.

— Нина Валентиновна, сценарий готов? — прозвучало из-за неплотно прикрытой двери.

— Зоечкка Аркадьевна — затараторила восторженно пионервожатая. — Мы с Егором та-а-акое придумали!

— С кем, позвольте уточнить? — голос Шпынько похолодел на пару градусов.

— Ой, простите, — сбавила тон Нина. — Мы с Егором Александровичем придумали очень замечательное театрализованное представление…

— Сколько раз я буду вам напоминать Нина Валентиновна, что Егоры, Светы, Веры остаются за порогом школы. Здесь не место панибратству!

— Да, Зоя Аркадьевна, я понимаю, — покаялась Нина.

— Так, подождите, какое представление? — информация дошла до завучевских ушей.

Я прямо-таки будто своими глазами увидел, как приподнимаются тонкие брови Зои Аркадьевны, очки медленно сползают на кончик носа, а поверх оправы появляются возмущенные глаза.

— Вы решили с Егором Александровичем цирк устроить из начала учебного года? — прошипела завуч.

Вот и спрашивается, чем я ей не угодил, что она настолько в штыки восприняла мое появление в школе? Может, дорогу кому перешел? Надо будет прозондировать почву, и что греха таить, развести женский коллектив на сплетни. В них всегда очень много интересной информации, главное уметь из женской фантазии выделить основную мысль. А для этой стратегии мне жизненно необходим тортик! Надо будет узнать, где его можно прикупить.

— Что вы, Зоя Аркадьевна! — запротестовала Ниночка. — Мы хотим подарить ребятам праздник! Поздравить выпускников, отметить самых лучших, а первоклашкам наглядно показать: школа — это радостно и нестрашно! Что учителя и ребята в школьных стенах очень рады. И никто никого не обидит, а даже и наоборот! Все очень рады, что малыши пришли в школу учиться, дружить и получать отличные отметки, а еще…

— Советский ребенок не может не радоваться тому, что государство предоставило ему право бесплатно учиться, — отчеканила завуч.

«Ух ты ж, ёшкин поварёшкин, неужто все настолько запущено?» — мелькнула мысль. Тут, похоже, завуч из тех административных работников старой закалки, когда гибкость ума напрочь отсутствует. Дети должны ходить строем, улыбаться на уроках нельзя, а на переменах желательно перемещаться вдоль стеночки. Интересно, а что скажет завуч, если мы с Ниной Валентиновной и с мои десятым классом организуем школьную радиоточку и начнем вещать на переменах про школьные новости? А на большой переменке будем крутить песни. Как там называлась передача? «Рабочий поддень», — услужливо подсказала память. Ну вот, а у нас будет «Школьный полдень», к примеру.

— Конечно, Зоя Аркадьевна, — голос Ниночки слегка потускнел.

Так дело не пойдет, я решительно распахнул двери в кабинет завуча и с улыбкой переступил порог.

— Доброго, здравствуйте, — радостно оповестил я всех присутствующих.

Как и предполагал, Нина Валентиновна стояла, как провинившаяся школьница, возле стола завуча с поникшими плечами и печальным взором. Девушке явно не хватало уверенности в себе.

— Зоя Аркадьевна, не отвлекаю? Я вот зашел по случаю, раз уж здесь комсорг, обсудить сценарий первого сентября. Вы не против?

— Товарищ… э-э-э… — запнулась завуч, сделав вид, что не помнит мою фамилию.

«Не верю!» — хотелось пошутить, поскольку такие дамы, как наша завуч, никогда и ничего не забывают.

— Зверев Егор Александрович, — любезно напомнил я, щелкнул каблуками, коротко, но уважительно кивнув.

— Так вот, товарищ Зверев, я вас не вызывала! Что касается линейки… — начала было Зоя Аркадьевна, но я решительно перебил.

— Что касается линейки, позвольте, мы с Ниной Валентиновной все подготовим, распишем состав участников, реплики, оборудование, и затем принесем вам отпечатанный экземпляр на утверждение. Обещаю, Зоя Аркадьевна, буду биться за каждую строчку. И точку, — улыбнувшись еще радостней, закончил я. — А сейчас, позвольте, я украду у вас нашу пионервожатую, потому как время не ждет, сценарий сам себя не напишет.

С этими ловами я подхватил Ниночку за локоть и потащил к выходу. Девчонка настолько растерялась от происходящего, что никак не отреагировала на мои военные действия. Собственно как и завуч.

Но надо отдать должное товарищу Шпынько, она среагировала быстро:

— Чтобы к концу рабочего дня сценарий был у меня на столе, товарищ Зверев! — отчеканила Зоя Аркадьевна. — Дверь за собой закройте!

— Так точно, многоуважаемая Зоя Аркадьевна, — отозвался я, мягко прикрывая за собой вход в логово работника по воспитательной части.

— Слушай, а партог тоже такая? — шепотком поинтересовался у Ниночки.

— Что? — Кудрявцева, наконец, вернулась из прострации в школьные стены.

— Говорю, парторг такая же… строгая, — смягчил я эпитет.

— Нет, Валентина Ивановна она добрая.

«Добрый партог?» — удивился я, поглядим, посмотрим.

День промчался незаметно, выпит до дна, что называется, но прошел не зря. Сценарий с долгими и короткими перерывами на общественно-полезнее дела мы с Ниной Валентиновной все-таки дописали. Осталось его только напечатать. Да вот беда, к секретарю директора с таким вопросом не подойдешь, у нее своих дел выше крыше. Я на машинке последний раз печатал, дай Бог памяти… Уже и не упомню, а Ниночка строчила как из рогатки, то бишь медленно, но верно и двумя пальчиками.

— Нина, да к черту все, пошли защищать проект, — в конце концов не выдержал я. — Ну не съест же завуч нас, в самом деле.

Кудрявцева с большим сомнением на меня посмотрела, покачала головой и продолжила перепечатывать текст с кучи разрозненных листков в клеточку.

— Может, быстрее ручкой переписать? Ну или там концепт обозначить, тезисами расписать, а полностью, с репликами и персонажами завтра принесем, — предложил я другой вариант.

— Егор, ты просто плохо знаешь нашу Зою Аркадьевну. Для нее неправильно оформленный документ — не документ вовсе, а, ну не знаю…

— Туалетная бумажка, ясно-понятно, — хмыкнул я.

— Что? — Ниночка непонимающе на меня глянула.

— Да так, мысли вслух, — отмахнулся я. Глядя, как Нина печатает старательно на машинке.

— Нин, ну серьезно, так мы до утра провозимся, рабочий день скоро закончится, Шпынько уйдет, и кому мы тогда показывать будем?

— Ты нашего завуча не знаешь, говорю же, — упрямо отмахнулась Кудрявцева. — Она позже всех уходит и раньше всех приходит. Иногда даже вперед Юрия Ильича, — уточнила девушка.

— Так, все, мне это надоело, — решительно поднялся со стула, забрал тетрадные листочки со стола.

— Егор! Ну, ты что! — воскликнула Нина. — Ну, в самом деле! Теперь искать, где закончила!

— Все, на сегодня ты закончила, — отрезал я.- Пошли к Аркадьевне, будем защищать проект. А завтра сдадим, как положено, в двух экземплярах по форме.

— В трёх, — машинально исправила Кудрявцева.

— А в трех-то зачем? — удивился я.

— Директору, завучу и парторгу, — перечислила комсорг. — А еще ведущим, и на реплики ученикам.

— Все, я понял. Завтра будем печатать очень много копий! Клпирка-то хоть хорошая? — озаботился я, припомнив, как в эти годы делали копии документов.

— Новенькая, — похвасталась пионервожатая. — Мне мама раздобыла целую пачку.

— Прекрасно. Все, идем. Есть хочу, аж зубы сводит, и в магазин не успею забежать… Значит, на ужин сегодня шакшука.

— Что? — Ниночка аж приостановилась, услышав странное слово.

— Ну, блюдо такое из яиц с овощами, почти как вчерашняя глазунья, только все вперемешку. Как говорится, смешать, но не взбалтывать, иначе будет омлет

— Ясно, — пробормотала девчонка, озадачено покачав головой.

Ну да, знаю, что поделать. Иногда меня заносит. Несмотря на все мое почти героическое прошлое и большую часть лет. прожитых в Советском Союзе, перестроиться и резко забыть огромный кусок собственной жизни с ее новыми тенденциями, словами, реалиями далеко не так просто, как кажется писателям-фантастам.

— Зоя Аркадьевна, мы пришли, — вламываясь в кабинет, объявил я. — Вот! — потрясая листочками, заявил, с улыбкой глядя на завуча.

— Что вот? — поверх стекол глянула на нас товарищ Шпынько.

— Сценарий принесли, только напечатать не успели, только-только закончили. Но мы готовы разыграть перед вами все в лицах, так сказать. Уж не обессудьте, товарищей и важных гостей лично я еще не всех пофамильно не знаю, поэтому тут необходим ваш строгий контроль и учет.

— Товарищ Зверев, у вас в Москве все такие… бойкие? — процедила Зоя Аркадьевна. — И вас разве не учили, как нужно оформлять документы? Даже если это сценарий, — слово «сценарий» из уст завуча прозвучала как нечто неприличное.

— Не Что вы, Зоя Аркадьевна, я такой единственный, — со всей серьезностью заявил завучу.

И я едва удержался чтобы не покачнуться, когда между лопаток довольно-таки ощутимо мне прилетел комсомольский привет от Нины Валентиновны. Кулачок у девчонки оказался будь здоров, какой увесистый.

— Так что? Начнем? А то очень кушать хочется, — состроил я жалобное лицо.

— Даже не знаю, — завуч поджала губы. — Вы предлагает мне вот ЭТО, — выделив слово, Зоя Аркадьевна скривилась, глядя на разодранную тетрадку в моих руках. — Показывать товарищу директору и товарищу партогу? Такое неуважение к руководству школы…

— Зоря Аркадьевна, — прижав ворох бумаг к сердцу, проникновенно начал я. — Мы вам сейчас все покажем, в деталях расскажем. А завтра, клянусь комсомольским значком, к десяти утра у вас на столе будут три экземпляра, отпечатанных и оформленных как полагается. Лично проконтролирую, — закончил я.

— Надеюсь, личное участие ограничится диктовкой? А не посиделками во дворе с распитием? — холодно уточнила Зоя Аркадьевна.

Очень хотелось продолжить дискуссию о том, с кем и что я распивал в своем доме, но острые коготки Ниночки впились в мою поясницу, пришлось заткнуться и ответить более лольно.

— Не поверите, весь чай выпили, пока сценарий обсуждали. Зато какого помощника нашли! У-у-у!

— Коленкова? — неподдельно изумилась завуч. — Он и в школе не отличался хорошим поведением, а нынче и вовсе к нему участковый как к себе домой ходит. Я не позволю, имейте ввиду, этому человеку испортить торжественное мероприятия, — сказала, как отрезала, Зоя Аркадьевна.

«Ну, это мы еще посмотрим, — решил про себя. — Кто кроме Ивана сыграет Карабаса Барабаса в нашей версии „Золотого Ключика“? Вот и я никого не знаю».

— Неправда, — Нина Валентиновна, про которую я едва не забыл в порыве спора, вышла из-за моей спины и сердито сопя, встала на защиту Коленкова.

— Зачем вы так, Зоя Аркадьевна? — негромко спросила девушка. — Вы же знаете, у него семейные обстоятельства… Ваня хороший. И надёжный. И рукастый. Он нам декорации сделает. Он обещал.

Брови завуча поползли на лоб.

— Еще и декорации! Позвольте уточнить, во что вы решили превратить линейку?

— А вот об этом мы как раз-таки и хотели поговорить!

Я решительно подхватил стул, поставил его к столу товарища Шпынько, почти силком усадил сиденье Ниночку, хлопнул перед завучем топкой тетрадных листков, и, нависая над вредной дамой, принялся рассказывать, что мы «удумали» и во что решили превратить линейку в честь первого сентября.

Глава 14

Разговор длился часа два, а то и больше. В процессе Ниночка дважды плакала и выбегала из кабинета завуча, не в силах сдержать эмоции. Зоя Аркадьевна на язык оказалась очень язвительной, ее не останавливали не молодость оппонентки, ни присутствие мужчины. Вполне может быть именно мое присутствие и побуждало женщину язвить в адрес Нины Валентиновны. Причем как я понял, наблюдая за завучем, делает она это не со зла и не потому, что у нее мерзкий характер, а по доброте душевной.

Когда-то эта женщина решила для себя, что именно так надобно воспитывать в юных девушках и молодых парнях правильную «позицию партии». С тех пор такую линию и ведет.

Мы с Кудрявцевой буквально бились за каждое слово в сценарии.

— Вот что это? — тыкая чуть узловатым указательным пальцем в тетрадный листочек, вопрошала Зоя Аркадьевна, сурово поджав губы.

— Это? Ну, тут же написано, Зоя Аркадьевна, — терпеливо улыбаясь, начинал я объяснять. — Выход Буратино с большим букварем: «Здравствуйте, ребята. А что это у вас здесь происходит?» Школьники отвечает ему хором: «Линейка». Вот я даже пометку сделал: если ученики не сообразят сразу, что ответить, помогает ведущий. Зоя Аркадьевна, — проникновенно заглядывая в глаза завучу, поинтересовался я. — Нам очень нужна ваша помощь. Поможете? — и приложил ладони к сердцу для пущей убедительности во взоре.

От этих моих «заигрываний» завуч как-то сразу терялась, отводила глаза, поджимала губы, но затем должность брала верх над эмоциями и она цедила:

— Чем же я могу вам помочь, Егор Александрович? Переписать за вас весь сценарий? — палец снова тыкается в тетрадный лист. — Я считаю, вот это… — короткий ноготь трижды постучал по листкам. — Совершенно недопустимо. У нас школа! А не какой-то балаган. Не понимаю, как Юрий Ильич мог пойти на такое.

— Но, Зоя Аркадьевна! Никто до такого не додумался! — восклицала Ниночка. — А у нас будут и шарики, и транспаранты, и про Великий Октябрь напомним! — вещала воодушевленно пионервожатая.

— Вы считаете, Нина Валентиновна, что советский ребенок… — завуч возмущенно замолчал. — Что советский школьник, — Шпынько выделила голосом слово «школьник». — способен на такое кощунство? — и острым взором поверх очков потыкала к несчастную Ниночку, покрасневшую как рак.

— Н-на какое? — пролепетала Кудрявцева, судорожно соображая, что она только что сказала.

Нина Валентиновна совершенно терялась под взглядом Шпынько и от ее холодного тона. Не представляю, как Ниночка справляется с ребятами постарше, которые в этом возрасте неосознанно начинают проверять свои мужские силы на любой симпатичной девушке, женщине. Хотя если припомнить как она виртуозно строит Коленкова, ничего удивительного нет.

— Советский школьник прекрасно знает историю Великой Революции, ему не нужно об этом напоминать.

— Но, Зоя Аркадьевна, я не то… я хотела сказать… — Ниночка начала оправдываться, но завуч не дала ей такой возможности.

— Я уже достаточно услышала все, что вы хотели мне сказать, Нина Валентиновна.

Тогда в бой снова вступил я.

— Зоя Аркадьевна, а вот здесь в этом месте, что конкретно вам не нравится?

— Здесь? — завуч взяла в руки листочки сценария, нахмурилась и принялась перечитывать текст. — Ну, вот что это, Егор Александрович? Почему Карабас Барабас… — при звуках этого имени Зоя Аркадьевна закатила глаза. — Почему взрослый человек, опытный руководитель не желает, что бы его артисты учились. Где это видано? — теперь взгляд из-под очков сверлит меня. — Кроме того, я не уверена, что вот эти ваши герои идеологически верно подобраны для линейки. Я подумаю, посоветуюсь с товарищем директором.

— Зоя Аркадьевна, — коварно улыбаясь, поинтересовался я. — А вы сказку «Золотой Ключик» читали? — игнорирую фраху про идеологию и прочее, уточнил у завуча.

Мне сложно представить, что когда-то эта строгая прямая как палка женщина с идеальной прической, жёстким воротничком и сурово поджатыми тонкими губами, была ребёнком. Кажется, Шпынько совершенно точно родилась уже вот такой… старухой Шапокляк.

«Надо же, а ей подходит это имечко, — мелькнула мысль. — Главное, не ляпни при детях, Саныч. — посоветовал сам себе. — Греха потом не оберешься, да и неправильно это».

Увы, внезапно возникшее прозвище намертво зафиксировалось в моей голове, и при взгляде на Зою Аркадьевну я теперь невольно улыбался и прикидывал: кто из коллектива ее верная крыска Лариска. Не бывает так, чтобы в школьном сообществе кто-то да не стучал вышестоящему начальству. Да что там в школьном. Взять любой коллектив, копнуть сверху и обязательно отыщешь того, кто считает своим долгом исподтишка бегать к старшему по званию и докладывать обо всем, что случается у коллег.

— Так вот, Егор Александрович, книгу я читала. И понимаю, к чему вы клоните.

— Ну вот, — обрадовался я. — Значит, утверждаем контент?

— Что?

Я молча таращил глаза, игнорирую вопрос.

— Впрочем, неважно, — отмахнулась завуч. — Почему ваш главный злодей не перевоспитывается в конце линейки? — требовательно уточнила Шпынько. — Почему Буратино и… ах да, Мальвина, прогоняют начальника театра и потом радуются этому? Это не по-комсомольски и уж тем более не по-пионерски. Какой пример мы показываем октябрятам и первоклассникам? Чтобы победить мировое зло, необходимо высмеять его и изгнать? Чушь! — узкая ладошка прихлопнула по тетрадным листочкам. — Необходимо, чтобы Карабас встал на путь исправления!

— Ну, в самом деле, Зоя Аркадьевна, это же просто сказка! На Новый год мы же прогоняем злую бабу Ягу, которая украла Снегурочку. Так и здесь: дети перехитрили злодея, получили ключик и теперь желают открыть дверь к храм наук. Со всех сторон получается идеологически верно. В Советской стране каждый ребенок имеет право на бесплатное образование, а всех, кто мешает, мы накажем. То есть прогоним.

— Вот! — вскинулась Зоя Аркадьевна, игнорируя мою реплику. — Еще и храм! Егор Александрович, вы точно учились в советском институте? — подозрительно поблескивая линзами очков, уточнила Шпынько.

— Точно, Зоя Аркадьевна. Храм-то вам чем не угодил? Обычное слово. Литературное, — терпеливо ответил я.

— Зоя Аркадьевна, по-вашему, что же, слово храм нужно вычеркнуть из словарей и книг? — кинулась на защиту воинственная Ниночка. — Ну, знаете это уж… это уже… — Кудрявцева покачала головой, не находя слов от возумщения.

— Что, товарищ Кудрявцева? Растеряли словарный запас? Продолжите якшаться с непутевыми товарищами, еще и пить начнете. Уверена, — язвительно припечатала завуч.

Ниночка вспыхнула, потупилась, но ничего не сказала. Я укоризненно посверлил завучу взглядом. Покосился на Кудрявцеву, но ничего не сказал. Дозреет, сама отошьет Шпынько, обозначив личные границы. Завуч явно желает ей добра, со своей точки зрения. Но, похоже, здесь скрыто что-то еще. Я задумчиво прищурился, окинул Зою Аркадьевну взглядом. В голове зазвучал голос Степаниды Михайловны: «Младший пошел у нее по кривой дорожке. Вернулся с города и сильно пьет». Не тут ли собака порылась? Может, Зоя Аркадьевна мечтала Ниночку за своего сыночка пристроить, да не вышло, вот и взъелась на девчонку?

Я тряхнул головой, прогоняя дурацкие мысли. Надо заканчивать доверительные разговоры с бабой Стешей, а то так недалеко и до греха: превращусь старого деда и буду по всему колхозу сплетни собирать. Хотя, что это я, назвать Степаниду старой — это как… Да все равно как, но Стеша любому молодому фору даст и по активности, и по трудовым достижениям, и по ясности ума. Про острый язык и вовсе промолчу. Может, они с Аркадьевной сестры двоюродные?

— Зоя Аркадьевна, ну зачем вы так! Нина Валентиновна прекрасный пионервожатый… пионервожатая! Ее задача — общаться с хулиганами и прочими плохо воспитанными элементами, проводить среди них воспитательную работу и перевоспитывать.

Тьфу ты, скоро заговорю, как товарищ Шпынько, канцеляризмами и прочими официальными фразами.

— Зоя Аркадьевна, так что, утверждаем? — свернул в нужное мне русло. — В конце лучший ученик вместе с первоклашкой даст первый звонок для всей школы. Вы скомандуете расход по классам. Линейка окончена.

— Вот об этом я и хотела поговорить. Что за придумка такая? Положим, из вашего класса, Егор Александрович, мы сможем выбрать достойного мальчика. Но как прикажете выбирать из первоклассников, у которых нет совершенно никаких достижений! Выберешь одного, родители другого не поймут. Начнутся претензии, будет скандал.

Я недоверчиво улыбнулся: скандал в советской школе из-за назначенного звонаря? Что-то за гранью фантастики. Если школьный завуч по воспитательной работе сказала «Надо» кому-то из родителей, их задача ответить «Есть», и выполнить предложение педагога.

— Давайте пойдём от обратного, — немного подумав, предложил я.

— Давайте попробуем, — с готовностью согласилась Зоя Аркадьевна, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди.

— Вы же ведь всех родителей знаете?

— Всех, — согласилась Зоя Аркадьевна.

— Кто чем живет, кто как работает в колхозе? — продолжил я.

— Именно. Не пойму, куда вы клоните, Егор Александрович? — приподняв тонную бровь, уточнила завуч.

— Зоя Аркадьевна, уверен, вы уже и сами поймали мою мысль… Ну, хорошо. Вы, как завуч и местный житель обладаете ценной информацией о заслугах каждого…. — я подчеркнул. — Каждого родителя. Кто как работает, кто герой социалистического труда, у кого какие- награды имеются. Вам и карты в руки. Пройдитесь по списку учеников, изучите, кто чем из родителей знаменит и выбирайте самого достойного среди равных. Но — родителя. Папу или маму.

Я замолчал, давай возможность завучу переварить мое предложение.

— А мы внесем это в сценарий, — продолжил я, не дав товарищу Шпынько задать вопрос. — А конкретно, объясним про связь поколений. Вот, мол, товарищ Иванов, учился в нашей школе, нынче герой труда и прочее. Сегодня его ребенок стал первоклассником. Надеемся и верим в то, что младший Иванов продолжит славные традиций семьи Ивановых, будет хорошо учиться, станет активным октябрёнком, с гордостью и честью будет носить именитую фамилию. Потом мы озвучим заслуги старшеклассника, котрый понесет первоклашку на плече с колокольчиком. Отличник, спортсмен, победитель и прочее. Хорошо бы поинтересоваться у председателя колхоза достижениями ученика и тоже коротко о них упомянуть. Тогда никто к нам не придерётся. Наш выбор детей будет обоснован со всех сторон!

В кабинете повисла тишина. Зоя Аркадьевна разглядывала меня из-за толстых стекол. Я не видел ее глаз, в линзах отражались только наши с Ниночкой образы. Напряженная Кудрявцева, сжавшая кулачки. И уверенный я, с улыбкой на лице.

— Пожалуй, в этом что-то есть, — пробормотала, наконец, Зоя Аркадьевна. — Ну, хорошо Егор Александрович. Вы с вашими… столичными штучками… — завуч покачала головой и замолчала, мне же хватило ума не уточнять, что она имеет в виду. — Перепишите набело, к концу рабочего дня жду чистовой документ. Я переговорю с директором, завтра объявлю наше решение.

— Но, я думал, мы с вами пойдем к товарищу Свиридову, чтобы презентовать проект, — удивился я.

— Я сама. О решении администрации сообщу вам завтра. А сейчас идите работать. У меня много дел, да и у вас, уверена, хватает чем заняться. Нина Валентиновна, пионерская готова? Флаги проверили? Транспаранты обновили?

— Да, Зоя Аркадьевна, — пискнула Ниночка, нервно переступая с ноги на ногу — Все готово.

— Проверьте еще раз. В два часа ожидаю от вас готовый документ, — Шпынько на секунду задумалась. — Три экземпляра, — уточнила тут же.

— Хорошо, Зоя Аркадьевна, — кивнула Кудрявцева. — Сделаю.

— Идите, — разрешила завуч, и мы, не сговариваясь, покинули кабинет, едва не столкнувшись в дверях.

Только свернув за угол, мы облегчённо выдохнули и расхохотались.

— Поздравляю, Нина Валентиновна! Мы это сделали!

— И вас поздравляю, Егор Александрович! — со всей серьезностью Кудрявцева протянула мне ладошку. — Без вас я бы не справилась. Спасибо вам огромное за помощью за идею. И за разговор! — Ниночка оглянулась в сторону кабинета завуча, никого не увидела за своей спиной и облегченно выдохнула еще раз.

— Ух, как я переживала! Вы не представляете!

— Догадываюсь, — тепло улыбнувшись девушке, ответил я. — Нина, вам помощь нужна? Ну, там, диктовать или еще что, — озадачился я, пытаясь сообразить, каким образом будем перепечатывать текс.

— Нет, сама справлюсь, — отказалась Кудрявцева. — Если что я у себя в пионерской. Там машинка тоже есть. Быстренько отпечатаю и отнесу. А вы чем займётесь?

— Я?

А и правда, чем? Класс готов, парты расставлены, учебники мои десятиклассники получают самыми последними. Практика у них закончилась. С бумаги я вроде справился.

— Я загляну к Тамаре Игнатьевне, — выдал вслух.

— Зачем? — изумилась Ниночка.

— Буду искать для нас с вами артистов на выступление. Карабаса Барабаса сыграет Иван, это решено, а вот всяких там Буратин и прочих Мальвин надо искать в собственном детском коллективе. Согласны?

— Согласна, — кивнула Ниночка. — Но… Егор, ты уверен в том, что Ваня… Иван справится? — шепотом поинтересовалась Кудрявцева, снова переходя на «ты» от волнения.

— Абсолютно. Иван парень надежный. Кстати, нам бы с тобой сегодня обсудить реквизит. И кто его будет делать под нашим чутким руководством.

— Не поняла? — нахмурилась Нина Валентиновна.

— Ну, смотри, нам нужен большой букварь и золотой ключик. Ключик точно надо вырезать из дерева, еще пригодится. Тут нам Иван поможет, я договорился, он согласен. А вот из чего соорудить букварь, я даже и не знаю.

— Зато я знаю! — просияла Ниночка. — Мы с девочками сделаем как настоящую книгу!

— Точно? Нина, он примерно метровый нужен. Может, тоже Ивана поспросим?

— Чтобы он букварь сделал? — хихикнула Нина.

— Ну, а что, фанерку выпросим у него, и раскрасим ее под букварь, — предложил я. — Ты рисовать умеешь? — озаботился я.

— Умею. И нет, Ваню просить не будем. Мы с девочками сами сделаем. Из бумаги! Будет как настоящий! — заверила Кудрявцева. — Букварь беру на себя. Все, я печатать. А ты?

— А я… А, да, я к русичке на консультацию.

— Не к русичке, а к учителю русского языка, — строго поправила Нина Валентиновна, явно пытаясь копировать товарища завуча. Но не выдержала и рассмеялась.

— Спасибо! — еще раз крикнула девушка и исчезла в школьном коридоре.

Я же задумчиво глянул на дверь в директорский кабинет, но решил все-таки сначала переговорить с русичкой. С смысле с учителем русского языка.

Тамара Игнатьевна восседала на школьном стуле как на троне.

— Васильчиков, ты понимаешь, что тебя оставят на второй год? — строго вопрошала товарищ Звягинцева у мальчишки, беспрестанно шмыгавшего носом.

— Да, Тамара Ик-ик-икнатьевна.

Пацан икал, от этого коверкал имя учительница. Тамара Игнатьевна злилась, но ничего с этим поделать н могла.

— Что ты икаешь, Васильчиков? — продолжала учительниц допрос.

— Не знаю, Тамара Ик-ик-Икнатьевна, — шмыгал носом парнишка.

— Ступай, попей воды и возвращайся, — велела русовед.

— Добрый день, Тамара Игнатьевна, позволите войти? — вежливо поинтересовался я.

— Здравствуйте, Егор Александрович, — товарищ Звягинцева кивнула. — Присаживайтесь, — царственно махнула рукой в сторону парт

— Благодарю, — со всей серьезностью поблагодарил я. — Я к вам за помощью, Тамара Игнатьевна, — проникновенно начал разговор.

— Ко мне? — изумилась русовед.

— Именно к вам, — подтвердил я.

— И чем же я могу вам помочь? Вы хотите, чтобы я за вас сценарий написала? — догадалась Тамара Игнатьевна, и глаза ее вспыхнули предвкушением.

«Ого, никак в этой милейшей поборнице чистоты русского языка живет творческая личность? Только очень глубоко хозяйка её прикопала, похоже», — мелькнула мысль.

— Нет, спасибо за предложение, Тамара Игнатьевна, но сценарий мы с Ниной Валентиновной уже написали. И даже успели показать его Зое Аркадьевне.

— И что сказала Зоя Аркадьевна? — живо полюбопытствовала Звягинцева.

— В целом одобрила, — уклончиво ответил я. — Сейчас Нина… э-э-э… Валентиновна отпечатает в чистовую, и товарищ Шпынько отнесёт наше предложение по линейке директору. Надеюсь, Юрий Ильич тоже одобрит.

— Ну что же, желаю вам удачи, Егор Александрович, — милостиво кивнула Звягинцева. — Тогда я не понимаю, какая помощь вам понадобилась от меня?

— Тамара Игнатьевна, кто как не вы лучше всех знаете таланты и способности учеников в нашей школе! Вы — знаток русского языка, литературы и детской души! Именно вам дети сдают сочинения и читают наизусть стихи. Помогите, уважаемая Тамара Игнатьевна! Нам с Ниной Валентиновной очень нужны артисты на линейку. Подскажите, кто из ребят достаточно артистичен и не боится выступать на публике?

Я замолчал, не сводя глаз с русички.

Звягинцева не ответила на мой вопрос, но задумалась. Я терпеливо ждал.

— Ну, хорошо, — отмерла Тамара Игнатьевна. — Пожалуй, есть у меня несколько кандидатур… — задумчиво пробормотала учительница. — Но к вам встречная просьба… — Звягинцева замолчала.

— Все что угодно, Тамара Игнатьевна, — совершенно искрение ответил я.

В самом деле, не попросит же советская учительница убить кого-нибудь или еще чего-нибудь эдакого.

Лучше б попросила, честное

слово.

Глава 15

— Что, простите? — переспроси я, когда Тамара Игнатьевна озвучила свое желание.

— Молодо… Егор… э-э-э… Александрович, — чуть смущаясь, Звягинцева попыталась раздвинуть губы в улыбке, но эта эмоция ей плохо давалась. Видно было, что конкретно это женское лицо давным-давно позабыло, что такое искренняя радость.

— Давайте еще раз, Тамара Игнатьевна, — решил помочь русичке. — Вы хотите, чтобы я вас назначил режиссером нашей линейки? — повторил вслух вопрос Звягинцевой и снова завис.

Предложение оказалось для меня полной неожиданностью. Буквально вчера строгая дама ратовала за русский язык, за его чистоту, смотрела нам меня как волк на барана, и тут вдруг такое фортель.

— Да, — могучая грудь поднялась и опустилась.

От вздоха царицы Тамары колыхнулись тетрадные листочки на учительском столе.

— Всегда мечтала попробовать себя в этой роли. Я, знаете ли, даже хотела поступать на режиссерское отделение.

— И почему же не поступили? — вырвалось у меня.

— Папа был категорически против, — вздохнула Тамара Игнатьевна. — Считал, что все актрисы, простите великодушно, профурсетки.

— Но вы же собирались стать режиссером? — не увидел я логики.

— Папа уверял, что все режиссеры — блудливые пьяницы и дегенераты, — хихикнула Звягинцева.

— Э-э-э… — только и смог выдавить из себя я. — Вы тоже так считаете, Тамара Игнатьевна? — осторожно поинтересовался у русички.

— Что вы, Егор Александрович, — глаза женщины загорелись. — Сила в гении, все остальное — побочные эффекты. Ах, как это упоительно, создавать своими руками, движением мысли нечто, что будет трогать умы, вдохновлять и вести на подвиги! — с придыханием оповестила Звягинцева, прижав ладони к груди. — Мужчины… им многое позволено, так заведено испокон веков. Но времена давно другие, и покойный батюшка глубоко не прав.

Звягинцева внезапно замолчала, задумалась. Я молчал, не представляя, как относиться ко всему происходящему. Также неожиданно, как и замолчала, женщина заговорила.

— Но это сейчас, оглядываясь на свою жизнь с высоты прожитых лет, я понимаю и принимаю, как оказалась не права, следуя советам батюшки и потакая желаниям матушки. Тогда же юная провинциальная девочка во всем слушалась свих родителей и не могла себе позволить их опозорить. Наша семья занимала значимое место в городе. Папа директор завода, мама известный педагог-новатор, учитель русского языка и литературы…

Глаза женщины затуманились, лицо расслаблюсь, и я вдруг смог увидеть ту юную восторженную девочку-школьницу, полную надежд и мечтаний, и строгого папу-директора, который навязывал дочери свое видение мира, раз за разом вырывая из ее крыльев перья. И ведь почти все вырвал. Но одно все-таки осталось. И прямо сейчас на моих глазах это недорезанное перышко желает обернуться полноценным крылом. Пусть коротким, но кто его знает, как дальше повернется жизнь. Вдруг Тамара Игнатьевна пойдёт дальше, станет режиссером сельских постановок. Ну а что, заведём свой театр, будем ставить пьесы. Для учительницы русского языка — самое то. Еще и сценарии писать начнет, ну красота же.

В мыслях я уже превратил наше село Жеребцово в Нью- Жеребцы, но с небес на землю меня вернул нетерпеливый голос Звягинцевой.

— Так что, Егор Александрович, дадите мне шанс быть полезной? Обещаю не поломать вашу задумку, — застенчиво улыбнулась Тамара Игнатьевна, и в этот раз улыбка получилась искренней и теплой.

— Беру, но с одним условием, — согласился я.

— С каким? — дама нервно поправила прическу и уставилась на меня в ожидании.

— Вы ничего не будете менять в тексте без моего на то согласия и без согласия Нины Валентиновны. Если что-то захотите улучшить, мы собираемся и обсуждаем. Аргументировано. Без этих реплик из серии «я лучше знаю», «у меня опыт», — я выжидательно уставился на Тамару Игнатьевну.

Да, грубовато, но по-другому никак. Мне не нужны палки в колеса, которые в вылезут при случае. Поэтому лучше обозначить свою позицию на берегу.

— Хорошо, — покладисто согласилась русичка.

— И еще… — я задумался, формулируя мысль. — Вы будете не просто режиссёром. Но режиссером-постановщиком.

— Принимается, — деловито кивнула Звягинцева. — Каковы мои полномочия, как режиссера-постановщика?

— Подбор актерского состава, репетиции, идеи по декорациям и костюмам, помощь в подборе музыки.

Я вопросительно уставился на учительницу.

— Договорились, — довольно улыбнулась Тамара Игнатьевна, поднялась со своего места и протянула мне ладонь. — Благодарю, Егор Александрович, за оказанное доверие, — со всей серьезностью заявила дама, я с такой же серьезной миной на лице пожал предложенную руку дружбы.

— Когда начинаем? — уточнила Звягинцева.

— Ну, Зоя Аркадьевна сегодня получит чистовик, завтра утвердит его у директора. К сожалению, без нас. И к обеду даст добро. Надеюсь, — после паузы добавил я. — И приступаем. Так что прямо сейчас, уважаемая Тамара Игнатьевна, вы можете приступать к подбору актерского состава. А, да, Карабас Барабас у нас уже сеть.

— И кто же, позвольте полюбопытствовать? — поинтересовалась русичка.

— Иван Коленков, ваш бывший ученик, так понимаю, — выдал я, внимательно вглядываясь в лицо педагога. Трений и агрессии по отношению к Ивану не хотелось, а потому надо прямо сейчас понять, как Звягинцева относится в юноше.

— Коленков? — искренне изумилась русичка и задумалась ненадолго.

Я молча ожидал ответа, от которого зависели мои дальнейшие действия. Честно говоря, я готов был отказаться от услуг Тамары Игнатьевны, но хотел выслушать ее претензии за или против фигуры Ивана на роль главного злодея линейки.

— Ну что же, не скажу, что выбор идеальный, но вполне, вполне… — задумчиво покивала Звягинцева спустя целую минуту. — Знаете, Егор, а ведь мальчик подавал большие надежды.

— В литературе? — настала моя очередь искренне изумляться.

— Да, Ваня писал неплохие стихи. Так что да, определённо, выбор достойный. И с памятью у него прекрасно. И декламировал он прилично.

— Вот уж удивили, так удивили! — вырвалось у меня. — Я как-то даже не думал с этой стороны, у меня… — я осекся, не желая признаваться, чем руководствовался, предлагая Ивану роль Барабаса.

Только сейчас до меня дошло: Коленков ведь мог все запороть, не выучить текст, к примеру. Конечно, у артистов импровизация — это все. Но Ваня-то не артист. Хотя уверен, ради Ниночки парень в лепешку разобьется, но текст выучит и сыграет как надо. Так что приятный бонус от русички прилете, что тут сказать.

Но не это главное: всегда придерживался позиции, что все дети — одинаково талантливы. Просто одному везет немного больше, чем другому: с собственным характером, силой воли, с родителями, с наставником. Но шанс я всегда давал и буду давать любому ребенку, чтобы мне не говорили про него и каким бы бездарем или хулиганом не представляли.

В свое время мне помогли выбрать путь, и я прожил достоянную жизнь, вместо того, чтобы оказаться на нарах и покатиться по наклонной. Здесь, как и в прошлом, мои принципы и позиция не изменились.

— Тогда решено, — тождественно начал я. — Тамара Игнатьевна, разрешите от лица двух сценаристов и руководителей проекта под кодовым названием «Торжественная линейка, версия 1967 года» объявить вас режиссером-постановщиком театрализованного представления на первое сентября.

Ух, однако, я загнул. Но это того стоило. Звягинцева вдруг улыбнулась, а через секунду не выдержала и звонко расхохоталась. Смех у нее оказался заразительным и молодым. Если закрыть глаза, вполне можно представить юную Томочку с косичками, широко распахнутыми наивными глазами и томиком Пушкина в руках.

— Когда приступаем? — деловито уточнила Тамара Игнатьевна, затем вдруг чуть покраснела, виновато улыбнулась и пожала плечами. — Старость не радость. Запамятовала. Завтра, все завтра. Тогда, с вашего позволения, товарищ Зверев, я приступлю к подбору актеров. Какой возраст нас интересует?

Я задумался, затем вспомнил, что в кармане лежит черновик сценария, который успел переписать на всякий случай.

— Вот, — протянул свернутые вчетверо листки. — Только почерк у меня не очень.

— И не такое разбирала, — заверила меня русичка.

— Завтра будет отпечатанный текст. Если директор и завуч вдруг внесут правки, впишем между строчек.

— Хорошо, — усаживаясь обратно за учительский стол, кивнула Звягинцева. Видно было, что педагог уже всецело погрузилась в текст

— И вот еще что, Тамара Игнатьевна, — отвлек я даму от процесса.

— Да, Егор Александрович? — женщина подняла голову.

— Мы с Ниной Валентиновной прикинули и решили, что на роль Буратино и Мальвины нужно кого-то из ребятишек помладше. Не совсем начальные классы, но хотя бы класс шестой-седьмой. Сказка-то детская, да и малышам легче поверить в героев, которые по возрасту подходят. Что касается первого звонка и старшеклассника… Думаю, тут вам и карты в руки. Я классный руководитель без году неделя. Характеристики прочитал. Но, сами понимаете, знание настоящего живого ребенка намного важнее, чем бумажка. Мы с Зоей Аркадьевной решили, что нам нужен хороший ученик, чтобы успевал в школе, ну и активист по жизни. Спортивные достижения, участие во всех школьных мероприятиях и прочее. Подберете кандидатуру?

«Заодно будет выбор, — коварно подумал я. — Неизвестно еще, кого подберет завуч».

— Конечно, Егор Александрович, не переживайте. Ступайте, голубчик, я справлюсь. Обещаю, — лукаво подмигнула мне Тамара Игнатьевна, и в полном обалдении я покинул кабинет русского языка и литературы. Точнее, помещение восьмого класса.

— Ну что, готово? — тихо проникая в пионерскую, негромко поинтересовался я.

— Ой, Егор! Напугал! — воскликнула Ниночка, отрываясь от печатанья. — Я тебя и не слышала!

Ну еще бы, треск от клавиш стоял такой, что из пионерской можно было вынести всю мебель, прежде чем Ниночка заметила бы посторонних.

— Все. Иди, не мешай, еще немного осталось, — отмахнулась напарница.

— Я быстро, — заверил я Кудрявцеву и рассказал последние новости.

В процессе рассказал лицо девушки меняло выражение от недоверчивого до удивленно-изумленного, испуганно, задумчивого. В конце концов, недоверчиво на меня Нина уставилась, сомневаясь в полученной информации.

— Не может быть, — воскликнула Кудрявцева. — Чтобы сама царица Тамара поспросила тебя об участие в нашей линейке? — воскликнула пионервожатая. — Быть такого не может. Сколько я пыталась…

— Как видишь, может, — пожал плечами, про себя отметив: угадал с прозвищем русички.

— Да-а-а-да-а… дела-а-а-а… — протянула Нина. — Ну, посмотрим, что из этого выйдет. Тамара Игнатьевна очень строгая, у нее не забалуешь. Но справедливая, — отметила Ниночка, и велела строго. — Все, ступая, не мешай мне!

Я усмехнулся про себя: не коллектив учителей, а сплошные царицы и принцессы.

Поскольку своим дамам я оказался не нужен, задумался о том, куда податься. Решил заглянуть к директору, поинтересоваться дальнейшей судьбой модели.

— Доброго дня, Юрий Ильич, не заняты? — поступал в открытую дверь, заглядывая в кабинет.

— А, Егор Александрович, занят, занят. Но заходите, заходите, товарищ Зверев. Что скажете? Какие-то проблемы? — взволновано поинтересовался Юрия Ильич.

— Никаких, — заверил директора. — Только вопрос.

— Слушаю вас внимательно, Егор Александрович, — директор отложил стопку папок, которые держал в руках, и выжидательно на меня уставился.

— Да я по поводу лампочки Ильича, — растерялся я, не ожидая такое реакции.

— Что, простите? — Свиридов приподнял очки. — Ах, это! — воскликнул директор, хлопнув себя по лбу. — Простите, Егор Александрович, столько дел перед началом учебного года, голова кругом.

— Да я понимаю, давайте, попозже зайду, — начал было я, потом передумал: если образец придется делать в большом размере, приступать нужно уже сейчас.

Пока эскиз нарисуем в полный рост, пока вымеряем-выверим все размеры, опять же, лампочки надо достать, покрасить, прикинуть, из чего будем делать основание. И на чем везти изделие: будет ли оно самоходным, иди поедет, закрепленное на крыше легковой машины, в кузове грузовика или вообще на тракторе.

Свиридов тоже не захотел меня отпускать.

— Нет-нет, Егор Александрович. Раз уж зашли. Так вот, что я хотел сказать… Размеры утвердили, делайте.

— И какие размеры? — с готовностью откликнулся я.

— Размеры… размеры… Ах, да, размеры у Степана Григорьевича. Все опросы к нему, — Юрий Ильич лучезарно улыбнулся.

— Понял, принял, — коротки кивнул я и собрался отправиться на розыски завхоза. Но Свиридов меня окликнул.

— Егор Александрович, минуточку.

— Слушаю вас, Юрий Ильич.

— Сценарий готов? — полюбопытствовал директор.

— Так точно, Юрий Ильич, — подтвердил я.

— Кода я его увижу?

— Как только Зоя Аркадьевна принесет, — пожал плечами. — Сейчас Нина Валентиновна его печатает в трех экземплярах. Потому завуч придет к вам на утверждение. Я так понимаю, утверждать будете полным составом с парторгом? — полюбопытствовал в ответ.

— Что? Ах, да, Валентина Ивановна. Н переживайте, — тепло улыбнулся директор. — Валентина Ивановна парторг… э-э-э… уникальный, я бы так выразился. Все будет хорошо, — заверил директор. — Постойте, — снова окликнул меня Свиридов, буквально на пороге. — Как такое может быть, защита проекта без виновников торжества, так сказать. Не порядок, — покачал головой Юрий Ильич. — Вот что, Егор Александрович, завтра в десять утра жду вас с Ниной Валентиновной в своем кабинете, обсудим, так сказать, полным составом.

— Хм… тогда и Тамару Игнатьевну пригласите, пожалуйста, — выдал я.

Брови директора изумленно поползли на лоб, очки же наоборот съехали на кончик носа.

— Вот тут попрошу подробности, — заявил Свиридов.

— Все просто: товарищ Звягинцева согласилась стать нашим режиссером-постановщиком. Так что Тамара Игнатьевна не последний человек в нашей команде, ее тоже нужно пригласить на презентацию, — пояснил я.

— Удивили, Егор Александрович, ну удивили, честно скажу, — Свиридов поправил очки. — Как же вам удалось? А? Томочка… Тамара Игнатьевна человек строгих взглядов и правил. Иногда мне кажется, для не существует только черное и бело. Ну, герой, Егор Александрович, удивил так удивил! Но ведь она талант, вы знаете? — внезапно поинтересовался директор.

— Знаю, Степанида Михайловна поведала, что Тамара Игнатьевна заслуженный педагог.

— Да-да, педагог она действительно великолепный и заслуженный. Сколько учеников, сколько выпускников благодаря ей поступили в институты. Но я о другом… О чем это я? Ах, да! — директор задумался. — Тамара Игнатьевна талантливый сочинитель. Пишет стихи, рассказы, даже пьесы, — доверительно сообщил директор. — Только мало кто об этом знает. Хотя вот стихи и рассказы публиковали в нашей областной газете, да. Вы бы ее привлекли в дальнейшем к школьному творчеству, а, Егор Александрович? Поздравительные стихи в стенгазету, зарисовки дружеские.

Я слушал Свиридова и изумлялся все больше: что сподвигло скрытную суровую учительницу русского языка сделать шаг навстречу к мечте? Школа — не сцена и никогда не станет театральными подмостками, но ведь смогла же Тамара Игнатьевна переступить через себя и свои убеждения, через весь свой педагогический опыт, чтобы мне, пацану, задать важный для себя вопрос.

Решено, нужно обсудить с директором идею театральной студии в школе. Тем более, такой талант в коллективе имеется! Позже можно и КВН попробовать, и праздничные линейки по любому поводу. «Так, стоп, фантазия, — остановил себя. — Пусть все идет своим чередом. Иначе разорвусь на части и ни одно дело до ума не доведу».

Все-таки жизнь — забавная штука. Стоит определить цель, как она начинает приводить к порогу тех самых людей, которые помогут осуществить мечту, добиться поставленных задач.

— Разрешите идти? — машинально поинтересовался я.

Свиридов понимающе улыбнулся.

— Идите, Егор Александрович. Буду признателен, если подумаете надо моим предложением.

— Обещаю, — заверил я Юрия Ильича и покинул кабинет директора.

— О, здорово, Егор.

Задумавшись, я не заметил, как вышел на порог школы и едва не налетел на физрука.

Глава 16

— Да что б тебя!.. Глаза разуй! Рубашку испачкал! А, это ты, Егор. Здорово, — раздалось сердитое. — Ты по сторонам-то смотри. Теперь застирывать придется, — вздохнул Григорий Степанович Борода, молодая версия нашего завхоза.

— Извини, Гриш, задумался, — виновато развел руками. — Помочь? — уточнил я, глядя, как физрук пытается оттереть с рубашки мороженое. И где он его только раздобыл с утра пораньше.

Словно прочитав мои мысли, Григорий ответил, не оставляя попыток стереть сладкую массу с ткани:

— Батя вчера в город мотался, с какого-то перепуга целый ящик приволок. Спрашиваю: зачем? Молчит, ничего не говорит. Ты к нему? — внезапно перевел разговор младший Борода.

— Ну… да… Как догадался? — удивился я.

— А куда еще, раз во двор вышел. Тут либо домой, либо в мастерские. У или в уборную. Ты это… Не ходи, — посоветовал Григорий.

— Куда? В уборную? — опешил я.

— Да нет, ты чего, — смутился парень. — К бате моему не ходи. Злой он с утра, — физрук тяжко вздохнул. — Не добрый. Все-таки придется застирывать, — огорчённо пробормотал Гриша, в два укуса схомячил остатки мороженого, отер губы тыльной стороной ладони, развернулся и потопал на колонку, которая находилась недалеко от школы.

— Ты куда? В школе же раковина и вода… — поинтересовался в спину.

— Там удобней, — философски заметил физрук, не оборачиваясь.

Я потоптался на крыльце, прикидывая, что делать дальше: наплевать на предупреждение Григория и отправится все-таки к завхозу на разговор? Или переждать, но тогда чем заняться?

Стоял, задумчиво сверил широкую спину физрука, думало. Хм, а почему бы не привлечь Гришу к нашему Дню знаний? Чем больше моложых учителей участвует, тем лучше. Небольшой акробатический этюд как раз продемонстрирует первоклашкам и всем гостям, что физкультура — это важно, нужно и для гибкости тела полезна. Если еще ребятам придумать кричалку, что-то типа:

'Сегодня праздник у ребят,

Ликует Пионерия!

Сегодня в гости к нам пришёл

Лаврентий Палыч Берия!'

Э-э-э… Саныч, куда-то тебя не туда занесло! Боюсь, шутку подобного рода здесь оценят. Ну а если серьезно — устроим мозговой штурм, придумаем что-нибудь эдакое, с акцентом на спорт и учебу. И плакат с какой-нибудь поздравительно-одобряющей надписью: «Учись на пять», или, к примеру, ребята в конце фигуры там крикнут хором: «Все будет…», — а верховой достанет пятерку.

В голове всплыла старая речёвка из будущего, которую мы с моими ребятами придумали для спортивных соревнований:

'Спорт — это жизнь!

Спорт — это мощь!

К победе идем!

Соперник, держись!'

Как говорится, кривовато, зато свое. С этими мыслями я ринулся обратно в школу, на второй этаж, надеясь застать Тамару Игнатьевну на том же месте, где и оставил.

— Тамара Игнатьевна, — влетая в кабинет, громогласно позвал я.

— Что случилось? — вздрогнула русичка, недовольно оторвалась от тетрадных листочков, которые я ей оставил. Я успел заметить, как много в них появилось красного. Надеюсь, она там не ошибки правит, а имена етей пишет.

— Все в порядке. Есть идея по детям, — зайдя в класс, пояснил я. — Если получится, подберите, пожалуйста, детей так, чтобы Буратино был спортивным мальчиком. Ну там на секции спортивные ходил… в соревнованиях участвовал… Или физрук… Простите, учитель физкультуры его хвалит, — исправился я, заметив, как при слове «физрук» брови русички поползли вверх. — Есть у меня идейка, надо ее с Григорием Степановичем обсудить. Если срастется, было бы идеально, — принялся объяснять Звягинцевой ход своих мыслей.

— Егор Александрович, не знаю, как принято у вас в столице, — начала Тамара Игнатьевна. — Но у нас молодые учителя, как и опытные, ведут себя с достоинством. А не носятся по коридорам, как первоклассники. И уж тем более не называют коллег физруками, и не врываются в кабинет коллеги, пугая воплями.

— Так нет же некого, — возразил. Слегка забывшись. Зря.

— Это не имеет никакого значения. Учитель — всегда пример для подражания, — поджав губы, строго отчеканила Звягинцева. Дожидаться продолжения воспитательной лекцию я не стал.

— Приношу самые искренние извинения, дорогая Тамара Игнатьевна, виноват, исправлюсь, — заверил я. — Так что с детьми? Поможете?

— Я учту вашу просьбу, Егор Александрович, — сдержанно кивнула Звягинцева. — Постараюсь сделать все, что в моих силах.

Русичка замолчала, нахмурилась, что-то прикинула, затем просветлела лицом и выдала:

— У меня встречное предложение, Егор Александрович. Переговорите с Григорием Степановичем, выясните у него имена спортивных детей, которые вам необходимы для линейки, список принесите мне. Так будет гораздо быстрее. Из предоставленного списка я отберу ребят, которые умеют декламировать, быстро учить наизусть. К тому же достаточно артистичны, чтобы дать им роль. Как вам такое предложение?

— Отличная идея, Тамара Игнатьевна. Тогда позвольте откланяться, пойду искать физ… э-э-э… товарища физкультурника.

Кажется, я опять сморозил что-то не то, ну да все равно. Никогда не был силен в плетении словесных кружавчиков. Какая разница, как выражаться, главное, чтобы собеседник тебя понял. Были у меня товарищи, которые понимали поставленные задачи, исключительно на русском матерном. Причем эти самые предметы необязательно было называть своими именами. Достаточно объяснить, куда идти и что к чему присобачить. Вон ту хрень к этой фиговине припаять намертво, но чтоб крутилась в разные стороны — самый приличный вариант из возможных. И все, вопрос закрыт, задача через полчаса будет готова.

— Егор Александрович, — окликнула меня Звягинцева, когда я почти уже ушел.

— Да, Тамара Игнатьевна.

— Что вы задумали? — полюбопытствовала учительница.

— Потом, все потом, дорогая Тамара Игнатьевна, — отмахнулся я. — Спешу! Как бы физ… ической культуры учитель куда-нибудь н ушел. Переговорю с Григорием Степановичем и завтра на совещании все расскажу.

— На каком совещании? — брови русички снова поползли вверх.

— Вам потом Юрий Ильич все расскажет! Все, нет меня, спасибо за помощь, — крикнул из коридора, скатился по лестнице, почти бегом пронесся по первому этажу и выскочил на крыльцо. Огляделся, вышел со школьного двора и притормозил, обнаружив Григория там, где предполагал.

Богатырь физрук, стянув рубашку с широких плеч, аккуратно застирывал пятно, чертыхаясь сквозь зубы. Я хотел было окликнуть и пошутить, но заметил, что Гриша ведет себя как-то странно. То и дело косится на фасад ближайшего к колонке дома.

«Что там может быть? — мелькнула мысль. — Неужто баба голая?» — хмыкнул про себя и двинулся к физруку, поглядывая на любопытный дом. Баба оказалась не голой, и вовсе даже не бабой, а миниатюрной девушкой. Девчонка в свободной рубашке и трениках, закатанных до колен, намывала окна дома, стоя на табуретке. Со стороны улицы хозяюшку не увидишь, стояла она во дворе, надраивая стекла, которые выходили на дорожку от калитки к крыльцу.

Вот на нее-то и пялился наш товарищ физрук. Теперь понятно, почему товарищ Борода не захотел застирывать рубашку в школьном умывальнике, а потопал на колонку.

Похоже, запал наш Григорий на красотку. «М-да… противоположности сходятся, -усмехнулся я. — Толстый и тонкий, высокий и маленький. Девчонка ему едва до груди дотянется». Был у меня друг баскетболист, высоченный под два метра ростом, так вот он меня уверял, что баскетболисты предпочитают не своих коллег-девушек, высоких, крупных, им под стать. А вот таких вот миниатюрных пигалиц.

Гриша медленно и тщательно застирывал рубашку, шумно фыркал, незатейливо ругался приличными словами: «Вот зараза», «да чтоб тебя», «ну елы-палы». И все время косился на девушку. Пигалица усердно делал вид, что совершенно не заинтересована в том, что происходит на улице возле ее двора. И продолжала тщательно натирать окна газетой, лучезарно улыбаясь и напевая себе под нос песенку:

'Первая волна — еще не волна,

Шторм придет, погоди.

Первая любовь — светла и грустна,

Что там ждет впереди…

Море позовет и мне пропоет

Свой заветный мотив.

Первая любовь придет и уйдет,

Как прилив и отлив'.

Похоже, здесь намечается нечто серьезное. Интересно, сколько они вот так друг друга мурыжат? А подойти, похоже, стесняются. Точнее, по нынешним временам девушке на селе к парню подойти — это все равно что, ну не знаю, клеймо гулящей на себя добровольно поставить, что ли. А этот увалень… Я покосился на вздыхающего и сопящего Григория. А этот увалень сам первый пригласить на прогулку стесняется.

М-да, Саныч… Я мысленно чертыхнулся. Может меня сюда купидоном на полставки отправили? Чтобы, так сказать, история повернулась и пошла по-другому пути? Потому что кто-то из будущих детей этих стеснительных товарищей должен стать великим изобретателем ил ученым, что прославит Советский Союз? В той истории не получилось, вот меня сюда и пихнули на помощь. Чтобы в этой временной ветке все пошло по плану?

Честное слово, не село, а брачное агентство какое-то. Только сваха сбежала, руководить некому. Не выдержала, так сказать, неуемной стеснительности и глупости клиентов.

— Здорово! — громко поздоровался. — Ты как тут? О, брат, да ты решил глобальную стирку устроить, — хмыкнул я, глядя на полностью мокрую рубашку. — И как ты теперь в школу пойдешь?

— Вот жеж… ешкина мышь, — выругался Григорий, обнаружив вместо сухой рубашки с мокрым пятном, полностью мокрую одежду без единого сухого кусочка.

— Любишь? — улыбнулся я.

— Кого? — Григорий вздрогнул всем телом и отпрянул от меня, как черт от ладана.

— Любишь, говорю, стиркой заниматься? — продолжил я, наблюдая за тем, как стремительно багровеют щеки богатыря. — А я вот нет. Эх, Григорий Степанович, повезет же кому-то с тобой, — радостно и чуть громче положенного, воскликнул я.

— Чего это? — недоверчиво косясь то на меня, то на девушку за забором, пробурчал Гриша. — Кому это?

С моего места я отлично мог наблюдать и за лицом физрука, и за девчушкой. Которая продолжала делать вид, что происходящее на улице ее совершенно не интересует, но при этом петь хозяюшка перестала. Даже окно драила без азарта, чтобы бумага не скрипела и не мешала подслушивать.

— Кому, кому… Жене будущей, — продолжал я радовать слушательницу. — И всем ты хорош, Гриша, и силен, и умен, и вон по хозяйству молодец, сам вещи свои стираешь. Одно плохо… — огорченно цокнул языком.

— Чего? — буркнул Борода, настороженно зыркая на меня из-под нахмуренных бровей.

— Того… Уж больно стеснительный ты, Григорий Степаныч. Так всех лучших девушек разберут, пока ты на колонке… стирать будешь, — добродушно пояснил я. — Действовать нужно, товарищ! Действовать! А не… глаза мозолить, — чуть понизив голос, выдал я ошарашенному Грише. — Смотри, или сам косоглазие заработаешь, или девчонка голову свернет, на тебя глядючи. Чего тормозишь? На танцы, что ли, пригласи. Или вы незнакомы?

— Чего? Да иди ты!.. — фыркнул Гриша, когда до него дошел смысл моих реей. — Знакомы… В одной школе учились… Я в старших, она в младших классах… Неудобно жеж… Что люди скажут. Старый я для нее.

Григорий тяжело вздохнул, кинул последний взгляд на красавицу за забором, решительным жестом выжал рубашку, натянул на себя мокрую ткань, развернулся и зашагал к школе.

Эх, Гриша, это ты еще старых женихов не видал. По-настоящему старых, даже древних. И их молодых жен, только-только из-за школьной парты. А эта красотка, похоже, уже студентка, явно не сразу из-за школьной скамьи.

— До свидания, — крикнул я. — Хорошего денечка.

Пигалица смущенно улыбнулась, но помахала в ответ ладошкой. Спрыгнула с табуретки, подхватила газеты, стул и скрылась в доме. Я едва не расхохотался вслух. Нет, ну вот надо же быть таким олухом! Девчонка увидела его в окошко и быстро сориентировалась! А этот… увалень, даже не понял, что идеально чистые окна вышли мыть только за-ради него.

Тут и слепому понятно: таможня дает добро. Но у Григория, похоже, совершенно нет опыта общения с противоположным полом. Как там отец говорил про него? Добродушный чересчур, вертят им как хотят? Не удивлюсь, если Гриша однажды обжегся так сильно, что теперь на воду дует, а красоток обходит третьей дорогой. Разве что вот… любуется тайком. Не больше.

— Гриш, а Гриш, — начал я издалека.

— Чего тебе? — буркнул Григорий, изо всех сил сдерживая желание обернуться. При этом видно было за мое «до свидание» парень сердится, сопит и молчит.

— Да обернись ты уже, попрощайся! — не выдержал я. — А еще лучше пойти пригласи на танцы. Ведь есть же на селе танцы? Ну, в клубе там, или в Доме культуры?

— Ты дурак? — буркнул Григорий.

— Вот сейчас не понял, — холодно произнес я.

— Извини… не хотел, — младший Борода смутился, остановился, посмотрел прямо в глаза.- Вырвалось… — и снова тяжкий вздох. — Сказал же: я её старше. Намного. Она вон в институте учится в Новосибирске. Домой только на каникулы приезжает, да на праздники. Да летом, родителям помочь.

— И что? — не понял я.

— И все, — понурился Григорий. — У нас не так, как у вас. Не поймут… что про нее подумают? Учитель и ученица…

— Она разве в школе учится? — уточнил я.

— Говорю же, в институте, — Григорий покосился на меня. — Ну… я же был у нее учителем… Недолго… — в глазах парня мелькнуло сожаление.

— Вот! — терпеливо продолжи я. — А сейчас, Григорий Степанович, слушай меня внимательно. Остановись, — приказал парню.

— Ты чего, Егор? — Борода притормозил и хмуро на меня зыркнул.

— Теперь развернись, подними правую руку и помаши девушке, и крикни внятно и с улыбкой: «До свидания!»

— Не буду… — замотал головой Гриша.

— А ведь девушка ждет, — подначил я.

Девчонка и в самом деле словно ждала чего-то, подошла и встала в открытом проеме калитки.

— Не могу… Неправильно это… — забормотал физрук.

— Неправильно, Гриша, это… — «когда мужик мужика любит», чуть не ляпнул я, но вовремя остановился.- Неправильно — это когда двое симпатичны друг другу, но растрачивают жизнь на дурацкие правила и ограничения. Ты ведь даже не знаешь, может, у вас и не сложится ничего. Может, она дура набитая.

— Она не дура! — враз вспыхнул Григорий.

— Тихо, не шебурши, — успокоил я. — Это образно. Вдруг начнешь с ней общаться, и поймешь — не твоя. Но чтобы понять, что нужно? — настойчиво поинтересовался у парня.

— Ну… Уроки учить, — хмыкнул Григорий.

— Молоток! — хлопнул физрука по плечу. — Но уроки оставим школьникам. А нам, взрослым мужикам, надо с девушками общаться, цветы дарить на танцы приглашать. Чтобы не пропустить ту самую, единственную Чтобы понять, наша или мимо проходящая.

— Все равно не могу.

— Ну и дурак, — в сердцах выдал я. — Извини… Хотя нет… Свои слова возьму обратно, когда докажешь, что ты мужчина, а не трясущийся пятиклассник. Ему девочка нравится, вот он ее за косички дергает. Так и ты. Девушка тебе нравится, а ты, вместо того, что бы поговорить, рубашки пачкаешь и под окнами стирку устраиваешь. А если бы колонка стояла в другом месте? Что тогда?

Я замолчал, краем глаза поглядывая в сторону пигалицы. Девушка продолжала торчать за двором, дела вид, что оглядывает палисадник, при этом то и дело незаметно поворачивала голову в нашу сторону.

— Ну? Решился? — грубо подтолкнул я. — До свидания, и взмах рукой. Быстро.

Гриша глубоко вздохнул, стиснул зубы и взмахнул рукой.

— Катерина… до свидания! — рявкнул он, развернулся торопливо зашагал в школу.

— До свидания, Григорий… — мне показалось, что девушка хотела добавить «Степанович», я машинально качнул головой, на расстоянии умоляя этого не делать. К моей радости, девчонка то ли поняла мой посыл, то ли сама сообразила. Рокового слова не прозвучало.

От Катиного голоса Григорий вздрогнул, на секунду сбился с шага, неловко обернулся, снова взмахнул рукой и торопливо скрылся в школьном дворе.

Я коварно улыбнулся и пошёл догонять влюблённого товарища.

— Гриш, а, Гриш… — окликнул я физрука. — Да погоди ты…

— Чего тебе? — буркнул красный как помидор Григорий Степанович.

— Я тут одну штуку придумал. Нужна твоя помощь. Поможешь?

— Ну… помогу, если надо, — пожал плечами Борода-младший. — Чего хотел?

— Вот и отлично, — я добродушно хлопнул Григория по плечу, и начал разговор. — У меня к тебе два дела…

Глава 17

— Что еще? — недовольно буркнул Григорий.

— Гриша, ты не горячись и не расстраивайся. Устрою я твою личную жизнь, не переживай. Но пока на первом месте дело, — заверил я физрука.

— Какую еще жизнь, — дернул плечом Борода. — Не надо мне никакой жизни. Показалось тебе. Придумал какую-то жизнь…

— Личная жизнь, Григорий Степанович, важная составляющая общественной жизни, — совершенно серьезно заявил я, стараясь придать лицу нужное выражение. — И она крайне важна в плане общественной нагрузки. Счастливый учитель физкультуры — счастливые дети, — переиначил я известную в моем времени фразу. — Так что наладим мы твою личную жизнь, обещаю. Для начала пригласишь девушку на танцы. Как ее звать-величать хоть?

Гриша на меня покосился с удивлением.

— А, да, извини, запамятовал. Вспомнил! Катя, Катерина, маков цвет… Без тебя мне жизни, Катя нет. Гришань, ты чего? Это песня такая! Не нудна мне твоя Катерина! Я и жениться-то не собираюсь в ближайшие пять лет точно! И вообще, у меня собака есть! Она лучше жены!

— Чем это? — возмутился Борода.

— Неважно, шутка, — отмахнулся я. — Сначала танцы, потом повстречаетесь, пообщаетесь, к лету поженитесь, потом детишек нарожаете. Школьный коллектив в полном восторге. Ты счастлив, жена тоже. Но это не точно.

— Почему это? — покосился на меня Григорий.

— Почему не точно? — уточнил я, дождался кивка и пояснил. — Потому что, Григорий Степанович, жизнь штука непредсказуемая и полна сюрпризов. Вот был у меня приятель, прожили они с женой душа в душу сорок лет. И что думаешь?

— Что?

— Взыграла у мужика горячая кровь на старости лет, долбанул кризис среднего возраста

— Какой кризис? — перебил меня физрук.

— Неважно, — отмахнулся я. — Влюбился товарищ в молодуху, выгнал официальную жену, развелся, женился на своей крале.

— А жена?

— Говорю же — выгнал.

— И что, она вот так просто взяла и ушла? И даже парторгу не пожаловалась? На собрание его не вызвали.

— Кого?

— Товарища твоего. Хотя какой это товарищ, так… гражданин… — буркнул Гриша и полюбопытствовал. — И что же, жена даже космы полюбовнице не повыдергивала?

— Космы? — я задумался. — История об этом умалчивает, но уверен, разошлись без мордобоя. Интеллигентнейшие люди, доложу я тебе.

— Вы там в свои столицах совсем уже… того… — буркнул парень. — Жену из дома выгонять. А дети?

— Дети с женой ушли, отца знать не знают.

— Нехорошо это, неправильно, — покачал головой физрук. — У нас, понятно, всякое на селе случается. Но чтоб жену выгонять… Не скажу, что не гуляют, бывает и такое. Не от большого ума, как по мне. Но чтоб детей из дома гнать… Нехорошо это, не правильно, — повторил Григорий. — Что за дело-то?

— Дело?

Физрук резко переключился с одной темы на другую, что я не сразу сообразил, о чем он спрашивает.

— Григорий Степанович, — торжественно начал я, отбросив личные истории, переходя на деловой разговор. — Понимаешь, очень твоя помощь нужна. Ты же детей хорош знаешь?

— Ну, положим, да. А что? — насторожился Григорий.

— Во-от! Слушай, что мы в коридоре торчим, как не родные? Пошли ко мне в класс, там и поговорим, — предложил я.

Не хотелось мне осуждать новую идею напротив закрытого кабинета завуча.

— Так мы и не родные с тобой, — изумился Борода младший.

Я махнул рукой и первым двинулся в сторону лестницы. Да уж, прав Степан Григорьевич, сын у него богатырем получился, добродушным и простым, как теленок. Не в обиду будет сказано. Такие люди они как соль земли, с ними вера в человечество, в его доброту не угаснет никогда.

— Идешь? — оглянулся я.

— Ну, иду, — подтвердил Гриша.

— Так вот, мне дети нужны, спортивные, — начал я, едва мы свернули в коридор, ведущий к лестнице на второй этаж.

— Зачем? — уточнил физрук.

— Есть у меня задумка. Ты в курсе, что мы с Ниной Валентиновной линейку готовим?

— Ну… что-то слыхал. Я так понял, товарищ Свиридов на тебя спихнул подготовку? — уточнил Гриша.

— Инициатива, как известно, очень любит инициатора. Ну да, на нас с Ниночкой… с Ниной Валентиновной, — исправился я.

— Это ты зря, Егор, — искренне посочувствовал мне Григорий.

— Почему зря? — не понял я. — Не надо что ли линейку?

— Да нет, линейку-то надо. Она ж всегда на первое сентября. Это традиция. Хорошая традиция, — подумав, добавил Григорий. — Зря согласился.

— Почему? — еще раз утонила я.

— Потому что линейки всегда завуч делает. Это ее. эта… как её…

— Прерогатива? — подсказал я.

— Ага, она самая, — физрук с недоверием на меня покосился, но понял, что я не издеваюсь и не прикалываюсь, и успокоился.

— И что? Разве мы не один коллектив? Не одно дело делаем?

— Так-то оно так, — ухмыльнулся Григорий. — Да Зоя Аркадьевна больно не любит на вторых ролях быть. И теперь уж поверь мне, Егор Александрович, жди беды, — просветил меня Гриша.

— Какой? — опешил я. — Линейку отменят?

— Нет, конечно, ты что! Это же государственное дело, понимать надо! К тому же гости приедут важные. Зоя Аркадьевна перед ними станет хвостом мести, чтобы, значит, если что, всю вину на тебя свалить. А если получится хорошо, так вся слава ей и достанется.

— Да я за славой так-то не гонюсь, — озадачился я. — Пускай хвастается. Лишь бы не мешала.

— Эх, Егор, плохо ты нашу Занозовну знаешь.

— Кого? — не сообразил я.

— Ну, Шпынько Занозовну, — хохотнул Григорий шепотом и оглянулся.

— Ты чего, Гришань? — я тоже кинул взгляд за спину.

— Иногда мне кажется, что у нашей завучки уши из стен торчат. И вон стенды подслушивают, — кивнул Григорий на стены синие.

— Не удивлюсь, — пошутил я, желая разрядить обстановку, но от моего юмора физрук только больше напрягся. — Заходи, будь как дома. Но не забывай, что ты в гостях, — пригласил я, распахивая дверь в класс и жестом предлагая парню проходить первым.

— Ага, забудешь тут, как же — хмыкнул Григорий. — Слушай, а ничего так, молодцы твои, хорошо справились, — оценил Борода наши совместные усилия с моим десятым классом.

— Стены побелили что ли?

— Нет, — удивился я. — Ничего не трогали, порядки только навели да окна помыли. А, ну еще полы покрасили.

— Ну да, ну да, — не поверил Гриша. — Так чего хотел-то? — парень переключился с ремонта на разговор, который прервался внизу.

— Чего хотел? — нахмурился я. В голове смешались в кучу идеи, завуч, линейка, осталось только коней подключить и можно окончательно запутаться.

— А, вспомнил. Так вот, для начала мне нужны спортивные ребята, списком. Вот тебе листок, вот ручка, вот парта, садись, пиши, — безапелляционно заявил я, хлопая по столешнице тетрадной страничкой и шариковой ручкой.

— Чего стоим, кого ждем? — уточнил я, глядя как Григорий неуверенно топчется на месте.

— Дак это… Переживаю, — вздохнул парень.

— По поводу? Только не говори мне, что ты писать не умеешь? — пошутил я. — Не поверю!

— Да ну тебя, шутник, — насупился Борода. — Умею. Как я, по-твоему, школу закончил, а потом институт? А? Крестики, что ли рисовал? — попытался отшутиться Гриша.

— Вот и я так думаю. Так что давай, Григорий Степанович, вспомни навыки, напиши списочек детей. Присаживайся, — еще раз предложил я.

— Ну, смотри, сам будешь виноват, ежели чего, — хмыкнул физрук.

— Ежели чего — это чего? — насторожился я, глядя как Григорий Степанович потрогал сиденье стула, затем пошатал его.

— Гриш, ты чего делаешь? — удивился я.

— Проверяю на прочность, — вздохнул парень, покосился на меня и пояснил. — Подо мной однажды школьный табурет развалился.

— Детвора пошутила? — догадался я.

— Вес мой не выдержал, — философски заметил Гриша, усаживаясь за парту.

Я по-новому взглянул на нашего школьного богатыря. Потом оглядел добротные полностью деревянные стулья, прикинул, и решил, что вполне возможно. Литые ножки стульев вполне могли развалиться. Особенно, если на них катаются все ученики. Помнится, у нас в детдоме из них вечно болты выкручивались, сами. Несмотря на то, что каждый год всю детдомовскую мебель старательно покрывали очередным слоем синей краски. Вот как так получалось: фрамуги черта с два откроешь из-за слоя краски, а болты сами выпадают. Школьная загадка, иначе.

— Ну как? — обеспокоился я.

— Нормально, — пробасил Гриша. — Так зачем тебе дети? — уточнил, укладывая локти на парту, словно примерный ученик.

— Понимаешь, Григорий Степанович, — начал я издалека. — Есть у меня идейка, как закончить линейку. И плавно подвести к моменту первого звонка!

— Чего? — не понял физрук.

— Не бери пока в голову, — отмахнулся я и кинулся к столу. — Погоди минуточку, лады? — попросил парня, а сам выдернул очередной листок из тетрадки в клеточку и принялся торопливо набрасывать идею, чтобы не забыть. По мне так выходило гениально!

Сначала основной сценарий, с Буратино и прочими сказочным товарищами, а затем когда Карабас Барабас окажется поверженным, то бишь изгнанным, в дело вступают спортсмены Бороды. И вот тут самое главное, сложить пирамиду таким образом, чтобы центральной фигурой стал тот самый ученик, которого назначит на роль лучшего Зоя Аркадьевна.

По моей задумке, это пионер, вернее, комсомолец, должен стать главной фигурой номера. А затем к нему должен выбежать будущий первоклассник, которого подхватит на плечо выпускник, и они обойдут круг почета. При чем за ними, красиво маршируя, могут уйти и ребята, которые участвовали в создании пирамиды. Не будут же они торчать на середине площадки. Сцена должна остаться пустой. И тогда…

Хотя, тут смотря какую фигуру придумаем. Что если пирамида так и останется, ученик наверху будет держать плакат с надписью «Первое сентября», ну или что там мы придумаем. А вот тот, кто понесет звонаря, выйдет изнутри самой пирамиды уже вместе с ребенком… или к ребенку… черт…

— Короче, Григорий Степанович, слушай меня внимательно. Идея такая, -чертыхнулся я, сообразив, что окончательно запутался в своей схеме.

Акробатические пирамиды за всю свою жизнь я придумывал только дважды. Мы их с моими учениками использовали для какого-то конкурса и одной акции. Но они были очень примитивными, так что не годились совершенно. Отказались тотчас, едва другая школа позаимствовала нашу идею, решив, что из-за этого мы и занимаем первые места.

— Ну, чего это? — склоняясь над моим листком, поинтересовался Григорий.

— А вот чего… Слушай, вот что я задумал…

И я принялся объяснять физруку свою мысль. Григорий Степанович слушал меня внимательно, реплики не вставлял, шутки не шутил и не кривился. Зато когда я закончил Гришаня завалил меня кучей уточняющих вопросов. Потом опять выслушал и снова начал спрашивать. В конце концов. мой монолог перерос в конструктивный диалог, и спустя час, а то и больше, мы с Григорием, довольные друг другом, разошлись каждый в свой угол. Точнее, пожали друг другу руки, уселись на первые парты полюбоваться корявым рисунком, который появился благодаря нашим усилиям на школьной доске.

— Ну, вот значит так, — довольно пробасил Борода. — Значит, для центрового нужен будет Пашка Барыкин. Гарантирую его тебе Зоя Аркадьевна и предложит. Только ты вот чего, Егор. Ты сам не предлагай, — посоветовал Борода.

— Что не предлагать? — не сообразил я.

— Пашку не предлагай. Дождись, когда завуч сама фамилию назовет.

— А почему?

— Ха, потому что тогда Зоя Аркадьевна начнет других пихать на замену.

— Да почему? — опешил я, напряг память и вспомнила: Барыкин отличник, ученик моего класса. Десять из десяти, что называется. — Он же по всем параметрам подходит, и отличник, и выпускник, и спортсмен, раз ты рекомендуешь.

— Послушай моего совета, не вылезай с предложением, — на полном серьезе повторил Борода. — Я товарища Шпынько еще со школы знаю. Ну. я ж тут учился… Частенько в кабинет на попадал… — признался физрук. — А тут ты у нее линейку отобрал, а теперь еще и лучших учеников без ее помощи выбираешь. Нехорошо, — парень покачал головой. — Она не злопамятная…

— Ага, я понял, только злая и память у нее хорошая… — хмыкнул я. — Я тебя услышал, Гриш. Слушай, а как мне с ребятами связаться, которых ты на пирамиду выбрал?

— Я сам их соберу, не переживай, — отмахнулся о моей помощи физрук. — Ты, главное, не лезь на рожон… и завуча никогда не перебивай… Вообще, Егорыч, меня один умный человек научил: надо сделать так, чтобы Зоя Аркадьевна была уверена, — это ее идея! И ее кандидатура!

— И кто это мудрый человек? — поинтересовался я.

— Мама моя, — застенчиво улыбнулся Гриша. — Она так про батю всегда говорит, когда тот по еёшному делать не хочет.

— Ну да, тут не поспоришь: устами женщины глаголет истины. В таких премудростях женщинам равных нет, — проворчал я себе под нос. — Слушай, а если Зоя Аркадьевна кого другого предложит? Девочку, например? Хотя девочку вряд ли… я же ей объяснил, что нужен крепкий пацан… — вспомнил я.

— Не предложит, будь уверен, — хмыкнул Гриша.

— Почему? — я уже заколебался удивляться, выясняя подводные течения и мелкие нюансы жизни школьного коллектива.

— Ну, Зоя Аркадьевна считает, что девочки должны хорошо учиться, вести себя примерно и делать только то, что скажут. Потому что приличные комсомолки ведут себя с достоинством, инициативу проявляют только когда скажут, во всяких прочих авантюрах не участвуют, — физрук явно процитировал Шпынько.

— Какая глупость, — вырвалось у меня. — Домострой какой-то… — не поверил до конца Гришане. — Она же коммунистка?

— Кто?

— Аркадьевна ваша.

— Ну да, — подтвердил Григорий. — Так это у нее сдвиг на почве семейных неурядиц, — пояснил добродушно Борода. — Так странная история… с младшей дочерью… Ну, со второй, которая после старшей. Младший-то у нее сын-алкаш.

— И что с ней? — обреченным тоном спросил я.

— Вроде как в подоле принесла… не замужняя родила… Училась в городе, везде участвовала, даже мероприятия важные вела, в театре студенческом играла… Грамот у нее, что у дураков фантиков. И этих, кубков спортивных… Да и вообще девчонка красивая, — парень ладонями обрисовал в воздухе фигуру. — Вот с тех пор нашу Шпынько Занозовну и перемкнуло на идейном воспитании девушек. Ты подожди, она еще на репетиции повадится ходить и советы раздавать. Наперед скажу: все должно быть прилично, — хмыкнул Гриша, явно опять словами Зои Аркадьевны.

— М-да… Как все запущено, — покачал я головой. — Ничего, Григорий Степанович, где наша не пропадала! Комсомольцы мы или где? Прорвемся! Когда приступишь?

— Кто? Я-то? А чего тянуть? Вот завтра и начнем. Сегодня вечерком ребятишек обойду, — поднимаясь с парты, заверил физрук. — Приходи к девяти в спортзал, кое-что уже покажем. Ты про Барыкина запомнил? — с тревогой переспросил Борода.

— Запомнил… Слушай, а если она его завтра увидит? Что говорить будешь?

— Так в ноябре праздник, скажу, готовлюсь к выступлению — солидно заявил Гриша.

— Молоток, — похвалил я. Но список ты мне все-таки напиши, — попросил я. — Мне Тамаре Игнатьевне надо… И вот что, ты в нем отметь, пожалуйста, ребят, которых в пирамиде будешь задействовать.

— Зачем? — нахмурился Григорий.

— Чтобы русичка их не задействовала в основном сценарии. Они же в спортивной форме будут. Переодеться не успеют.

— Верно, — просветлели лицом физрук. — Сейчас напишу. Где там ручка?

Ручка укатилась под парту, и Борода полез ее доставать.

В этот момент в класс влетела Ниночка, потрясая стопкой отпечатанных листков.

— Егор! А я тебя по всей школе ищу! А ты вот где! Ой, Гриша, а что ты под партой делаешь? — хихикнула Нина Валентиновна.

— Вчерашний день ищу… — буркнул физрук, вылезая из-под стола и стукаясь головой. — Черт!

Глава 18

— Григорий Степанович, ну нельзя же так неаккуратно, — едва сдерживая смех, посетовала Ниночка. — Голову беречь надо. Это важная часть тела.

— Угу, я в нее ем, — буркнул Григорий, поднимаясь.

Этого мы уже не выдержали и буквально в голос заржали, физрук к нам присоединился. Отхохотавшись, утерев слезы, я кивнул на бумаги в руках Нины и поинтересовался:

— Готово?

— Готово! — с гордостью объявила Кудрявцева. — Пять экземпляров сделала.

— А пять зачем? — обалдел я.

— Завучу, директору, Тамаре Игнатьевне, тебе и мне, — загибая пальцы, перечисляла пионервожатая.

— Пошла отдавать Зое Аркадьевне.

— Так. Стоп! — остановил энтузиастку.

— Что такое? — нахмурилась девушка.

— Всем стоять, никому не двигаться. Так, Григорий Степанович, из класса никого не выпускать, — приказал я. — Я мигом!

— Ты куда?

— А впускать?

Воскликнули одновременно Борода и Кудрявцева.

— К директору. Всех впускать, — ответил обоим сразу и скрылся.

— Юрий Ильич, разрешите? — просовывая голову в кабине директора, спросил я.

— А, Егор Александрович? — рассеянно ответил Свиридов, поднимая голову от бумаг. — Проходите. Вы по делу? Или что-то случилось?

— По делу — заверил я.

— Слушаю вас, — директор сложил руки на столе и приготовился внимательно меня выслушать.

— Да я быстро, Юрий Ильич, тут такое дело. Ниночка… Нина Валентиновна сейчас отнесет Зое Аркадьевне отпечатанные экземпляры сценария. У меня большая просьба: вы можете назначить совещание по линейке на восемь утра, как вас попросит завуч, а попозже? Очень нужно!

— Хм… Могу я поинтересоваться зачем? — склонив голову к плечу, весело блеснув глазами, полюбопытствовал Свиридов.

— Мы тут одну идею придумали. Очень нужно, чтобы Зоя Аркадьевна состав участников узнала в последний момент.

— Понимаю, — задумчиво пошевелил бровями Свиридов. — Идея хоть стоящая?

— Стоящая, Юрий Ильич. Честное комсомольское.

— Ну, хорошо, товарищ Зверев. Пойду вам навстречу. Даже готов внести инициативу от своего лица.

— Какую?

Интересно, что попросит директор взамен на мою пустяковую просьбу.

— Совещание назначаю на сегодня. Вот прямо сейчас и осудим ваш сценарий.

— Да ладно? — обрадовался я,.

Так даже лучше, не придётся Гришане объяснять, зачем переносить первую репетицию на час попозже. Когда Ниночка объявила, что сценарий отпечатан, а Борода завил о готовности приступить к тренировкам с восьми утра, я прикинул, что толпа учеников, под конец лета добровольно притопавших в школу, обязательно насторожит глазастого завуча. Поэтому и решил попросить директора о переносе времени, чтобы дети проскользнули незаметно, пока Шпынько занята на совещании. К тому времени товарищ Зоя уже озвучит свою кандидатуру выпускника, мы дружно ее одобрим, и все закончится хорошо.

— Так я тогда позову причастных? — предположил я Свиридову свою помощь.

— Зови. А кого ждать-то, кроме завуча? — спохватился директор.

— Так завуча, Тамару Игнатьевну, Нину Валентиновну, разумеется, и… — я заколебался: говорить про физрука прямо сейчас, или оставить пирамиду как сюрприз до линейки. — И Григория Степановича, — решил все-таки, что начальник должен быть в курсе событий. Тем более мужик он хороший, вряд ли запретит нам акробатический этюд. Еще и поддержит.

— Учителя физкультуры? — неподдельно изумился Юрий Ильич.

— Его самого, — подтвердил я. — Новая фишка нашей линейки.

— Что? Что за фишка? — заинтересовался директор.

— Э-э-э… Ну… скажем так, неожиданная сюжетная сцена нашей линейки. Мы ее только что придумала. Завершающая сцена, так сказать.

— Ну… хорошо, — с сомнением покачал головой Свиридов. — Зовите всех, кого посчитаете нужным, из тех, кто задействован в мероприятии. И не забудьте Валентину Ивановну пригласить, — напомнил директор.

— Обязательно, Юрий Ильич. Я пошел?

— Идите, — улыбнулся директор возвращаясь к бумагам. — Хотя постойте…

Свиридов глянул на часы на своем запястье. «Ух, ты, небось „Штурманиские“, первые часы в космосе», — мелькнула мысль.

— Да… через полчасика ожидаю всех в своем кабинете. Договорились?

— Так точно, — кивнул я и отправился оповещать всех причастных. Но сначала поднялся в свой класс и объяснил ситуацию ребятам.

— Да ты что! Не пойду я! Сам все расскажешь! — замахал руками Григорий.

— Надо, Гриша, надо! — строго произнёс я.- Посидишь, помолчишь, где надо, подтвердишь по своей части, по спортивной. Остальное мы с Ниной берем на себя. Договор?

— Ну… по своей разве что… Договор, — хмуро кивнул Борода.

— Ой, что-то я волнуюсь! — Кудрявцева раскраснелась, разволновалась, принялась обмахиваться отпечатанными листочками. — Ты уверен, Егор? — взволнованно уточнила девушка.

— В чем? В том, что наша задумка гениальна? На все сто процентов! Главное, отрепетировать так, чтобы ни одной помарки! Чтобы все четко, ну и чтобы никто не упал и ногу не сломал, или там руку, — пошутил я.

— Сплюнь! — испуганно охнула Ниночка.

— Готовы? — я окинул ободряющим взглядом заговорщиков.

— Всегда готовы, — на полном серьезе подтвердил Григорий.

— Я тогда понесла? — Кудрявцева потрясла бумагами.

— Неси. Постой! Наши оставь, остальные неси. Черт, Нин… Один оставь, мы ж с тобой про парторга забыли! — чертыхнулся я.

— Ой, точно! — воскликнула девушка. — Я еще напечатаю, ты не волнуйся!

— Спасибо, — искренне поблагодарил я. — Копий побольше надо. Детям же еще…

— Сделаю! Иди, созывай народ, а я пока к Шпынько, — заверила Ниночка, и мы втроем покинули класс.

— А я куда?

— А ты со мной. Потом вместе к директору.- Ну, хорошо… — вздохнул Гришаня. — Может все-таки без меня? А? Его? — замялся возле кабинета русички физрук.

— Нет, Григорий Степанович, без тебя просто никак! Я в этих спортивных штуках ни разу не разбираюсь. А если Аркадьевна что-то спросит, а я ни в зуб ногой? И все, пиши, пропало. Запретит напрочь.

— Ну, это да… Зоя Аркадьевна может, — огорчился Борода. — Ладно, пошли, что ли.

И мы двинулись оповещать коллег об экстренном сборе.

Спустя полчаса мы втроем: я, Нина и Григорий стояли перед закрытой директорской дверью. Внутри слышались женские голоса, похоже, директор предпочитал пока не встревать.

— Ну что, с… э-э-э…- запнулся я, чуть не ляпнув «С Богом!». — Ну что, да начнется битва! — решительно произнес я и толкнул двери. — Здравствуйте, товарищи! — громко поздоровался, чтобы заглушить испуганную реплику Гришани:

— Какая битва? Егор ты чего!

— Здравствуйте, Егора Александрович, — улыбнувшись, поприветствовала Валентина Ивановна. — Нина Валентиновна, да не мнитесь вы на пороге, никто вас не съест. Правда, Зоя Аркадьевна? — и зырк в сторону Шпынько. — Тем более с таким защитником… Даже с двумя. Здравствуйте, Григорий Степанович.

— Товарищ Борода, у директора совещание, загляните попозже, — строго отчеканила Зоя Аркадьевна.

Гришаня вздрогнул, попятился было, но потом поймал мой одобряющий взгляд и процедил сквозь зубы:

— Здравствуйте… все… Я тоже… на совещание, Зоя Аркадьевна… — и бочком протиснулся мимо нас с Ниночкой поближе к шкафу, забился в угол и хотел там затаиться.

Но Свиридов не позволил физруку этого сделать. Заметил маневр парня, громко поздоровался со всеми, чтобы перебить возмущенную Шпынько, пригласил всех за стол.

— Товарищи, присаживайтесь. Зоя Аркадьевна, вас не затруднит подвинуться поближе ко мне? Благодарю вас. Валентина Ивановна, все в порядке? Тамара Игнатьевна…

— Все просто замечательно, дорогой Юрий Ильич. С нетерпением жду, когда молодые специалисты представят нам сценарий линейки. Право, я не очень понимаю, зачем им мое одобрение. Вполне достаточно, если товарищ директор прочитает и даст отмашку. Но раз надо, значит, надо, — прокомментировала Валентина Ивановна с тщательно отмеренной дозой ехидства.

При этом смотрела она на Свиридова, но мне показалось, что реплика предназначалась отнюдь не директору, а недовольному завучу.

— Ну, что, товарищи, кто начнет? — поинтересовался Свиридов, окинув всех понимающим взглядом.

— Пожалуй, я, Юрий Ильич, если вы не возражаете, — чопорно поджав губы, произнесла Зоя Аркадьевна.

— Прошу вас, товарищ Шпынько. Что скажете?

— Я прочитала творчество наших молодых специалистов. И после долгого размышления, изучения текста, пообщавшись с Тамарой Игнатьевной, — одобрительный взгляд в сторону русички. — Внесла некоторые коррективы. Я все еще категорически против превращать торжественную линейку в цирк… — завуч скривилась. — Но под давлением общественности и с вашего одобрения, товарищ Свиридов, могу рекомендовать… утвердить… После того, как вы тщательного ознакомитесь с текстом и моими замечаниями, товарищ директор. Окончательное утверждение только после генеральной репетиции! Если что-то пойдет не так, настаиваю на отмене этого… театра в любой момент.

Не дождавшись реакции Свиридова, завуч продолжила:

— Но обязана предупредить, Юрий Ильич. Это… — короткий ноготок постучал по отпечатанным оисточкам. — Это, конечно, ново, слегка вызывающе, по столичному. И я не уверена, что там… одобрят. Театральщина на торжественной линейке — это рискованно, на мой взгляд. Решать вам, как директору. Но если репетиции будут проходить под руководством и контролем Тамары Игнатьевны, я надеюсь, все пройдет без эксцессов.

— Благодарю за доверие, Зоя Аркадьевна, — царица русского языка чуть склонила голову, не глядя в мою сторону.

«Руководить процессом? Ну-ну, — ухмыльнулся я про себя.- А молодец все-таки Звягинцева. Надо же, и когда только Шпынько успела с ней пообщаться? Неужто носила сценарий на обсуждение? Но Тамара Игнатьевна какова? Без зазрения совести назначила сама себя руководителем. Надеюсь, она все-таки для отвода глаз это озвучила. В любом случае, репетиции сценария на ней. А если замечу, что она третирует Нину, отстраню. Сами справимся. Авторитетом меня не проймешь. Дело главнее».

— Вот здесь и вот здесь необходимы правки, Юрий Ильич.

Зоя Аркадьевна приподнялась со своего места и положила перед директором стопку отпечатанных листов, исчерканных красным.

— Я могу поинтересоваться, что за правки, Зоя Аркадьевна, — вежливо уточнил, давая директору возможность изучить сценарий.

— Можете, вы расскажете, товарищ Шпынько, — предложил Свиридов. — Думаю, ребятам необходимо знать ваши замечания.

— Ну хорошо. Товарищ Зверев, линейка накануне Великого события — юбилея Октября! Вы никак не отразили это в вашем, с позволения сказать, тексте. Ни слова об этом! Считаю подобное недопустимым. Нас не поймут высокие гости, родители, дети в конце концов. И уж тем более не оценит такое вопиющее опущение гость из роно!

— Ну почему же никаких слов, Зоя Аркадьевна, — я успел поймать паузу в речи завуча. — В самом начале сценарий стоит пометка: торжественная речь директора завуча, парторга и гостя. Решил указать всех, не знаю, как у вас принято.

Не позволив Шпынько меня перебить, я продолжил.

— Про Октябрь мы с товарищами подумали и даже привлекли специалиста для решения этого вопроса.

— Это кого же? — заинтересовался Свиридов, отвлекаясь от чтения.

— Григорий Степанович Борода, учитель физкультуры, — тождественно представил я Гришаню, который, чуть ссутулившись, сидел на стуле в самом конце стола. — Прощу любить и жаловать.

— Этого нет в сценарии! — тут же всполошилась товарищ Шпынько.

— Зоя Аркадьевна, дорогая, — чуточку растягивая слова, включилась в разговор Валентина Ивановна. — Дайте же товарищу Егору сказать.

Я благодарно улыбнулся парторгу и вернулся к разговору.

— Это новая сцена, товарищ Шпынько. Буквально утром придумали вместе с Ниной Валентиновной и товарищем Бородой. Но сцена ключевая. Все, как вы заказывали, Зоя Аркадьевна, — заверил завуча.

— Но позвольте, я ничего не заказывала! — возмутилась Шпынько.

— Только что вы посетовали, что в сценарии не слова по Октябрьскую революцию. Мы решили отказаться от торжественных речей в процессе мероприятия. Подумали, достаточно того что скажет администрация. У нас идея получше.

— Не томите, Егор Александрович? — настойчиво попросила Тамара Игнатьевна, опережая возмущение Шпынько.

— Акробатический этюд, в финале которого выпускник и первоклассник делают круг почета и звонят в школьный колокольчик, дают первый звонок в новом учебном году

— Но позвольте! — начала Зоя Аркадьевна. — Это небезопасно! Если ученик упадет, сломает руку? Это будет катастрофа! Я категорически против!

— Зоя Аркадьевна, нашим детям не привыкать падать с высоты. И подниматься они умеют. Идея мне, как парторгу, — Валентина Ивановна сделал акцент на своей должности. — Очень даже нравится. Схему разработали?

— А как же, — подтвердил я.- Григорий Степанович, покажите, будьте добры.

Гришаня неловко поднялся ос своего места и развернул широкий лист бумаги.

А я-то все думал, что за документ он сжимает в руках. Оказалось, пока я бегал к директору, Гриша с Ниной умудрились оперативно склеить четыре двойных тетрадных листочка и нарисовать схему этюда. Ну да, человечки больше походили на палки и огуречики, но ребята умудрились изобразить все этапы акробатического этюда более-менее понятно. Даже слоган для плаката придумали: «Слава Великому Октябрю!»

— Ну что же, неплохо, неплохо, — одобрительно закивала Валентина Ивановна.

Ниночка нервно улыбнулась, шагнула вперед и положила рисунок на стол, чтобы и остальные могли разглядеть. Кудрявцева помогала физрук, удерживая в руках развернутую схему, пока Гриша объяснял, что на ней изображено.

— Как вы видите, ничего страшного тут нет. Ребят я подобрал проверенных. Движения отработаны. С похожим номером мы уже выступали на спортивных соревнованиях. Плакат нарисуем, только я вот не знаю, кто будет первоклашку на плечах нести. Сможе он стать заключительным звеном… Вдруг он хилый… Тогда придется кое-что переделывать…

Гришаня замолчал и вопросительно уставился на меня.

— Да, Зоя Аркадьевна, вы пообещали подсказать, кого из ребят можно назначить на выход с первоклассником?

Мы все вместе дружно уставились на завуча.

Шпынько нервно поправила воротничок, открыла папочку, достала из нее листок, закрыла папочку, положила бумагу, тщательно разгладила документ.

— Товарищ Свиридов, я могу предложить свои кандидатуры? — уточнила у директора.

— Конечно, Зоя Аркадьевна, сделайте милость, — подтвердил Юрий Ильич, продолжая читать.

В какой-то момент мне показалось, директор делает вид, что внимательно читает, лишь бы не встревать в дискуссию. Посмотрим, чем закончится, но если что, сдаваться я не намерен.

— После долгого размышления, приняв во внимания запросы товарища Зверева, я пришла к выводу, что единственный мальчик, которому можно доверить такую честь в десятом классе, это Барыкин Павел. Отличник, активист, примерное поведение — все это характеризует ученика как сознательного комсомольца и положительного человека. Вам подходит Барыкин, товарищ Борода? — не удержалась от шпильки завуч, не глядя на физрука.

— Как скажете, Зоя Аркадьевна. Очень подходит, — старательно сдерживая радость в голосе, негромко подтвердил Гришаня.

«Ну, что я говорил?» — читалось во взгляде, который бросил на меня Григорий.

— Я очень рада, что сумела вам угодить, — поджала губы Зоя Аркадьевна. — Что касается первоклассника… У меня несколько кандидатур. Вася Петропавлов, его отец заслуженный работник сельского хозяйства, мать ведущая доярка, имеют оба награды и похвальные грамоты как местного уровня, так и областного значения. Леночка Жиглова, ее дедушка ветеран война, имеет Орден Красного Знамени, Герой Труда. Ну и Коленька Лиходед, младший сын товарища председателя в этом году идет в школу. Юрий Ильич, я склоняюсь к последней кандидатуре, — настойчиво проговорила завуч.

— Могу я полюбопытствовать, по какой причине именно Коленька Лиходед в приоритете? — не сдержался я.

Глава 19

Зоя Аркадьевна недовольно нахмурилась и покосилась в мою сторону, промолчала и посмотрела на Свиридова.

— Объясню, Егор Александрович, — насмешливым тоном начала Валентина Ивановна, вступив в разговор. — Чтобы Семен Семеновичу сделать приятное, не так ли? Что нам герой войны или лучшие работяги нашего колхоза, когда у самого Лиходеда сынок в школу пошел?

— Как вы смеете, товарищ Дедешко! — прошипела Зоя Аркадьевна. — Я руководствуюсь исключительно деловыми соображениями. Товарищ Лиходед — председатель колхоза, передовик, на хорошем счёту в области…

— Прошу прощения, что перебиваю, — встрял я в разговор. — Но мне кажется, с точки зрения важности, нужности и партийной линии, идеальный вариант — это внук героя войны. А вот на последний звонок можно взять мальчика, чьи родители герои мирного времени. Таким образом, мы проведем связующую нить поколений, покажем преемственность традиций, и через юбилей Октября отметим весь путь советского народа от революционных дней через войну к мирной жизни.

Черт, я аж вспотел! Настолько отвык мыслить и разговаривать витиеватым языком партийных собраний.

— А что, товарищ Зверев дело говорит! — оживился Юрий Ильич, не позволив дамам вставить свое слово. — Что скажете, Валентина Ивановна? Тамара Игнатьевна?

— Совершенно согласна с вами, Юрий Ильич, — с достоинством кивнула русичка. — Егор Александрович верно уловил мысль, направленность и веяния времени. Наша задача показать связь времен и поколений. И мальчик со звонком — внук человека, который подарил мир во всем мире — лучшее из возможного. Вы согласны, Зоя Аркадьевна? Очень хорошо, Егор Александрович, — похвалила меня Тамара Игнатьевна, благосклонно улыбнулась. — Приятно, когда молодые люди умеют мыслить и смотреть далеко вперед.

— Ну, значит, решено, — директор прихлопнул по листкам сценария. — Утверждаем Леночку Жиглову. Запасным определяем Петропавлова. Выпускник возражений ни у кого не вызвал, не так ли?

— Да.

— Ни у кого.

— Подходит.

Заговорили мы разом.

— Прекрасно. Еще вопросы? — Юрий Ильич вопросительно уставился на Зою Аркадьевну.

— Вы посмотрели мои правки? — сухо поинтересовался завуч.

— Посмотрел. Считаю важным обсудить их с Егором Александровичем, поскольку именно они с Ниной Валентиновной составляли сценарий. Для того, чтобы ребята могли вписать ваши поправки и сохранить целостность линейки, — мягко улыбнулся Свиридов,. — Вы согласны Зоя Аркадьевна?

— Конечно, товарищ Свиридов, — недовольно процедила завуч.

— Зоя Аркадьевна, сценарий я утверждаю вместе с акробатическим этюдом, — заметив, как Шпынько раскрыла рот для очередной реплики, опередил директор. — Уверен, товарищ Борода знает что делать и ни один ребенок во время мероприятия не пострадает. Мне понравилась ваша идея с выносом флагов, Егор Александрович. И с подарками для первоклассников. Подарки обсужу с обоими председателями. Думаю, они поддержат хорошее начинание. Еще вопросы есть? Вопросов нет. Генеральную репетицию назначаю на тридцатое августа. Буду присутствовать. Уверен, вы справитесь, товарищи.

Повисла пауза, во время которой директор передал завучу сценарий, Шпынько с каменным лицом его приняла. Тамара Игнатьевна понимающе улыбалась, поглядывая в сторону завуча. А Валентина Ивановна одобряюще подмигнула нам троим. От чего Ниночка испытала легкий шок, а Гришаня и вовсе впал в ступор.

— Вопросы есть? Вопросов нет, — припечатал директор. — Можете идти, товарищи. А вас, товарищ Зверев, я попрошу остаться.

Ниночка заволновалась, затопталась на месте, желая последней покинуть кабинет директора. Гриша вопросительно на меня посмотрел, поймал мой одобряющий кивок и, вздохнув, вышел вслед за Тамарой Игнатьевной. Зоя Аркадьевна осталась сидеть на своем месте. Как и Валентина Ивановна.

— Товарищи, я собираюсь пообщаться с Егором Александровичем наедине, — мягко заметил Свиридов. — Это касается не линейки.

Завуч поджала губы, отодвинула стул, подхватила свою папку и, гордо выпрямившись, чеканя шаг, вышла в предбанник. Оттуда тут же раздался ее голос:

— Товарищ Борода, задержитесь! Мне необходимо уточнить у вас детали вашего… акробатического этюда. Будьте добры, пройдемте в мой кабинет. Нина Валентиновна, вы что-то хотели?

— Нет, то есть да… С Григорием Степановичем на обсуждение! — замялась Ниночка, но тут же взяла верный тон.

— Уверена, товарищ Кудрявцева, товарищ Борода справится и без вашей помощи, -ехидно прокомментировала Шпынько. В конце концов, он не только учитель физической культуры, но и мужчина. Мужчина должен уметь отстаивать свою позицию, не так ли, Тамара Игнатьевна?

— Полностью согласна с вами, Зоя Аркадьевна. Дерзайте, Григорий Степанович! Покажите руководству, что вы не лыком шиты! Сегодня вы нас всех приятно удивили! Ни шагу назад, отстаивайте свою позицию! — поддержала Звягинцева физрука.

В приемной возникал немая пауза. Похоже, никто из беседующих не ожидал такой поддержки в адрес Гришани, в том числе и Зоя Аркадьевна.

— Товарищ Зверев, поздравляю с дебютом, — Валентина Ивановна протянула мне ладонь.

— Спасибо, товарищ Дедешко, да пока вроде никакого дебюта. Вот проведем линейку, тогда видно будет, — удивился я, но руку пожал.

— Ну как же, как же, — хмыкнула парторг. — Спор с завучем себе дороже иногда. Даже я ее порой побаиваюсь, — шепнула Дедешко, подмигнув мне.

Я с сомнением посмотрел вслед физичке. Она и боится? Не знаю, какой путь прошла Валентина Ивановна за свою долгую жизнь, но чтобы эта женщина, кого-то боялась? Не верю.

— Что-то случилось, Юрий Ильич? — полюбопытствовал я, едва двери за парторгом закрылись.

Свиридов снял очки, потер переносицу, достал платок, тщательно протер стекла, вернул окуляры на нос, вздохнул и чуть смущенно улыбнулся.

— Не стесняйтесь, Юрий Ильич, готов вас выслушать. Вы позволите? — я кивнул на стул.

— Конечно же, Егор Александрович, — заволновался директор. — Уж простите старика, совсем заработался, — посетовал на свою забывчивость Свиридов.

Я сел на тот же стул, уложил локти на стол и приготовился слушать. Честно говоря, мне сложно даже представить, о чем Свиридов хотел поговорить со мной, да еще и наедине.

— Тут такое дело, Егор Александрович… — Свиридов поднялся из-за стола, подошел к тумбочке, на которой стоял графин и стакан. Плеснул волы, выпил, обернулся ко мне и поинтересовался:

— Водички?

— Нет, спасибо. Юрий Ильич, давайте сразу к делу. Уверен, любую новость я сумею принять достойно. Даже весть про увольнение, — пошутил я.

— Какое увольнение? Что вы, никакого увольнения! К тому же, вы еще не отработали положенный срок! — хмыкнул Свиридов, сообразив, что я юморю.

— Ну, значит остальные неприятности мы переживем. — заверил я.

— Это скорее, просьба, чем неприятность, — еще больше смутился Юрий Ильич.

«Денег что ли у меня занять хочет? Чего так мнется?» — промелькнула мысль.

— Тут такое дело… — директор вернулся за свой стол. — Показал я вашу вещицу в роно… И вот какое дело… Ах, да…

— Юрий Ильич, кому-то понравилась наша лампочка Ильича, и начальство ее экспроприировало? — подсказал я, осененный догадкой.

Случалось у меня в прошлой жизни такое и не раз. Важные члены жюри, изучив конкурсные работы, забирали себе домой то, что понравилось. Оно, вроде и не жалко. Но раз приглянулась поделка, дайте ребенку грамоту какую-никакую, хотя бы за третье место. Куда там, даже спасибо не передавали.

— Ну, право слова, скажете тоже… экспроприировали… — окончательно смутился Свиридов. — Попросили подарить. Я отказался, но обещал переговорить с мастером, т бишь с вами, Егор Александрович, и попросить, чтобы значит еще одну… Вот мне и эскизик нарисовали… —

Свиридов сунул руку в стол, достал из ящика листок и протянул мне.

На бумаге кто-то неумелой рукой нарисовал лепестки пламени. Точнее, художник постарался изобразить костер, поленья. И даже елку на заднем плане.

— Вот… Большой любитель походов… в прошлом… Ностальгирует… Состояние здоровья, к сожалению, нынче не позволяет с палаткой и на недельку… А когда-то мы с ним… — глаза Свиридова затуманились, мысли утонули в воспоминаниях.

— Сделаю, — пожал я плечами. — Внести коррективы могу? — уточнил я.

— Что? Ах, да, благодарю вас за понимание, Егор Александрович. Коррективы? — задумался на секундочку директор. — Думаю, можно, главное, суть, понимаете?

— Понимаю. Только мне материалы нужны, Юрий Ильич. У меня все закончилось. Второй раз за помощью в Академгородок не пойду. Одно дело для школы, а тут получается частный заказ… Не поймут…

Да и не хотелось самому влезать долги такого рода. Одно дело для школьных дел, я действительно так считал. А начальник пусть сам обеспечивает запчастями, ему больше с руки.

— Что вы, Егор Александрович. Все материалы предоставят… Я помогу… И товарищ… из роно посодействует… У

— Ну, тогда договорились. Когда нужно?

— Когда? — директор крепко задумался. — Да вот к концу сентября… У него день рождения как раз. В самый раз будет. Успеете? — с надеждой поинтересовался директор.

— Успею, — прикинув сроки, кивнул я.

— Главное, не в ущерб школьным делам, Егор Александрович, — спохватился Свиридов.

— Никак не, товарищ директор. Школа и линейка всегда в приоритете, — заверил Юрия Ильича. — Еще что-то?

— Что? Ах, да… Нет. Благодарю за понимание, Егор Александрович.

Свиридов поднялся, обошел стол и протянул мне ладонь.

Мы пожали руки, и я покинул директорский кабинет.

— Ну что, Егор? Что Свиридов хотел? — взволнованно накинулась на меня Ниночка, едва я вышел из маленькой приемной.

— Не волнуйся, все в порядке, — заверил я, не желая распространяться.

Свиридов не просил держать просьбу в тайне, но по старой своей привычке я промолчал по принципу: меньше знают, лучше спят и мало сплетничают. Хотя сплетни от новостей не зависят. Скорее, их всегда порождают незнание или непонимание ситуации.

— Так, Нина… Валентиновна… — заметив кого-то из учителей, добавил я. — Нам нужно сесть и расписать по пунктам, что будем делать в ближайшие дни. Ну, там костюмы, материалы, плакаты и прочие колпачки для Буратино. Кстати, как там Григорий? Его уже выпустили на свободу с чистой совестью? — вспомнил я.

— Еще нет, — нахмурилась Ниночка. — Вот… жду… Тебя дождалась, теперь будем ждать вместе… Что-то я волнуюсь, Егор, как бы завуч не запретила этюд…

— Не запретит, Свиридов одобрил, парторг поддержала, что еще надо? — заверил Кудрявцеву.

— Ну да, ну да… плохо ты знаешь нашего завуча, — снова печальный вздох.

— Тогда, Нина Валентиновна, мы вступим с вами в преступный сговор, — склонившись к ухо Ниночки, прошептал я.

— В какой? — девушка чуточку покраснела, но не отстранилась.

— Мы все провернем тайком, а на линейку выйдем с полноценным представлением. Как говорится, или пан, или пропал, не так ли, Валентина Ивановна? — громко поинтересовался я, увидев физичку, которая вышла из-за поворота.

— Победителей не судят, Егор Александрович, в этом я уверена, — парторг подмигнула нам с Ниночкой и прошествовала в свой кабинет

— Это… что сейчас было? — пискнула Кудрявцева.

— Нормальный рабочий процесс, — заверил я девушку.

— До свидания, Зоя Аркадьевна, — раздался за углом бас физрука.

— Вы все поняли? — проскрипело из кабинета.

— Понял.

Дверь бесшумно закрылась, из-за поворота показался физрук, красный как рак, утирая пот со лба, но держался Григорий относительно уверенно.

— Ну что? Ну как? Сильно ругалась?

— Нормально, — рубанул ладонью Гришаня. — Отбился. Пошли на улицу, — оглянулся Борода.

— Зачем?

— Затем! — буркнул Григорий, вопросительно глядя на меня.

— Пошли. Нина, ты с нами?

— Куда я вас одних отпущу — заявила Ниночка. — Еще в историю попадете!

— Только это… через черный вход, — пробормотал физрук и двинулся по коридору в сторону лестницы. Мы переглянулись и пошли за ним.

— Ну что там? — нетерпеливо поинтересовалась Кудрявцева.

— Да ничего… — пожал плечами физрук, доставая пачку сигарет из кармана штанов. — Пытаюсь бросить, все никак… С таким завучем никаких нервов не хватит… — вздохнул Гришаня. — Куришь?

Я растерялся: черт его знает, курит Егор, или нет? Вроде сильной тяги к табаку за все время в его теле не наблюдалось.

— Балуюсь, — после недолгого размышления, ответил я. — Пока не хочется.

— Капля никотина убивает лошадь! — авторитетно заявила Ниночка, осуждающе глядя на физрука. — К тому же ты учитель физической культуры! Какой пример ты подаешь детям!

— Сделай перекур, убей в себе лошадь, — хмыкнул я.

— Чего? — изумился Гришаня, игнорируя Ниночкину реплику.

— Шутка у нас такая в армии была, — пояснил я.

— Ясно.

Григорий занялся делом, мы молча наблюдали за процессом.

— Ну, что она сказала? — первой не выдержала Кудрявцева.

— Да ничего! — пожал плечами Гриша. — Ну, пыталась что да как, кто участники. Надежные ли, когда репетиции. Обещала контролировать каждый день. Сказала, если кто-то покалечится, будет выговор… Ну и запретит… — вздохнул парень. — Да ну ее… Бу-бу-бу… бу-бу… А то я первый раз акробатику делаю… еще никто не убивался.

— Надеюсь, никто и не убьется, — озабоченно пробормотала девушка. — Ты когда на репетицию?

— Так завтра и начнем, сегодня пошлю гонца по своим пацанам, — выдыхая дым, ответил физрук.

— Гонца? — удивился я.

— Ну… да… — Гришаня чуть покраснел. — Мы с мелкими летом спортом занимаемся. Ну там бегаем, зарядка на речке… потом плаванье наперегонки… Ну и рыбалка… Это когда я в отпуске… — уточнил Гришаня.

— Да хоть каждый день. Молоток же! И пацаны при деле, и ты в авторитете, -поддержал я парня.

Интересно, в шестидесятые уже была система кружков и дополнительных занятий? Убей бог, знать не знаю. Нас-то в детдоме, чем только не занимали, лишь бы мы не хулиганили. А как оно в школах дела обстояли, я и не ведаю. Ну, значит будем внедрять, если что.

— Ладно, все хорошо, что хорошо заканчивается. Значит план такой… -начал было я.

— Вы чего этот тут делаете, паразиты? Курите? И девчонку учите? Ах, вы… — раздался до боли знакомый голос. — Думал, пацанва… — растеряно закончил Борода старший, обнаружив вместо школьников нас.

Григорий вздрогнул, торопливо потушил бычок, завертел головой, прикидывая, куда выбросить. Не нашел ничего подходящего и сунул в карман.

— И вам не хворать, Степан Григорьевич, — поздоровался я.- Мы тут стратегический план вырабатываем, а вы о чем подумали? — улыбнулся я, глядя на подозрительно щурящегося завхоза.

— Хм… Гришка, ты чего тут торчишь? Дел в спортзале нет? Сетки проверил? Мячи? Скамейки покрасил?

— Да сделал я, батя, — буркнул Гришаня. — Все сделал.

— А ежели проверю? — недоверчиво уточнил Борода старший.

— Да проверяй! — возмутился сын. — Сколько можно? Я уже взрослый, батя! Хватит меня тыркать! Это самое… контролировать!

— Ишь ты, раздухарился, — изумился завхоз. — Взрослый, ты смотри. А куришь за школой. как пацан малолетний!

— Да не курю я, — буркнул Гришаня и покраснел.

— А то я не знаю! Не ври бате! — возмутился завхоз, но я его вежливо перебил.

— Степан Григорьевич, вот вы-то нам и нужны для нашего стратегического плана.

— Какого плана? — не расслышал завхоз.

— Важного и нужного. Мы с ребятами готовим линейку на первое сентября…

— Что, и мой оболтус готовит? — не поверил завхоз.

— Григорий Степанович принимает деятельно участие, — заступилась за физрука Ниночка. — Можно сказать, он ключевая фигура всей линейки!

— Скажешь тоже, — окончательно смутился Гриша.

— Так он нужен или так, болтается без дела? — нахмурился завхоз.

— Нужен! — в два голоса заверили мы. — Григорий ответственный за спортивную часть праздника.

— За спортивную? — недоверчиво глянул на меня Борода старший. — Брешешь, Егор Александрович. Не бывало никакого такого, чтоб спорт на линейках. Торжественное построение, речь директора и на уроки. А тут спортивная, ты гляди-ка, — завхоз покосился на сына.

— А теперь будет! — отчеканила Нина Валентиновна.- И торжественная часть и театрализованная, и спортивная! От! — с гордостью объявила Кудрявцева.

— Ишь ты… — недоверие не пропало из голоса завхоза, но видно было, пионервожатой он доверяет больше, чем словам сына. — И чего там у вас… со спортивной-то? Неужто Гришка речь говорит будет?

— Зачем же? Руководить Григорий Степанович будет, постановкой в честь начала ученого года.

— Иди ты, — восхитился завхоз и машинально полез в карман. На свет появилась пачка, спички, и только заметив веселую улыбку Ниночки, Борода старший смутился и сунул все обратно.

— И чего… прям вот так руководить?

— И руководить, и репетировать, и придумал сам, — заверил я завхоза, коротко качнул головой, чтобы Гришаня не ляпнул, мол, идея не его.

— А здесь чего торчите? — в голос завхоза вернулась подозрительность.

— Думаем, где тренироваться, — не раздумывая, выдал Гришаня. — На площадке или в спортзале на матах.

— Ну, голова садовая, в спортзале! Сколько тебе говорю: учить надо на мягком, падать не больно! — проворчал Степан Григорьевич.

— Угу, — буркнул Гриша, хотел что-то добавить, но передумал.

— Степан Григорьевич, у меня к вам дело. Нина Валентиновна, вы уж с Григорием Степановичем составьте список необходимого, а я к вам минут через десять присоединюсь. Хорошо? — я кивнул в сторону школы.

Ниночка понятливо улыбнулась.

— Григорий, пойдемте в пионерскую, там у меня и ручка есть, запишем все необходимое для вашего номера.

— Так чего там нужно… ничего же…

— Григорий Степанович, вот в пионерской и обсудите, — надавил я.

— Ну, пойдем… — нахмурился Борода младший, и они с Ниночкой исчезли за углом.

— Куришь?

Завхоз тут же вытянул пачку.

«Дежавю», — хмыкнул про себя, вслух же отказался.

— Так чего хотел-то?

Глава 20

С завхозом все вопросы мы порешали на удивление быстро. То ли настроение у Бороды улучшилось с утра, то ли просто мне повезло, а может, Степан Григорьевич разглядел во мне родственную душу. Того самого хозяйственника, у которого даже ржавый гвоздь не выбрасывается. Есть у меня такая черта характера.

Ну а что, в хозяйстве все пригодится. Эта мысль частенько помогала, когда из говна и палок приходилось сооружать какой-нибудь объект. При этом бардака и срача в собственном рабочем сарае я не терпел. Все лежало и висело на своих местах, стояли по полкам банки с коробочками и коробами, в которых хранился важные и нужные метизы. В смысле гвозди там, шурупы с болтами и прочие крепежные изделия, сварочные материалы, арматурка запорная, и другие важные для нормального мужика запчасти.

И в это заветное место женщин я никогда не допускал. Потому что любая из них, даже самая умна и распрекрасная, норовила навести на моем рабочем месте свой женский порядок. После которого потом полдня ищешь нужную детальку, но ничего не находишь.

Вот такой я хозяйственный зануда. Потому нынче от сарая, что достался по наследству от покойной хозяйки, меня малость коробило. Я мечтал привести его в порядок, но пока приоритеты не позволяли засучить рукава и разгрести эти Авгиевы конюшни, в которых, просто нутром чую, валяется много полезного.

С завхозам мы обговорили время и сроки работы. Договорились, что мы с моими учениками приступим к производству крупнокалиберной лампочки Ильича сразу после того, как десятый класс выйдет на учебу. Строгать пилить и соединять будем исключительно после уроков, во внеурочное время. С Бородой старшим мы разошлись, довольные друг другом. К тому же я обещал показать Степану Григорьевичу, чертежи и прочие элементы свою нехитрой поделку. Ну и помочь соорудить такую же, но, что называется, «с перламутровыми пуговицами». Кому завхоз затеял сделать подарок, не знаю. Но помочь — дело нужное.

А еще пытал меня товарищ Борода насчет своего сына. Пришлось торжественно поклясться комсомолом и партией, что Григорий Степанович, он же Борода младший, действительно отвечает за спортивную часть линейки. И что сам директор его утвердил.

Степан Григорьевич долго пыхтел папиросой, сердито щурился, пускал кольца дыма из ноздрей, но потом все-таки поверил в то, что новость правдива.

Мне стало любопытно, отчего завхоз настолько не верит в талант родного сына. Недолго думая, я полюбопытствовал напрямую. Борода старший насупился, аккуратно потушил цигарку о подошву, сунул окурок, в газетный кулечек, который достал из кармана, спрятал обратно и только после этого угрюмо проворчал.

— Отчего ж не верю… очень даже верю, — вздохнул завхоз, собравшись уходить. — Да только инициативы в нем ни на грош. Не в меня уродился… У них ведь нынче столько возможностей в руках… Эх… Он жеж даже драться не любил… Все норовил разговоры разговаривать… Ну оно понятно, драться-то потом приходилось… Тумаков получит за языкатость, и давай лупить… Так-то его сильно и не трогали… Богатырь… — закончил Степан Григорьевич со скрытой гордостью в голосе, махнул рукой, развернулся и зашагал в мастерскую.

Я же не удержался и крикнул вслед:

— Все будет путем, товарищ Борода. Будьте спокойны!

После общения с Григорий, я отчего-то стал абсолютно уверен в том, что физрук малость стеснителен, но при этом явно даровит и умен. По другому никак: сам поступил, институт закончил, учителем стал. Просто так бывает частенько, когда в школе некому разглядеть таланты и способности скромного ребенка. Он вырастает, уверенный в том, что серая мышь, бесталанный и судьба его быть как все.

Короче, детская голова в пресловутый пубертат настолько забита глупостями, мама не горюй. А если рядом нет мудрого взрослого, да еще и дома никакой поддержки не имеется… Вот так и попадают в дурные компании, где и обогреют, и поймут, и если надо нальют чего покрепче. Разговаривать надо с собственными детьми, слушать, а главное слышать.

В случае с Бородой младшим, мне кажется, сработала обраточка. Товарищ завхоз слишком многого ожидал от своего богатыря-сына, вот Григорий и спасовал в какой-то момент. Может, не получилось чего, потому испугался в какой-то момент, не захотел и дальше отца расстраивать. Оттого и прятался за спины товарищей, старался не высовываться.

Но, как говорил один мой товарищ, лучше провалиться разок прилюдно, при этом что-то сделать, чем сотни раз погибать в собственных мыслях и ни черта не делать.

Моя философия закончилась, едва я переступил порог школы.

— Егор! Ну, где ты ходишь! — завопила Ниночка, едва не влетев в мои объятья.

— Что случилось? — я придержал девушку за плечи и шагнул назад, чтобы удержать равновесие.

— Идем! Там сейчас такое будет! — затараторила Нина Валентиновна, ухватила меня за руку и потащила куда-то по коридору.

— Вот, смотри! — Кудрявцева ткнула пальцем в распахнутую дверь.

— Это что? — не торопясь заходить внутрь, уточнил я.

— Спортзал! И они сейчас поубивают друг друга! Все из-за тебя! Вот зачем ты ее назначил главной! Знала же, добром не кончится, — Кудрявцева с досады закусила нижнюю губу.

— Да кто они-то?

Ту из спортивного зала раздался строгий голос.

— Григорий Степанович, а я говорю — Барыкин может и должен стать ведущим! Вторым ведущим, если на то пошло! Примой станет Верещагина. В дуэте с Павлом они прекрасно отработают! Они великолепно подходят друг другу по фактуре!

— Тамара Игнатьевна! — процедил сквозь зубы несчастный физрук. — Барыкина завуч назначила звонарем, значит, он не может быть ведущим! К тому же Барыкин мне необходим на вынос флага! И это не обсуждается! Он всегда старший звена!

Ого, ничего себе Гришаня разошелся. Даже не знал, что он умеет быть настолько упертым, в смысле, убедительным.

— А я вам говорю, товарищ Борода, Барыкин идеально подходит на роль ведущего! — упорствовала Звягинцева. — И я не позволю испортить мероприятие из-за вашей недальновидности! Я режиссер-постановщик, в конце концов, и мне лучше знать, кто должен вести линейку! Меняйте Барыкина.

— Вам надо, вы и меняйте. Я с завучем спорить не буду, это раз. Но и это не главное! Барыкин… как вы там сказали? Ага, идеально подходит на роль ведущего? Между прочим, Тамара Игнатьевна, не вы сценарий придумывали и не вам решать, кто на каких ролях! Я в ваши суффиксы и окончания не лезу? Вот и вы не трогайте моих флагоносцев! Барыкин выносит флаг! Точка!

— Гришенька, — Звягинцева сменила тон на ласковый. — Но ведь Барыкин не будет стоят под флагом всю линейку! Он звонарь! Мы все это слышали! И как по-вашему, Григорий Степанович, Барыкин будет выносить флаг и звонить в колокольчик? — съехидничала под конец Тамара Игнатьевна.

— А я…

— Так, стоп, дамы и господа, леди и джентльмены! — я зашел в спортзал, призывая спорящих к порядку.

Помещение оказалось маленьким, неказистым, но любовно выкрашенным в синий цвет, ухоженным. В углу за аккуратной огородочкой лежали мячи. Имелись волейбольная сетка, футбольные самодельные ворота и баскетбольные кольца, чему я очень удивился.

— О чем спор, товарищи?

— Егор Александрович, вот вы нас и рассудите! — обрадовалась русичка, с достоинство императрицы поворачиваясь ко мне.

— Егор… Тут такое дело… — вдруг замялся Григорий, виновато глядя на меня из-под нахмуренных бровей.

— Сначала я, — поднял вверх ладони, призывая к порядку. — Тамара Игнатьевна, при всем моем уважении к вам и к вашему знанию человеческой натуры, но Барыкин… Хотя… Минуточку, — я задумался.

А почему бы и да? Если русичка так уверена, что в паре с Верещагиной — той самой девочкой, которая мечтает стать актрисой, линейка пройдет на ура, значит, парня надо брать и ставить ведущим. Что касается обоснованных претензий Гришани на вынос флага…

— Григорий Степанович, а давай мы сделаем лучше? — предложил я.

— Куда уж лучше, не успели начать, у меня уже учеников отбирают, — физрук недовольно зыркнул на Звягинцеву.

Тамара Игнатьевна почуяла, что ветер удачи переменился, выпрямилась и с достоинством победителя окинула взглядом незадачливого бывшего ученика. Эх, Гриша, и вправду добрый ты слишком, всю жизнь на тебе бабы…в смысле женщины ездить будут.

— Вот что я придумал, Гриш… — улыбнулся и рассказал свою задумку.

— Это… Ну… идея хорошая, — замялся Григорий.

— Но? — уточнил я.

— Чего «но»? — не понял Борода младший.

— После такого начала обязательно всегда следует «но». Итак, ты говоришь, что моя идея хорошая, но что-то тебя в ней не устраивает.

— Седьмой класс никогда не выносил флаги. Маленькие еще.

— Маленькие? — обалдел я и чуть было не ляпнул, что у меня в почетном карауле на Вахте номер один пятиклассники стоят и не жужжат даже зимой в мороз. И прекрасно меняют старших товарищей как положено, чеканя шаг, с ровной спиной, все честь по чести. А тут целые девятый класс и — маленькие. Неопытные, может быть. Но точно уже взрослые для такого дела.

— Слушай, они у тебя что, маршировать не могут?

— Могут, — возмутился Григорий.

— Ну, так делов-то, показать и отрепетировать. Одни маршируют, в то время как ты приглядываешь за этюдниками.

— За кем? — переспросил удивленный физрук.

— Ну, за спортсменами своими, которые пирамиду будут делать.

— А. Ну… можно попробовать… — недовольно буркну л Григорий — Но вы, Тамара Игнатьевна, вы мне теперь будете должны! — вдруг с торжеством в голосе заявил Борода.

— Что? — растерялась русичка.

— Должок за вами, за то что отобрали у меня лучшего знаменосца, — довольным тоном повторил Гриша.

— И что же я должна? — окончательно растерялась Тамара Игнатьевна. — Деньги?

— Какие деньги, вы чего! — испугался физрук, отшатнулся, взмахнул руками и рухнул на пол. Хорошо хоть на мат, который лежал у него за спиной и о край которого Гришаня так неудачно зацепился.

— Гриша… Ой Григорий Степанович! Ты как? Цел? Живой? — испуганно затараторила Ниночка, все это время молча взиравшая на перепалку из-за моего плеча.

— В порядке я, — проворчал Григорий, багровый как помидор, поднимаясь с мата одним быстрым движением.

«Ух ты, — я восхитился про себя. — А по нему и не скажешь, что он настолько ловкий и гибкий».

— Гриш, не ушибся? — озабоченно оглядывая физрука со всех сторон, тараторила Нина Валентиновна.

— В порядке, сказал же, — грубовато отрезал Григорий, дергая плечом. Нина обиженно замолчала и отвернулась к окну.

Я покачал головой, кивнул в сторону девушки. Борода насупился, пожал плечами, виновато зыркнул на Кудрявцеву, но промолчал. Ладно, потом сами разберутся.

— Итак, молодые люди, я верно понимаю: Барыкина вы мне отдаёте? —

Во всей этой забавной ситуации одна Тамара Игнатьевна сохранила невозмутимый вид и достоинство. И даже первой сориентировалась, чтобы не упустить свою выгоду.

— Да, товарищ Звягинцева, — улыбнулся я. — Считайте, Павла вы себе отбили. Но с одним условием, — предупредил обрадованную росичку.

— С каким же? — тут же насторожилась дама.

— Барыкин вместе с первоклассником дают первый звонок. И это не обсуждается. Поэтому, когда будет распределять слова между ведущими, учитывайте, пожалуйста, этот факт, уважаемая Тамара Игнатьевна.

— Всенепременно учту, Егор Александрович, — улыбнулась Звягинцева. — Григорий Степанович, вы мне списочек подготовили? — медовым голосом уточнила русичка у физрука.

— Какой списочек? — буркнул Борода с недоумением уставившись на Звягинцеву.

— Черт! — скривился я. — Список, точно! Я тебе говорил, Гриш. Только мы запамятовали, но сейчас быстренько сделаем, да, Григорий Степанович? — с нажимом в голосе уточнил я.

— Нет, Егор Александрович, — довольно ухмыльнулся Борода младший.

Я опешил, Ниночка резко развернулась и собиралась возмутиться, когда Григорий, хитро улыбаясь, вытащил из кармана штанов бумажку, сложенную вчетверо, и протянул ее Тамаре Игнатьевне.

— Вот, я написал, как вы просили. Извини, Егор, забыл сказать, — чуть виновато улыбнулся Борода, но я-то видел, парень очень доволен своей маленькой шуткой.

Ну да бог с ним, большой ребёнок, что поделать. «Ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего мужчину», — хмыкнул я про себя.

— Благодарю вас, Степан Григорьевич. Значит, я забираю Барыкина.

— Да забирайте уже, — махнул рукой физрук. — Но отдаете его мне на репетицию пирамиды, — тут же встрял с замечанием Гришаня., подумал и добавил. — По первому требованию.

«Однако парень быстро учится зубы показывать — довольно отметил про себя. — Значит, пороха хватает, главное, прицел настроить».

— Тогда давайте обсудим время репетиций, — с готовностью поддержала русичка.

— Время?

— Ну я с утра собирался, — снова замялся Гриша. — Чтоб вечер у детей свободный был. По хозяйству там, родителям помочь… — растерянно забубнил физрук.

— Прекрасно, Григорий Степанович. Значит, своим я назначаю на девять утра. Потом передаю Барыкина вам по требованию. Так вас устроит?

— Так мы ж за полчаса не управимся, — еще больше растерялся Гришаня. — Это же спорт, понимать надо…

— Товарищ Борода, кто вам сказал, что наша репетиция закончится через тридцать минут? — неподдельно изумилась Тамара Игнатьевна.

Я посочувствовал будущим актерам, и порадовался: с таким режиссером-постановщиком линейка точно пройдет без сучка, но с задоринкой. В хорошем смысле слова. У меня же как гор с плеч упала: не люблю я это дела, чтоб по сто раз одно и тоже повторять.

Все мои репетиции заканчивались быстренько. Собрались, обсудили, текст набросали на черновую, прочитали, прогнали пару раз по ролям. На следующий день раздал чистовики, еще раз прочитали и разобрались, кто где стоит, кто за кем выходит. За сутки до мероприятия встретились еще раз, обсудили детали, и гоняем сценарий, пока от зубов не начнет отлетать.

Отчего-то у моих разгильдяев и хулиганов к этому моменту реплики начинали вылетать как из пулемета, четко и быстро. То ли потому что за каждую заминку звучало «упасть, отжаться пять раз» и дальше по нарастающей с шагом в пять отжиманий. То ли из-за того, что мои пацаны и девочки четко знали: сделал дело — гуляй смело. И по-другому я их не отпущу, пока текст не услышу в нормальном исполнении. Потому как товарищей и школу нельзя подвести.

Надо сказать с таким моим непедагогическим подходом наши школьные выступления всегда проходили на ура. И не только в школе. Зав по воспитательной за год моей учительской деятельности смирилась и больше не лезла в наши репетиции.

У нас даже со временем присказка появилась: на дедлайнах побеждаем, без дедлайнов помираем. В том смысле, что если долго готовимся, призовых мест не занимаем. А если вот так, на коленке, за три дня до выступления, обязательно попадаем в тройку лидеров или становимся победителями. Но здесь я эту систему рекламировать не буду. Репетировать так репетировать. Тем более есть кому этим заниматься, а у меня руки свободны для других дел.

— Значит, договорились? — я оглядел собравшихся.

— Конечно, Егор Степанович, благодарю вас, — с достоинством кивнула Тамара Игнатьевна.

— Договорились, — усмехнулся Борода, покосился на Звягинцеву.

Русичка неожиданно подмигнула Гришане, неторопливо развернулась и поплыла на выход, оставив нас троих ошарашенно смотреть ей вслед.

— А про должок-то я и забыл… — пробормотал Григорий, глядя, как исчезает в школьном коридоре царица Тамара. — Ничего, напомню, — хмыкнул физрук.

— Егор, что происходит, а? — пискнула Ниночка, первой приходя в себя.

— Весна-а-а… — задумчиво протянул я, пытаясь понять, что нашло на строгую интеллигентную и строгую учительницу русского языка.

— Чего? Какая весна? Осень скоро… — пробасил с недоумением Гришаня.

— Вот и я говорю — осень скоро, первое сентября на носу, а у нас еще конь не валялся, — усмехнулся я. — Чего стоим? Кого ждем? — поинтересовался у растерянной пионервожатой и ошарашенного физрука.

* * *

Следующая прода 16.02 в 00.15.

Глава 21

— Так, а чего делать-то? — переспросил Григорий. — Сегодня пацанов соберу, задач нарежу, завтра и начнем. Ну, может, вечерком обсудим с ребятишками детали. А репетировать с утречка, — проворчал Борода, хмуря брови.

— Завтра так завтра. Нина, ты Ивану сообщить насчет репетиции? — уточнил я.

— Сообщу… — Ниночка тоже нахмурилась. — Слушай, а может мы зря Ваню на роль взяли? Он же взрослый… у него работа… — пояснила Кудрявцева свою мысль.

Я задумался. А ведь и правда, как Иван собирался репетировать? С другой стороны, текста у него не так уж и много, думаю, с Тамарой Игнатьевной договоримся на пятницу, на вечер, или на субботу. Или попросить ее отдельно с Коленковым позаниматься? После его работы. Тоже неправильно, тогда получается, русичка будет уходить домой позже.

— Что-нибудь придумаем. Индивидуальный подход, так сказать, — заверил я Кудрявцеву. — Но ты Ивану сообщи, если надо, я подключусь попрошу за него у начальства. Слушай, а это идея! Что если мы попросим Юрия Ильича написать справку для Коленкова, мол, так и так, дрогой товарищ начальник, в качестве подшефной помощи требуется помощь товарища Коленкова… Тьфу ты… — я скривился. — Ну, ты поняла мою мысль? А то я что-то и сам запутался в формулировках.

— Поняла, — улыбнулась Ниночка. — Можно попробовать… Я спрошу у Вани… Ивана… И тогда решим, хорошо?

— Договорились. Нин, нам нужны художники! — с места в карьер начал я, когда вопрос с Карабасом Барабасом относительно решили.

— Художники? — удивилась Ниночка. — Где ж я тебе их возьму… Ну разве что в Доме культуры… там Петро рисует декорации… — задумалась пионервожатая.

— Петро? Петр в смысле?

— Он с Кубани, ему привычней Петро, — отмахнулась Кудрявцева. — У нас тут много кубанских. Мы привыкли. Даже кое-что позаимствовали.

— Кубанских? — изумился я. Надо же, земляки никак по соседству проживают, а я и не в курсе.

— Ну да, переселенцы… — пожала плечами Ниночка, как будто дело обыденно и все о нем знают.

Хотя, может, все и знают, кроме меня.

— Каким боком здесь переселенцы с Кубани образовались? — еще больше удивился я.

— Так целина же, осваивали, — терпеливо объяснила Нина.

Понятней не стало. Но зато видно невооружённым взглядом, девушка слегка удивлена моей, скажем так, необразованностью.

— После войны, когда начали целину осваивать и залежные земли, к нам тоже люди потянулись. Не только на Алтае и в Тюмени жизнь есть. К нам до сих пор едут. Вот и ты приехал, педагогическую целину поднимать, — лукаво улыбнулась Нина.

«Надо же, а я и не знал. Ну да, когда не знал, да еще и забыл, самое то», — тут же подколол сам себя.

Во всяком случае, стало понятней, откуда здесь в сердце Сибири довольно часто проскальзывают в речи кубанские словечки и знакомые с детства блюда.

— Ты что, у нас тут места интересные, — хитро улыбнулась Ниночка. — Будешь хорошо себя вести, обязательно поделюсь.

«Не понял, она что со мной, заигрывает?» — малость опешил я. Только этого мне не хватало. Перед глазами мелькнуло сердитое лицо Коленкова. Ссориться с ним совершенно не хотелось, и не потому, что крупнее меня. Масса тела не равно победа над соперником. Иван неплохо так вписывается в мои дальнейшие планы на жизнь в этом селе, не хотелось бы портить с ним отношения.

— А если не буду? Накажешь? — отбил я подачу.

— Ага, в угол поставлю, — хихикнула Кудрявцева, а у меня отлегло. Судя по реакции ничего такого девушка ввиду не имела. Это я, старый пень, испорченный современным миром, черти что подумал.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, в смысле к художникам. Нин, нам стенгазету праздничную надо соорудить. С поздравлениями там, можно даже с фотографиями из жизни школы. Ну а что, — оживился я. — Пусть родители посмотрят вместе с первоклашками, чем дышим, чем занимаемся. Хорошо же?

— Хорошо, да только где я тебе фотокарточки возьму, — загрустила Ниночка. — Нет у нас фотоаппарата.

— А у кого есть? — поинтересовался я.

— Ну-у-у… из местных наверное только у товарища Лиходеда… Слушай, — оживилась пионервожатая и тут же скуксилась. — Хотя нет, глупая затея…

— Да говори уже, чего? — потребовал я.

— Ну, можно в архивах школьных посмотреть… К нам когда-то корреспондент приезжал… Это я еще училась в школе… и нас снимал. Целый день ходил. Надо у директора спросить. Да только кто же из архивных фоток разрешит стенгазету клеить, — совсем загрустила комсорг. — Ой, точно!

Глаза у Ниночки загорелись, словно она выиграла миллион в лотерею.

— Егор! Как же я забыла! У Юрия Ильича есть фотоаппарат! Он же частенько фотографировал. Только сейчас редко в руки берет… некогда… А раньше и школу, и природу, и людей… Одно время даже фотоочерки делал в областную газету про лучших людей колхоза!

— Очерки? — удивился я. Ну прям не школа, а кладезь талантов: русичка сценой болеет и рассказы пишет, директор, похоже фотокорреспондент и сочинитель. Или это у них совместный проект? Свиридов говорил что Тамара Игнатьевна перестала писать. Так, может, по-прежнему пишет только под другой фамилией?

— Фотоочерки, — поправила меня Кудрявцева.

— А сейчас что? — я сообразил, в чем разница, и продолжил выпытывать про фотоаппарат.

— А сейчас все… — пожала плечами девушка. — Ну я в газете больше не встречала фотографий нашего директора. А почему — не знаю.

— Так, фотоаппарат — это хорошо, — задумался я.

В голове снова заработала машина идей, закрутились колесики, разгоняя фантазию.

— Слушай, а кто еще кроме Юрия Ильича фотографировать умеет? — поинтересовался у Кудрявцевой.

— Не знаю, — задумалась комсорг. — Да что там уметь-то? — после короткой паузы выразила уверенность девушка. — Кнопочку нажимай да пленку перематывай.

— Если бы все было так просто, Ниночка, — хмыкнул я.

Типичное заблуждение обывателя. Хотя да, если взять во внимание стандартную мыльницу из не такого уж и далекого будущего, получается, нажимай да снимай. Но и там надо хотя бы фокус поймать и ракурс взять получше, и про свет с тенями не забыть. Короче, просто кнопочку нажать не получится, если хочешь классные фотографии. А в шестидесятые процесс усложняется дальнейшими действиями: пленку-то надобно проявить, фотокарточки сделать… Для всего этого требуется оборудование. Вопрос: есть ли оно у Юрия Ильича и согласится ли он нам помочь?

Подумав, прикинув все за и против, я решил пока отложить идею со снимками в долгий ящик. После ноябрьских праздников разберемся. Может, удастся фотокружок сообразить. А что, было бы не плохо. Сдедаем свою школьную газету, красота же?

— Егор…

— А? Извини, задумался, —

— Я заметила, — поддела Ниночка. — О чем?

— О будущем, — честно ответил девушке. — Короче, так, Нина Валентиновна, собирай свою банду архаровцев, будем резать, будем шить, будем Родину любить.

— Чего? Егор, с тобой все в порядке? — маленькая ладошка взметнулась вверх и прикоснулась к моему лбу. — Температуры вроде нет, — озабочено пробормотала Нина. — Ты чего? Кого резать? И что шить? Родину мы и так любим. Причем здесь Родина?

— Слушай мою команду, товарищ пионервожатая. Надо собрать младших школьников, желательно класс шестой-седьмой, выдать им цветной бумаги, карандаши, фломастеры и краски с ножницами и клеем. Будем школу к первому сентября украшать, — пояснил я.

— Что такое фломастеры? — удивилась Нина.

Вот черт, а что их еще нет в Союзе.

— Карандаши такие, импортные, — выкрутился я.

— У нас таких нет, — опечалилась девушка. — Все, что ты сказал, Егор, конечно, очень интересно, но все равно не понятно, — глаза Кудрявцевой зажглось сомнение. — Как украшать? Чем?

— Для начала предлагаю все-таки нарисовать поздравительный плакат и повесить на стенде. У вас… у нас в школе стенд имеется?

— Имеется, там Зоя Аркадьевна важные объявления вывешивает. Экран успеваемости по классам тоже там висит.

— Экран успеваемости? — не врубился я. — А зачем?

— Так у нас каждый год социалистическое соревнование по классам. В конце года подсчитываются общие баллы, и председатель лучший класс награждает поездкой в цирк или в театр. Еще экскурсии интересные бывают, по области, — с готовностью пояснила Кудрявцева.

— Соревнования — это хорошо… — кивнул я. А что, неплохая идея. В голове забрезжили смутные воспоминания из девства, у меня вроде такого не было, но я-то что, в детдоме вырос. А у семейных детей в школах вон чего приключалось.

— Значит, сейчас место пустует?

— Где?

— Дак на стенде же, — терпеливо уточнил я.

— Ну да, август же… — пожала плечами девушка. — Сейчас старшаки на учебу выйдут, и к пятому числу мы все оформим, нарисуем и вывесим.

— Понятно. Значит, к первому сентября рисуем плакат с поздравлениями!

— А как его рисовать?

— Нин, ну право слово, красками там, или карандашами, — возмутился я. — Ты чего?

— Что рисовать? — пояснила комсорг.

— Ну, там поздравление с Днем знаний… — задумался я. — Слушай, а ведь есть открытки с первым сентября? Или нет?

— Хм… — настала очередь Нины Валентиновны усиленно думать. — Вроде есть, надо на почте спросить.

— Слушай, у меня идея! — загорелся я.- У нас же Буратино и Мальвина, так?

— Так. И Карабас Барабас, — добавила Ниночка.

— Во-от! Значит, рисуем всех героев нашей линейки за партой! А у доски… у доски просто учительницу с букетом. И на доске красивым почерком пусть напишут «Первое сентября — День знаний». Что скажешь?

— А что, хорошо, — Ниночка зажмурилась, покрутила носиком, словно уже любовалась плакатом. — Именно так и напишем — День знаний. Пусть привыкают, — деловито объявила комсорг, распахивая ресницы. — Значит, придётся к Рыжему идти, — закручинилась Кудрявцева.

— Куда? К кому? — не понял я.

Прозвище «Рыжий» отчего-то показалось знакомым, но как ни старался, я не смог вспомнить, кто такой этот Рыжий и почему именно к нему надобно идти, чтобы нарисовать плакат.

— Ну… К Рыжему… Рисует хорошо, его Вера Ивановна всегда просит декорации оформить для сцены. Только пьет он… И бабник… — скривилась девушка.

— Пьет — это плохо, — согласился я. — А хм… донжуанство каким боком помешает ему плакат нарисовать?

— Так руки распускать будет, — бесхитростно пояснила Ниночка. — Его же контролировать надо, а то рисовать будет до морковкиного заговенья. Неприятно… — передернула плечами и поджала губы.

— Так, Рыжий отменяется, воспитаем свои таланты. Точнее отыщем через учителя рисования. Не хватало еще сидеть и тебя сторожить вместе с Рыжим.

— Зачем Рыжего?

— Чтобы не пил и к тебе не приставал.

— А меня зачем сторожить? — упорствовала девушка.

— Чтобы ты к Рыжему не приставала.

— Чего? Да чтобы я! — возмутилась Кудрявцева, но быстро сообразила, что я шучу.

— Да ну тебя, Егор.

— Ага, и шутки у меня дурацкие. Короче, товарищ Кудрявцева, твоя задача сообразить плакат. Договорились?

— Хорошо, сделаю, — после секундной заминки, кивнула комсорг. — А ты?

— А я… Организуй мне малышню. Буду с ними звезды красные клеить, салюты вырезать и надписи праздничные.

— Зачем?

— Так на окна на первом этаже наклеим, красиво же.

— Ага, а потом кто эти окна мыть будет? — насупилась Ниночка.

— Кто?

— Так нас же завуч и заставит все снимать. Вряд ли Зоя Аркадьевна нам разрешит на окна всякие картинки цеплять.

— А мы ей не скажем, — я заговорщицки подмигнул Кудрявцевой.

— Как это? — опешила девушка.

— Молча, Ниночка, молча. Сначала все подготовим у тебя в пионерской. С ребятами договоримся, что это большой секрет. Кстати, хорошо бы их собрать не в школе… — я задумался. — Чтобы раньше времени не спалиться… —

— А где?

— Слушай… а давай-ка мы соберемся на выходные у меня во дворе, ты, я, твои пионеры. Я попробую в город метнуться, клея с бумагой прикупить. Ножницы найдутся?

— Найдутся, — кивнула Ниночка, во все глаза меня разглядывая.

— Ты чего, Нин? — озадачился я.

— Какой ты… — покачала головой Кудрявцева.

— Самый обычный, — заверил девушку.

— Ага, обычный… обычный-столичный разве что, — хихикнула пионервожатая. — Так, задачу я поняла. Плакат нарисовать, ребят собрать.

— Верно. Тогда до завтра на репетиции.

— Хорошо.

— И не забудь Ивана предупредить. А то Тамара Игнатьевна ругаться будет.

— Почему Тамара Игнатьевна ругаться будет? — тут же послышался голос русички.

— Ой… — пискнула Ниночка. — Тамара Игнатьевна… Как вы тихо подкрадываетесь!

— Я, Ниночка, не подкрадывалась. Это вы слишком увлечены беседой и не заметили. Я уже минуту за вами наблюдаю, — улыбнулась Звягинцева. — Так из-за чего я должна поругаться? — полюбопытствовала учительница русского языка.

— Да за Ивана… — смутилась Ниночка. — За Коленкова.

— Опять что-то начудил? — сочувственно глядя на девушку, понимающе кивнула царица Тамара.

— Да… Ой, то есть нет, что вы! — замахала руками Нина. — Просто… он же Карабас Барабас… А у вас репетиция утром. Вот мы с Егором Александровичем думаем-думаем, как его с работы отпросить.

— Не переживайте, молодые люди, — коварно улыбнулась Звягинцева. — Я с ним индивидуально позанимаюсь. Главное, чтобы на пару репетиций с коллективом пришел. И на генеральную. Но с этим вопросом, уверена, нам поможет Юрий Ильич. До свидания,

Царица Тамара величественно кивнула и проплыла на выход.

— Куда это она? — озабоченным тоном полюбопытствовала Кудрявцева.

— Домой, Нина Валентиновна, домой, — не оборачиваясь, пропела Тамара Игнатьевна. — Рабочий день окончен. Август — прекрасное время, чтобы вовремя уходить с работы домой. Советую и вам долго не задерживаться.

Ниночка моментально покраснела, пискнула «Извините!». Я улыбнулся. А ведь с первого взгляда и не скажешь, что русичка — нормальная такая… хм… женщина. На педсовете она мне чуть ли не бабой Ягой показалась со своими замечаниями и язвительностью.

— Ну что, домой? — переключившись на Нину, уточнил я.

— Ты иди, — отмахнулась Кудрявцева. — Я еще поработаю.

— Нин, от работы дохнут кони, разве ты бессмертный пони? — схохмил я.

— Кудрявцева широко раскрыла глаза, пытаясь переварить услышанное, но не выдержала и рассмеялась.-

— Во всем-то у тебя кони виноваты! — хихикнула комсорг. — То от никотина мрут, то от работы.

— От никотина мрут у тебя, — не согласился я.

— Ну да, конечно, — Кудрявцева заливисто рассмеялась не выдержав. — Я недолго. Еще парочку сценариев напечатаю и домой.

— Здорово, — раздался знакомый басок.

— Иван, а ты тут каким боком? — удивился я.

— Да вот… Нине… Валентиновне зашел помочь, — Коленков смутился, бросил на Ниночку виноватый взгляд.

Кудрявцев чуть порозовела, но тут же улыбнулась, вздернула носик.

— Так быстрее. Ваня будет диктовать, а я печатать, — с вызовом заявила комсорг.

— Ну да, согласен, так быстрее, — со всей серьезностью, на какую был способен, согласился я. — Ты по дороге Тамару Игнатьевну не встретил часом?

— Встретил, — тут же понурился Иван.

— И чего? — заинтересованно пискнула Кудрявцева.

— И того… Буду приходить к ней домой после работы… Репетировать… — вздохнул Коленков.

— Держись, Иван, все во имя великой цели, — поддержал парня. Только цель я уточнять не стал: во имя благосклонности Ниночки или во имя линейки — поди разберись. Не школа, а гимназия для благородных девиц, честное слово.

— Все, я ушел.

Пожал руку Коленкову, кивнул Кудрявцевой и двинул на выход.

Во дворе дома меня по традиции встретил заливистый лай. На уличном столе стояла привычная котомка с какой-то едой. Осчастливив пса вниманием, я вместе с ним подошел к беседке, развернул узелок. Рот тут же заполнился слюной от аромата пирогов с какой-то местной ягодой.

Недолго думая, вытащил один их свертка, с удовольствием впился зубами. Подумал, прихватил еще пару, завернул в кусок промасленной газеты, свистнул Штырьке и вместе с пёселем вышел со двора, решив прогуляться до речки. Заодно искупнусь, если сумею отыскать пологий бережок или местный пляж.

Штырька, счастливый и довольный, носился вокруг меня, то наворачивая круг, то убегая далеко вперед. И возвращался, высунув язык и радостно тявкая. По пути я нашел палку и теперь развлекал пса, бросая ему игрушку. С радостным визгом Штырька летел за деревяшкой, приносил мне, а потом довольно скалился и грозно рычал, не желая отдавать. Ну как грозно. Угроза была шутливой, но щенку эта забава очень нравилась.

По дороге я здоровался с местными жителями, кого-то уже узнавал, кого-то видел впервые. Народ возвращался с работы, детвора носилась возле дворов или помогала родителям по хозяйству. При этом норовя побыстрее выполнить нужные скучные домашние задания и слинять из дома к таким же друзьям-чертенятам с босыми ногами и пропыленными мордашками.

Тропинкуу к реке я заранее выяснил у Митрича, так что останавливаться и спрашивать направление не пришлось.

Где-то через полчаса я оказался на берегу местного водоема. Потянулся от души, свистнул Штырьке, велел далеко не убегать и собирался уже скинуть рубашку и штаны, чтобы окунуться, как вдруг услышал чьи-то возбужденные голоса буквально за ближайшими кустами.

Глава 22

— Ты, Ленка, девка красивая, но дура дурой, — рассуждал незнакомый мужской голос.

— Отстань от меня, иди, куда шел, — послышался сердитый девичий голос.

— А я, может, к тебе и шел. Может, у меня чувства-а-а… Свататься хочу, — хохотнул пьяненький мужик. — Твоей матери-то зять поди нуже-ен? — в тоне говорившего послышались глумливые нотки.

— Не нужен, — нервно огрызнулась девушка.

Девичий голос оказался знакомым. Имя девчонки, что ругалась с кем-то за кустами, отчаянно вертелось на языке, но я никак не мог сообразить кто бы это мог быть. Из всех молодых девчонок, чьи голоса я знал, подходила Ниночка, но она осталась в школе. У подружки её, с которой комсорг хихикала на педсовете, тональность иная.

— Ты, Ленка, счастья своего не понимаешь, — начал разглагольствовать неизвестный. — Я парень хоть куда, на все руки мастер, р-раз! — потенциальный женишок принялся перечислять свои достоинства. — Ко мне сам председатель колхоза со всем почтением, два! А все почему? — поинтересовался товарищ.

Девушка по имени Лена молчала, за кустами слышались какие-то странные шорохи и сердитое сопение. Не дождавшись ответа, пьяненький парень продолжил.

— А потому что Петро Нечитайло — рукастый! Все могу! Дом построить! Свет там, колодец… Да хоть что смастерю. О хочешь, я твой портрет напишу? А что? Я могу! Видала в клубе девок в сарафанах? Так то я хороводы рисовал. Во-от! З-зараз-а! чтоб тебя!

Послышался женский вскрик и снова сопение. Я хотел было удалиться, мало ли какие игрища у влюбленных, но тут мужик снова заговорил. Стало ясно, что история далеко не романтичная.

— Ты, Ленка, счастья своего не понимаешь! Ни в чем от меня и никому отказу нет. А уж бабы-то за мной вьются. Э-х-х. А почему, знаешь? А я тебе скажу. Потому что Петро с каждой бабой ласковый да нежный! А уж какую сладкую малину бабам-то даю… Ты-то поди и не пробовала еще малинки взрослой? А? Ну чего ты кочевряжишься? А? Ты на речку-то одна пришла, никак к полюбовничку, а? — в мужском голосе появились скабрезные интонации. — Сладкой ягодки захотелось! Ты вона какая сочна-а-ая! Сла-адкая! Вот я тебя поцелу-у-ю! А? м-м-м… грудка-то кака-а-я… Да не ерепенься ты, зар-раза! Ну, так, считай, дождалась. Я и жениться готов. А? Ленок! Ну, иди сюда, поцелуемся!

Я не могу понять, почему девушка молчит. Ей нравятся такие заигрывания от взрослого парня? Ладно, разберемся по факту. Я шагнул вперед, собираясь во всем разобраться лично, как классный руководитель Верещагиной. В этот момент девушка вскрикнула:

— Пусти, говорю, дурак! Да отстань ты от меня черт окаянный! — взвизгнула девушка, за кустами послышался звук борьбы, я рванул через заросли, чтобы вмешаться, но Верещагина сама вылетела прямо на меня, прикрываясь сарафаном. Ойкнула, не узнав меня, испуганно рванула в сторону, поскользнулась на траве и упала бы, но я успел подхватить.

Точно! Все моментально встало на свои места. А Петро — это, похоже, тот самый неуловимый Рыжий, о котором я много чего интересного слышу с самого первого дня, как объявился в этом мире.

— Ой! Егор Александрович! Что вы… Ой!

Бледная, перепуганная Верещагина прижимала к себе сарафан, губы у девушки дрожали, на глаза набухли слезы.

— Вы как тут?

— Ленок, ну ты чего-о-о-о… Куда побежала, Петро будет нежным, не переживай. Никак первый я у тебя буду? А? Не обижу. Или сюда, цыпочка! Ты кто? — разухабистый — развязный мерзкий тон изменился в один момент, когда действительно натурально рыжий мужик вслед за Еленой вышел из-за кустарника и наткнулся на меня.

К этому моменту я переместил Лену за спину, и сейчас девушка там судорожно одевалась, натягивая платье.

— Егор Александрович… Не надо… — зашептала Верещагина. — Не спорьте с ним… Он дурной, когда пьяный. Так-то безобидный… Ему Галка отворот поворот дала, узнала, что к Клавке-сменщице бегает… вот он и бесится… Егор Александрович…

— Не волнуйся, Лена, сейчас разберёмся.

— Это ты что ейный полюбовничек? Лено-о-ок! Это чего за хлюпик образовался? Морда мне твоя незнакомая, мужик, ты иди, куда шел. Я сегодня добрый. Мне вон с невестой, с Ленкой моей сами разберёмся. Любовь у нас, понимаешь?

Рыжий глумливо подмигнул, пьяно шагнул навстречу и дыхнул перегаром.

— Ты совсем сбрендил, Петро? — возмутилась из-за моей спины Лена. — Какая любовь? Иди, проспись!

— Во-от! Видишь, переживает! Потому — люби-ит! А ты ступай, паря. Ленок, цыпа моя, цыпа-цы-ыпа-а-нька… Иди к своему Петро, он тебя приголубит.

— Слышь, дядя, шел бы отсюда.

Я заступил дорогу пьяному мерзавцу, когда он попытался меня обойти, чтобы дотянутся до Верещагиной.

— Че? Сказано — ступай, паря, не лезь в дела… влюбленных! — хихикнул Рыжий, чуть покачиваясь.

Несло от него застарелым перегаром, луком и потом. При этом Рыжий действительно мог очаровать одинокую даму, если, конечно, она настолько истосковалась по мужским ласкам. Лет тридцати, высокий, широкоплечий, не худой, не толстый, смазливый с лица. Если бы не физиономия, которая выдавала следы активной жизнедеятельности. Мешки под глазами, бульдожьи складки, серый цвет — все вместе больше отталкивало, чем привлекало.

Хотя, наверное, если его отмыть, да в ежовые женские рукавицы, может и выйдет толк. Да только не верю я в такие перевоплощения. Алкаш алкашом так и останется, хоть ты ему кол на голове теши, хоть кодируй. Для него рюмка — это образ жизни, своего рода наркотик. Знавал я закодированных. Кто-то срывался, кто-то свыкался и жил нормально. А кто-то крышей начинал ехать от трезвого образа жизни.

— Петро, ступай домой! — высунулась Лена. — Не позорься! Это наш новый учитель!

— У-у-чи-и- тель! Ты смотри-и-и… и чему ты учишь, учитель? А? Предвра…предарат… предвратитель… предварительным ласкам? — мерзко гоготнул Рыжий.

«Ты смотри, какой продвинутый, слова-то какие знает», — мелькнула мысль. Сам выпад я проигнорировал, сделав попытку достучаться до разума пьяницы:

— Петро, ступай-ка, проспись. Оставь девушку в покое.

— Ты кто-о? Ты меня учить вздумал? — изумился Рыжий. — Так я эта… школу все… бросил… — глаза пьяницы неожиданно налились злобой. — Ленка, сказано, подь сюды! Неча с городскими таскаться. Вот я матери-то твоей расскажу, с кем у тебя шашни! И тебе, учитель, мало не покажется! Выгонят взашей с работы за совращ…ик. ение Ленки… Ты ж у-учи-и-тель…тебе нельзя! А мне можно! Я — жениться… Уйди, сказано! Не мешай! — рявкнул Рыжий и замахнулся.

Удар цели не достиг. Я шагнул с протоптанной тропинки, увлекая за собой Лену. Девушка, не ожидавшая рывка, едва не растянулась на траве.

— Извини, — бросил я, наблюдая за Рыжим.

— Егор Александрович… Идемте отсюда! Он же дурной! Он с парнями один стенка на стенку выходит! Он как-то стену кулаком пробил! А раз случай был, драка на танцах… его бутылкой по голове… а он стоит и ничего! Только злее стал.

— Разберёмся, — отрезал я. — Ты в сторонку отойди, чтобы под раздачу не попасть. Просто так он не угомониться, — пояснил я.

— Егор Александрович! Бежимте! — взвизгнула девушка, схватила меня за руку, и попыталась утащить за собой, когда увидела, что Рыжий справился с разворотом и возвращается обратно, злобно матерясь.

— Верещагина! Успокойся, — цыкнул я, не двигаясь места. — Встань сторонку, и не отсвечивай. Ты же понимаешь, он от тебя просто так не отстанет. Нужно товарища в чувство привести, — отчеканил я.

— Ле-ена-а-а… Ле-еночка-а-а… душа-а моя! Иди я тебя поцелу-у-ую-у! Сюда иди! пьяно прогундосил Петро. — Ты-ы! отошел от нее! — злобно рявкнул в мой адрес и тут же заныл. — За-ачем тебе учитель? А-а-а! Так ты в город намылись? В артистки? Ех-хехе… шалава! — выплюнул ядовито Рыжий. — Все вы шалавы! И ты, и мать твоя, и Галка-стерва! И-и…уф. епт… А-а-а-а…

Я не стал дослушивать, кого еще из своих приятельниц Рыжий запишет в список женщин с низкой социальной ответственностью. Шагнул вперед и резко вмазал уроду по морде, хуком справа. В прошлой жизни от такого моего удара подобный бугай упал бы сразу. В этой пришлось добивать прямым в нос и ребром ладони по шее.

— С-с-с-су-у-ука-а-а-а… — просипел мужик, упав на колени, согнувшись в три погибели, заваливаясь набок.

«Здоровый бык», — хмыкнул про себя. Попутно отметил реакции своего нового тела: Егор драться умеет, осталось только подтянуть рефлексы, синхронизировать их с моими навыками. Чтобы тело работало как хорошо отлаженный автомат.

— Убью-у-у… -зарычал Рыжий, пытаясь подняться на ноги.

— Егор Александрович! Бежимте! — взвизгнула Лена, когда Петр, покачиваясь, утирая кровь одной рукой, все-таки начал подниматься.

Не раздумывая, я заломал парню правую руку за спину, дождался красноречивых матов и угроз, ухватил другой рукой за шею, заставил встать на полусогнутые и потащил к речке.

На песчаном берегу я отпустил Рыжего и толкнул его в воду. Нетрезвый парень легко влетел в реку и рухнул всей тушкой, подняв фонтан брызг и распугав окрестных лягушек. Я остался наблюдать, надеясь, что спасать не придется.

— Егор Александрович! Он не утонул? Где он? — нервничала Лена за моим плечом. — Ой…

— Убью-у-у-у… Рыжий вынырнул, отфыркиваясь и тряся головой как большой облезлый пес.

И снова ринулся прямо из речки на меня. Я дождался, когда он выйдет на берег, замахнется, пытаясь нанести ответный удар, уклонился и опять толкнул его в воду.

— Тв-ар.р-р… буль… су-у… тьфу… су-ка-а-а…

— Да что ж ты такой неугомонный-то! — покачал я головой.

— Егор Александрович, пойдемте уже, пускай его! — жалобно простонала Верещагина. — Он же не успокоится, пока не уснет или не упадет! Ему еще пить и пить, чтобы упал, — со знанием дела оценила состояние Нечитайло девушка.

— Ну, значит, поможем товарищу упасть!, -сказал я. — Ну что, болезный, еще разок окунешься или уже охолонул? — уточнил, глядя на Рыжего, стоящего на коленях в воде.

Мужик тряс головой, утирая воду и кровь из носа. Я брезгливо отодвинулся, не желая, чтобы капли соплей, крови и прочих жидкостей попали на одежду.

— Убью-у-у… — уже как-то без всякого энтузиазма взревел Петро. Неожиданно икнул и рухнул мордой в речку.

— Твою ж дивизию! — выругался я, быстро скидывая обувь и один прыжком подскакивая к тушке алкоголика.

— Тяжелый боров, — крякнул от натуги, ухватив Рыжего за подмышки. Одним резким рывком попытался вытащить его на берег. — Отойди, не мешай — рявкнул в адрес Лены, котрая полезла помогать.

— Я помогу! — засуетилась Лена.

— Уйди, сказал, — поднатужившись, вытащил придурковатого местного бабника из воды, дотащил до пятачка с травой, подальше от речки, перевернул на спину, хотел было послушать дышит или нет. Но тут раздался такой смачный храп, что пришлось быстро отступить, чтобы не надышаться неприятным воздухом, который испустило спящее тело.

— Фу-у. — скривилась десятиклассница.

— Черт… Как бы не захлебнулся… — озабочено пробормотал я, прикидывая, что мне теперь делать с этой тушкой.

— Он утонул да? — заволновалась Лена.

— Да живой он, просто отрубился. Спит вон… Вот думаю, что с ним теперь делать. Вечереет… замерзнет спать на берегу. Оно, конечно, август… с алкаша как с гуся вода, не простынет. Да мало ли, проснется, с дуру в воду полезет и утонет. Не хотелось бы… — размышлял я вслух. — Вдруг плохо станет, стошнит… Захлебнётся своей рвотой…

— Фу-у-у… Егор Александрович! — Леночка скривилась, прикрыла рот ладошкой.

— Не Егор Александрович, а правда жизни. Неприглядная, — хмыкнул я. — Есть предложения, Верещагина?

— Какие? — не поняла Лена.

— У этого твоего Рыжего есть кто из родни?

— Он не мой! — обиженно выкрикнула десятиклассница, губы снова задрожали. — Он… а я…

— Так, стоп! — я попытался купировать начинающуюся истерику. — Для начала давай-ка умоемся.

— Что? — Лену затрясло, похоже, пошел откат.

— Иди сюда, — я крепко взял девушку за руку, подвел к воде, достал из кармана платок, смочил его и осторожно обтер девичье лицо. — Теперь сама, ладно?

Ситуация хуже некуда. Если сейчас нас кто-то увидит. Как я ухаживаю за несовершеннолетней, придумает черти что. Поди докажи потом, что ничего не было, и у девчонки стресс. Соседи они всегда луче тебя самого знают, что и как в твоей жизни на самом деле происходит. Учитель и ученица — классика жанра любовных женских романов. И соперник поверженный тут же загорает.

Я покосился на Рыжего. Пьяница спокойно спал, сопя и похрапывая, не подавая никаких признаков пробуждения. Время от времени что-то бормотал и, кажется, звал какую-то Галюсю.

— Умылась? Молодец, — я отобрал у Лены мокрый платок, который она теребила в руках. Хотел выкинуть, но не стал мусорить, хорошенько отжал и сунул обратно в карман.

— Так, теперь давай-ка сначала. Ты как тут оказалась?

— Я искупаться пришла… — горестно вздохнула девушка.

— Тут что никого не бывает? Почему одна, без подруг?

— Я… вечерами одна хожу… Подумать, помечтать, водой полюбоваться… -смутилась девушка.

— Лена, а Рыжий как тут оказался? Или у вас… свидание намечалось? — осторожно уточнил я.

— Что⁈ Да как вы! Егор Александрович! Да вы что! Как вы могли! Да он старый И пьяница! И… и… и вообще! Кобель!

Моментально завелась Верещагина. Я довольно улыбнулся, слушая яростное реплики. Точно, артистка. Девушка раскраснелась, глаза сверкали, на щеках пылал румянец, волосы растрепались. Хороша в гневе, хоть сейчас на сцену. Я позволил девчонке выпустить пар. Лучше уж пусть меня костерит, зато быстрее в себя придет. А то еще страдать начнет, себя винить и переживать из-за случившегося.

— Ну, все, успокойся, извини. Просто уточнил! — заговорил я, прерывая поток возмущений. — Он как тут оказался?

— Не знаю. Я сарафан только сняла… купаться собралась… а тут он вывалился с той стороны…- Лена махнула рукой куда-то в противоположную за хилую рощицу. — Ну и меня увидел и давай с разговорами лезть. А потом и… приставать… Я сначала по-хорошему просила… а он ни в какую… за руки стал хватать… предлагать всякое… потом целоваться полез… — Ленино лицо скривилось от брезгливости и запоздавшего ужаса, в глазах блеснули слезы. — Я его стукнула кулаком и побежала… а тут вы…

— Стукнула? Да ты молодец! — присвистнул я. — Смелая. Такого бугая не побоялась.

— Скажете тоже, Егор Александрович, — девочка попыталась улыбнуться. — Я ужасная трусиха… Я даже мышей боюсь…

— Мышей боишься, а насильника не испугалась. Молодец! — похвалил я.

— Что вы, Петро не насильник, дурной простою когда пьяный, — Лена кинулась защищать пьяницу.

— Запомни, Лена, нормальный парень всегда понимает, когда девушка говорит ему «нет». От тех, кто в каждом нет слышит да, рекомендую держаться подальше. Как и от пьяных. Даже если тебе кажется, что ты его хорошо знаешь. Не провоцируй и сразу уходи. Поняла? — одернул я защитницу.

— Поняла, — кивнула Верещагина. — Может пойдем уже? — робко поинтересовалась, переступив с ноги на ногу.

— Осталось только придумать, что с Рыжим делать.

— Да что ему сделается, проспится и домой пойдет, — удивилась девушка. — Не замерзнет, правда, Егор Александрович, ему не в первой, — презрительно оттопырив губу, пояснила Лена.

— Много чего неприятного может приключиться, а нам потом огребать, — повторил я. — Так, родные у него есть? — в голове созрел план, но ответ десятиклассницы я не услышал.

— Петруша? Ты тут? Ой, Петруша! Ты чего? Убили-и-и-и! Петрушу убили-и-и-и! — заблажил визгливый женский голос со стороны тропинки.

«Какой-то бесконечный сюр, вместо обычной советской жизни в простом сибирском селе», — подумал я, разворачиваясь к источнику диких воплей.

Глава 23

— Это тетя Галя, о которой Петро загулял, — торопливо зашептала Лена, кивая на дородную девицу в обтягивающем платье в крупный горох.

Впрочм, слово «девица» ей подзудило как корове седло. В том смысле, что Галина выглядела гораздо старше, чтобы попадать под эту категорию. Скорее, молодая женщина в теле, с желтоватыми кудрями под блондинку, с крупными капризными губами, намазанными кирпичного цвета помадой. Пышная грудь едва не вываливалась из выреза платья. На плечи женщина набросила легкий цветастый платок.

— Вы что, ироды, сделали? А? — уперев руки в бока, продолжала верещать Галина, сойдя с тропинки и двигаясь в нашу сторону.

— Теть Галь, да успокойтесь вы, ничего мы не сделали, — попыталась объяснить Лена. — Он просто уснул, понимаете? Пьяный он.

— А ты молчи, тля подзаборная. Что, надумала Петюню у меня увести? Мало мне Клавки-дуры, так еще и это… — Галина окатила Верещагину презрительным взглядом, оттопырила нижнюю губу некрасиво и выдала. — Шаболда малолетняя.

— Да как вам не стыдно! — вспыхнула Лена.

— А чего мне стыдно? Это тебе должно стыдно… Малолетняя шаболда! — с удовольствием повторила женщина. — Молоко на губах не обсохло, а туда же. Школу сначала кончи, а потом по мужикам чужим шляйся. Вот я все матери твоей расскажу. Артистка! — почем зря костерила женщина мою покрасневшую ученицу.

— Так, гражданка, — рявкнул я. — Во-первых, здравствуйте, во-вторых, угомоните свои таланты и прекратите оскорблять девочку, — потребовал у агрессивной особы.

— А ты кто такой? А? Думаешь, я не видела, как ты Петеньку избивал? Думаешь управы на тебя не найду, — разорялась Галина, идя на таран внушительным бюстом. — Да я вот сейчас как пойду и участковому все расскажу! И пусть тебя посадят на пятнадцать суток, сволота эдакая! — поток брани полился теперь и в мой адрес.

И вот что с этим делать? Женщин мне бить не доводилось, к тому же я не считал рукоприкладство в адрес слабого пола правильным делом. Но в такие моменты иной раз думалось: жаль, что нельзя. Вот так разок треснуть бы по губам, чтоб гадости при себе держать научилась.

— А знаете что, Галина, мне нравится ваше предложение, — хмыкнул я.

— Чего? — растерялась гром-баба.

— Буду рад, если мы все вместе пройдем к участковому, — пояснил я свою мысль. — Как раз потерпевшая Верещагина напишет заявление в милицию о попытке изнасилования.

— Егор Александрович! — пискнула Лена, вцепившись острыми ноготками в мою ладонь. — Не буду я ничего писать, — горячо зашептала девушка испуганным голосом. — Позор какой!

— Чиво-о? — изумилась Галина, враз потеряв свой боевой настрой.- Какое такое изнасилование?

Я ошибся, запал никуда не делся, всего лишь случилась легкая заминка. И вопли начались по второму кругу.

— Кого это Петенька снасильничал? Вот эту что ли, костлявую? Да кому ты нужна, дура малолетняя! Ни рожи, ни кожи! Тьфу! — заверещала Галина, спускаясь с подгорка и направляясь к спящему Рыжему. — Валите отсюда! Скажет тоже, снасильничал!

Женщина остановилась в нескольких шагах от нас с Леной и посчитала нужным продолжить свою мысль.

— Петюня, он не такой! Да ему любая… — Галка запнулась, нахмурилась и перефразировала. — Да за ним любая побежит, только он моргнет! Не то, что ты, сопля зеленая! Так и скажи, сама перед ним задницей вертела, а теперь что, посадить надумала? Отказал тебе, да? Не позволю!

Женщина добралась, наконец, до Петра и встала рядом, перекрыв подходы к храпящей тушке. Широко расставила ноги для устойчивости, с боевым видом сложила руки на груди, и зыркнула на нас яростным взглядом.

— Галчо-она-а… Гал-а-ал-а-а… — забормотал Рыжий, внезапно проснувшись и приняв вертикальное положение. — Цып-цыпонька моя… Ты куда делась? А? Ты Клаву не слу-ушай! Я с ней ни-ни… только тебя люблю!

— Петенька! Родной мой! — засюсюкала Галина, разворачиваясь к Рыжему и бухаясь рядом с ним на колени. — Ох ты, ж, божечки мои, кто это тебя так? Он? Да? — вскрикнула сердито женщина, обнаружив разбитый нос и потеки крови на помятой физиономии возлюбленного. — Я на вас участковому пожалуюсь!

— Прекрасно, — терпеливо повторил я.- Подскажите, где находится опорный пункт. Мы все вместе туда и отправимся.

— Да пошел ты! — в сердцах выдала Галина, вспомнив мои слова. — И проваливайте отсюда! И чтоб я тебя, дура малолетняя, и рядом с Петенькой не видела. Поняла? А то не посмотрю на защитничка, все космы повыдергиваю. А матери твоей все одно скажу, с кем ты по речкам шляешься, шаболда, — зло выплюнула Галина.

— С классным руководителем, и не шляется, а домой идет, — резко бросил я. — Протрезвеет ваш… Рыжий, передайте ему: еще раз увижу или узнаю, что он пристает к девочкам в селе, сдам в милицию. Уяснила?

— Да пош…… Уяснила, — фыркнула Галка, неожиданно сменив тон.

— Пойдём, Лена, нечего на это цирк смотреть.

Я ухватил Верещагину за руку и потянул на тропинку. Сходил, называется, искупался. А ведь как хорошо день прошел, и ведь ничто не предвещало. Какое-то время мы шли молча, я прокручивал в голове ситуацию, прикидывая, что еще могу сделать. По всему выходило все, что мог, сделал. Но к участковому однозначно надо заглянуть и рассказать эту неприятною историю. Заодно и познакомимся. С участковым классному руководителю надо дружить, чтобы держать руку на пульсе.

Если каждый урод пьяный от сердечных страданий будет на несовершеннолетних девочек бросаться, ничего хорошего не выйдет. Да и репутацию на селе легко испортить, потом не восстановишь. То, что у Галины язык длинный и без костей, я уже понял. Надеюсь, женщина оценила все-таки мои слова про заявление, и болтать глупости не будет. Стоит, конечно, прямо сейчас потащить Лену к участковому, но ведь не пойдет. Я покосился на девушку.

— Ну чего ты ревешь? — грубовато бросил я, заметив, как Верещагина молчаливо сглатывает слезы.

— По селу-у разнесет… — девушка внезапно всхлипнула и разревелась в голос.

— Ох, тыелы-палы, — выругался я. — Прекращай мне тут сырость разводить. Я с ней еще раз поговорю. Объясню, что будет, если не угомонится.

— А что-о-о будет? — всхлипнула Верещагина.

— Посадят Петеньку, вот что будет, — рявкнул я.

— Да о-о-он не со зла-а-а… — судорожно подвывая, выдала Лена.

— Радуйся, что ничего не случилось, — зло бросил я. — Для таких уродов женщины все равно что кусок мяса.

— Это как? — изумилась Лена, даже реветь перестала.

— А вот так! Одной больше, другой меньше. Говорит «нет» — кочевряжится, а сама, значит, хочет.

— Ничего я не хотела! — запротестовала девушка.

— Да знаю я! Но таким Рыжим не объяснить. Он привык ко вседозволенности. И пьянка — не оправдание свинству и насилию. Человеческий облик держать надо.

— Пьяный же… не ведает, что творит… — вздохнула Лена, явно повторяя чьи-то слова.

— Запомни, Лена, — жестко сказал я. — Поступки людей нельзя оправдывать их слабостями. Пьяный или трезвый — все одно. Раз простишь, всю жизнь прощать будешь.

— Это как? — не поняла девушка.

— А вот так. Сказки это все: бьет, значит, любит. Не бывает такой любви. И если мужик вот так себя ведет, беги от такого мужика далеко и навсегда. Уяснила?

— Уяснила, — вздохнула Лена. — Егор Александрович, а мы куда?

— Куда? — я остановился, огляделся. Впереди виднелись первые дома Жеребцово. — Так домой тебя провожу.

— Ой, да я сама, что вы! — запротестовала Лена.

— Ага, видел я уже твою самостоятельность. Еще одного приключения мои нервные не клетки не выдержат.

— Почему? — пискнула Верещагина.

— Сдохнут от инфаркта, — сердито пошутил я. — Все, домой. А завтра я тебя жду в школе к девяти утра. На репетицию.

— На какую репетицию? — удивилась десятиклассница.

— Линейку делаем на первое сентября. Тебе отведена важная роль — будешь ее вести.

— Я? — ахнула Лена.

— Ты и Павел Барыкин.

— Но…как же., а Зоя Аркадьевна? — залепетал девушка.

— Что Зоя Аркадьевна? — не сообразил я.

— Ну, так обычно завуч на первое сентября всем заведует. Линейка, речи… — взмахнула рукой Лена,. — А что за репетиция?

— В этом году все по-другому. Придёшь — узнаешь. И Зоя Аркадьевна никуда не денется, выступит с своей торжественной речью. Ну а мы подхватим и продолжим. Так, стой, на-ка вот, вытри лицо

Я остановился, вытащил из кармана мокрый платок, отряхнул его и протянул Верещагиной.

— А то вон глаза припухли, разводы на щеках.

— Ой… — смутилась девушка. — Спасибо, — Лена принялась торопливо приводить себя в порядок. — Так хорошо?

— Хорошо, в сумерках не заметно даже, — кивнул я.

— Егор Александрович, давайте я сама дальше? — робко попросила Лена.

— Нет уж, идем вместе. Заодно с родителями твоими познакомлюсь. И скажу, что ты нам завтра в школе нужна.

— Ну ладно, — покладисто согласилась девушка.

Какое-то время мы шли молча. Лена все время на меня косилась и прорывалась что-то спросить, но тут же поджимала губы, качала головой каким-то своим мыслям, отворачивалась.

— Спрашивай уж, — буркнул я. — Чего маешься.

— Да я… — смутилась Верещагина. — Егор Александрович, а вы женаты? — выпалила вдруг Лена.

Твою ж дивизию, только это мне не хватало! Я даже с шага сбился, услышав вопрос.

— Это здесь причем? — осторожно уточнил я.

— Ну-у-у… Если не женаты, берегитесь, скоро на вас охоту откроют, — хихикнула Верещагина. — Да вон хотя б и Галка тоже. Вы вон какой!

— Какой?

— Храбрый. И сильный, — девушка подумала и добавила. — И надежный, — и такой протяжный вздох.

— Ну, положим, любой нормальный мужчина обязан защищать любого человека, попавшего в беду, тем более слабого, — я постарался все свести к обыденности. — Что касается Галины, это вряд ли. У нее ж Рыжий имеется, — хмыкнул я.

— Ой, подумаешь, Рыжий. Он тут у половины села в кавалерах… — отмахнулась Лена. — Ой… — даже в вечерних сумерках было видно, как десятиклассница покраснела. — А Галка замуж хочет. Ей уже тридцатник, а у нее мужа нет. Вот и держится за Рыжего… Прощает ему все. Надеется, — как-то по-бабьи вздохнула девочка. — Хоть какой, да все свой мужик, — и снова мне показалось, то Верещагина повторяет чьи-то чужие слова.

— Ну, знаешь, мало удовольствия жить абы с кем, лишь бы не одной. Брак — это дело такое… — философски заметил я.

— Какое?

— Серьезное.

— Так вы женаты, Егор Александрович? — стрельнула в меня глазами Верещагина.

— Нет, и не собираюсь в ближайшее время. А тебе так ив овсе рано про замуж думать. — отрезал я. — Черт! — выругался и застыл как вкопанный.

— Что случилось?

— Штырьку забыл, — бросил я.

— Кого? — удивилась девушка.

— Щенка. Убежал похоже, а я и не заметил. Вот окаянный, и похоже заблудился. Я в пылу разборок и вовсе про него забыл. Где теперь его искать?

Я оглянулся назад, надеясь, что мелкий хвостатый друг несется со всех лап ко мне навстречу. Но ожидания не оправдались. И Лену бросить не могу, надо отвести домой. «Ладно, сначала дети, потом собаки», — решил про себя. Отведу Верещагину, вернусь и поищу Штырьку. Если к тому времени он сам домой не вернется'.

— Так пойдемте, поищем, — предложила Лена.

— Поздно уже, — отказался я. — Тебе домой пора.

— Ой, что вы, Егор Александрович, время детское. Да и… — печально вздохнула девушка.

— Что и?

— Нет, ничего, — потупилась Лена, явно не желая делиться своими мыслями.

— Тебя дома потеряют, — еще раз попытался отказаться я.

— Не потеряют, — уверенно бросила Верещагина. — Идемте. Он, наверное, за живностью какой-нибудь помчался, заигрался и забыл, что домой надо.

— Вполне может быть.

Собак у меня никогда не было, потому я в принципе ничего не ведал о манере щенячьего поведения.

— Уверена?

— Кончено! Да и дома меня не ждут так рано, привыкли к моим… чудачествам, — пояснила Верещагина.

— Ну, пойдем, попробуем, — согласился я, мы развернулись и пошли обратно к месту разборок.

Галины и Рыжего на берегу уже не оказалось, и этому я вполне искренне обрадовался. Не хотелось заново начинать выяснение отношений. В то, что Рыжий вряд ли угомониться, я был уверен на все сто. Можно к бабке не ходить, проснется, проспится и вспомнит обиду лютую. Так что с этой стороны рано или поздно вылезет какая-нибудь каверза. Ну да разберусь, мне не в первой. Главное, чтобы девчонку не трогал.

— Слушай, а как зовут вашего участкового? — внезапно поинтересовался я.

— Дядя Игнат. Ой… Игнат Валерьяныч, а вам зачем? — полюбопытствовала Лена.

— Да так… побеседовать с ним хочу. А где живет, знаешь? Хотя лучше наверное на работу.

— О чем? — заволновалась девушка. — Егор Александрович, не надо! В меня потом пальцами тыкать будут… — взмолилась Верещагина.

— Никто ни в кого тыкать не будет, — проворчал я. — А поговорить — поговорю. Но без имен на первый раз. Ситуацию обрисую, посоветуюсь.

— Правда?

— Честно комсомольское, — заверил девушку. — так что, расскажешь, где участкового найти?

— Расскажу. Но вы обещали, — строго сказала девушка.

— И слово не нарушу, — заверил девчонку. — Ах, ты, шалопай! Ты где был? — шутливо сердясь, крикнул я, услышав заливистый испуганный лай.

Штырька вылетел из тех самых кустов, из которых прямо на меня с час назад выбежала Лена. Со всех лап помчался в нашу сторону. Накинулся на меня с облизываниями и радостным лаем.

— Ты где был, паразит? А? Так вот и бери тебя с собой на прогулку, а потом ищи-свищи!

— Ой, какой хорошенький! — заулыбалась Лена. — Штырька. Штыренька… Ой…

— Ну-ка, иди сюда, поросёнок, — строго велел я щенку. — К ноге. И домой.

Морда у щенка была чем-то выпачкана. Похоже, охота у парня удалась.

— Какой послушный, — хихикнула Лена.

Штырька, как только услышал слово «домой», рванул со всех ног вперёд нас.

— Мало еще. Ничего, воспитаем.

И мы снова двинулись в сторону села.

— Скажи, Лена, а ты действительно хочешь стать артисткой? — полюбопытствовал я через какое-то время.

— Ну-у… — смутилась девушка. — Это все глупые мечты… Сначала профессию получу… — вздохнула Верещагина. — Бабушка говорит, это все дурь и блажь.

— А мама?

— А мама верит, что я талантлива. Да только кому я в той Москве нужна? Нас таких сотни, — совсем по-взрослому вздохнула Лена.

— Чьи слова? — поинтересовался я.

— Что? А, так бабушка говорит. Где родился, там и пригодился… — А я, знаете, я жить хочу! И чтобы мир видеть! И людей! — вдруг выпалила Лена. — Ну и не поступлю если! Так что? Москва — она огромная! Там музеи, театры всякие! Устроюсь на работу, На следующий год стану поступать, а пока работать буду и на курсы ходить! —

Запал Левушки пропал так же быстро, как и появился.

— Почему сразу не поступлю? — удивился я.- Что за пессимизм. И вообще, ты в курсе, что Тамара Игнатьевна тоже в артистки собиралась?

— Кто? Русичка наша? Царица Тамара? — изумилась Верещагина. — Ой, простите, Егор Александрович.

— Да ничего, я сам ее так про себя называю. Только ты никому не говори, ладно? — заговорщицки подмигнул я.

— Ладно, — хихикнула Лена и переспросила. — Что, правда, Тамара Игнатьевна в артистки собиралась?

— Н, не совсем. Тамара Игнатьевна хотела режиссёром стать. Но ты подойди к ней, уверен, она тебе подскажет, что да как. Что учить надо, к чему готовиться. Может, совет какой даст. Нельзя отказываться от мечты, Лена. Никогда, — со всей серьезностью пояснил я свою мысль. — Человек без мечты — это как птица без крыльев. Но мечта — полдела. Цель поставила и иди к ней. Лучше сделать, чтобы потом не жалеть о несделанном.

Домой мы добрались без приключений. Я загнал Штырьку во двор и довел девочку до калитки. Познакомился с мамой, предупредил о завтрашней репетиции. Шел по селу и думал: какую еще каверзу подкинет сегодняшний день. К моей радости, вечер закончился тихо и по-домашнему. Душ, ужин и мы со Штырькой завалились спать.

Глава 24

Неделя до первого сентября пролетела как одно мгновение. Мы репетировали, строгали, паяли, чертили, рисовали, вырезали.

К моему удивлению, на призыв поучаствовать в мероприятии на первое сентября откликнулся весь мой класс. За исключением Свирюгина. Вовку мы с Григорием хотели подключить к пирамиде. Со слов физрука парень сильный, спортивный, в одиночку может на плечах без подстраховки кого угодно удержать, хоть самого физрука. Но не срослось.

В бой за парня вступил председатель колхоза Семен Семёнович Лиходед. Битва наша вышла жаркой, аргументировал Семен Семенович только одним: зачем пацану играть в детские игры, когда у него в колхозе уже рабочее место имеется, он бы и школу уже бросил, да не положено.

Лиходед настаивал, что без Владимира сейчас. В условиях уборочной, колхоз как без рук., потому что на его, Вовкином таланте и гениальности держится вся колхозная техника, которая только его и слушается. Сам Володя в нашей с председателем дискуссии не участвовал, работал. Председателя мне не удалось убедить, не помогло даже заступничество директора школы. Лиходеде упрямо стоял на своем: школа подождет, нужны колхоза важнее.

В конце концов, я согласился с аргументами Семен Семёновича, точнее, пошел на уступки. Но про себя отметил нехорошую тенденцию: Лиходеду очень нужен малообразованный Вовка. Ему неинтереснее Володя Свирюгин как грамотный специалист с высшим образованием. Лиходеду важно, чтобы парень сразу со школьной скамьи пошел работать в колхоз. Почему? Потому что гений? Ну так выгоднее иметь образованного гения чем вчерашнего школьника.

Непонятно все это, но я выясню, ради чего парню собираются испортить жизнь. Оно ясно уже сейчас: ради того, чтобы пацан ни на что другое не отвлекался, а только пахал на благо колхоза, председатель готов на многое, если не на все. Сейчас в момент внезапной словесной битвы я стратегически отступил, но не сдался. Оставил на время Семен Семеновича в приятном заблуждении. Путь думает, что Свирюгина трогать больше не буду, и меньше тоже. Пусть пока утешается этой мыслью.

Но прежде, чем начинать войну за светлое будущее Свирюгина, мне обязательно нужно переговорить с парнем лично. Выяснить чего хочет сам пацан. А то средневековье какое-то вырисовывается на отдельно взятой советской территории.

Со слов Лиходеда получается, никакое образование не обеспечит Свирюгину тот уровень жизни, который уже сейчас гарантирует ему председатель. Что называется: ученье — дурь, а не ученье — большая зарплата, почет и уважение.

Зато с Волковым и Швецом проблем никаких не оказалось. То ли после инцидента с падением из окна, то ли еще по какой другой причине, но мои классные хулиганы покладисто согласились участвовать в акробатическом этюде. Поначалу я наблюдал за обоими, был уверен, что начнут чудачить. Но нет, оба с удовольствием тренировались, и я расслабился, поверил, что все будет хорошо.

Собственно из моего десятого класса мало кто отказался, все принимали деятельное участие под зорким надзором Нины Валентиновны, которая успевала в течение дня командовать на всех рабочих участках. Но не только Ниночка бдила за школьниками. Репетиции в школе проходили под строгим неусыпным контролем Зои Аркадьевны Шпынько.

Репетировали мы на заднем дворе, с матами. В смысле тренировались на спортивных матрацах, чтобы никто не расшибся в процессе постановки фигуры. Но это не мешало нашему завучу каждые полчаса появляться привидением на пороге черного входа и наблюдать за процессом, недовольно поджав губы.

Первое время пацаны напрягались, дергались, переживали. Из-за этого ребята сбивались, фигуры и переходы не получались. Но в какой-то момент нам так надоел этот контроль, что мы перестали обращать внимание на Шпынько. И дело пошло как по маслу с задорными шутками, смехом, беззлобной руганью и подначками, когда кто-то косячил.

Я выпросил-таки у Свиридова его фотоаппарат. Это оказался Зенит 66, по нынешнему времени очень крутая камера. Время от времени я фотографировал наши репетиции. Мысль о стенгазете меня не отпускала, как и в целом идея создания школьной газеты. Заметив, каким азартом загорались глаза десятиклассницы Полины Гордеевой при виде фотоаппарата в моих руках, я решил привлечь ученицу к съемкам. А позже, в разговоре с Тамарой Игнатьевной, выяснил, что у девочки хороший слог и стиль письма, но «несколько хромает грамотность».

— Ошибки поправим, — уверенно заявил я нашему режиссеру. — Ведь поправим же, Тамара Игнатьевна? — уточнил у русички, Звягинцева благосклонно согласилась. — А желание работать фотокором — такое за отметки не купишь, — пояснил свою мысль.

Полина поначалу отказывалась, смущалась, но я видел, что идея пришлась девочке по душе, потому настоял на своем. Передача фотополномочий освободила мне кучу времени. Я объяснил девочке свою идею, своей волею объявил главным редактором будущей школьной газеты, а пока назначил фотокором. И теперь Гордеева тенью с фотоаппаратом носилась по школе и фотографировала все самое интересное. К тому же Юрий Ильич обещался показать, как делать фотокарточки, так что стенгазета уже не казалась мечтой, потихоньку становилась реальностью.

Поля снимала все: от репетиций акробатического этюда до учителей за работой и завхоза с молотком, который ругался на малолетнюю шпану, что пыталась скоммуниздить у Степана Григорьевича рулончик изоленты для наших нужд.

За попытку воровства юные пионеры огребли лично от меня. В наказание отправились отрабатывать уборщиками под началом Бороды в его же мастерские сроком до выходных. Ребятишки огорчились, но я заверил: если днем провинившиеся будут работать без нареканий от завхоза, то вечером жду в обязательном порядке на посиделки у меня во дворе.

В моем доме к этому времени вовсю развернулись несколько мастерских. Садовый стол был завален цветной бумагой, кусками ткани, картона, щепками, шишками, ветками и корягами, ножницами и клеем. Тут же лежали пилы и молотки с гвоздями. Инструмент натаскали из дома пацаны семиклассники. На следующий вечер, правда, прибыли отцы на разборки, но убедившись что сыновья опустошили домашние сараи на нужное дело, махнули рукой и оставили нас в покое, велев все вернуть на места, когда закончим.

Увидев такое дело, вслед за семиклассниками притащились малыши из пятого и шестого классов. Старшие поначалу хотели избавиться от ненужного, с их точки зрения, человеческого балласта, но я заверил, что работы хватит всем. И что командная работа — лучшее, что придумало человечество. Как говорил кот Матроскин: труд он объединяет.

Про говорящего кота пришлось выкручиваться на ходу. Сказал, что это герой новой детской книжки. В принципе, даже ни разу не соврал. Зато сколько новых идей с помощью Матроскина вложил в юные головы. И про крепкую дружбу, что зарождается в моменты трудового подвига. Когда плечом к плечу строгаешь, пилишь, клеишь, помогаешь товарищу — появляется связь, которая длится долго. Очень долго. Иногда всю жизнь.

И про то, что настоявший мужчина должен уметь не только на комбайне работать, но и самостоятельно починить любую технику в своем доме и любую вещь, в том числе и приготовить обед из трех блюд. С обедом вышли жаркие споры, пацаны уверяли меня, что у печи стоять не мужское дело. Надеюсь, мне удалось их переубедить в обратном историями из моей армейской жизни.

Так что пятые, шестые и седьмые классы, пусть и не полным составом, вовсю трудились на украшательными элементами для нашего Дня знаний, забыв про разделение труда на женский и мужской. Постепенно, с моей легкой руки, первое сентября все-таки обрело привычное для моего уха название. Между собой мы так и говорили: «Это гирлянда на вход школы на День знаний, а эта — на стенд, смотри, не перепутай!»

Моя фантазия разыгралась не на шутку, я генерировал идеи, как автомат по производству мороженого. Комбинировал и придумывал новое, опираясь на свой педагогический опыт будущего.

Над входом решено было сделать гирлянду из пятерок и четверок. Причем светящуюся. Я понимал, что вряд ли где достану маленькие лампочки, чтобы соорудить нечто похожее на лампочку Ильича. Потому мы с ребятами придумали взять обычную новогоднюю ленту с лампочками и пропустить ее между вырезанными из фанеры цифрами.

Ниночка не понимала, к чему нам такие заморочки. Потому что утром фонарики никто не увидит. Но мы с пацанами категорически не соглашались с пионервожатой и уверяли, что разноцветные мигающие огонечки, если повесить их под самый козырек, заметят все гости.

В конце концов, Нина Валентиновна от нас отстала, и мы с упоением принялись вырезать пятерки и четверки лобзиками, затем нанизывали их на проволоку, обматывали гирляндой.

Гирлянду, кстати, раздобыл для нас вездесущий Митрич. Собственно, Василий Дмитриевич стал для нас кем-то вроде личного завхоза. Каждый вечер он приходил ко мне во двор самым первым, готовил рабочее место. И каждый день помогал мне с ребятишками. Пацанва быстро к нему привыкла и перестала бояться, но относилась с уважением. Митрич же с удовольствием делился своими знаниями: как правильно держать молоток, чтобы не попасть по пальцам, под каким наклоном пилить, как варить клей, как строгать и сверлить.

Так что один на один с архаровцами я не оставался. И это радовало, потому что развязывало мне руки для других дел.

К нашей августовской вакханалии присоединилась и Ниночкина подруга Вера Павловна — учительница рисования и черчения. Вместе с ней мы создавали букварь. Причем делать книгу решили объемной, похожей на настоящую. Долго ломали голову, из какого материала химичить, чтобы поделка получилась большая, но легкая. В конце концов, решили, что папье-маше — самое то, чтобы Буратино мог самостоятельно поднять и вынести книгу на линейку.

Так что мы с Митричем наскоро сколотили отдельный столик из дверцы шкафа, которую я откопал в своем сарае, и коротких толстых чурбачков. Вместо стульев приспособили деревянные ящики и поленья. И теперь девчонки вместе с Верой Павловной резали, мочили, клеили, сушили. Одним словом создавали книгу знаний.

Товарищ Дмитриева переживала, что книга не успеет высохнуть, значит, не успеют ее разрисовать под букварь. Но я не сомневался, что девочки все закончат вовремя.

Со старшими девочками восьмиклассницами занималась Ниночка. Они вырезали красивые украшения на окна первого этажа. Эскизы для трафаретов нарисовала по моей просьбе Вера Павловна.

Учительница рисования оказалась на редкость спокойным и невозмутимым человеком. Никакие катаклизмы не могли выбить Веру Павловну из душевного равновесия. Она молча выслушивала очередное задание, кивала, а спустя какое-то время приносила на утверждение нарисованный эскиз.

Не знаю, почему, но называть ее Верочкой у меня язык не поворачивался. Что-то такое было во взгляде Веры Павловны, и оно не позволяло переступать ту самую черту, которая отделяет уважение и сотрудничество от дружбы и более тесных отношений. Таких вот дружеских, как у нас сложились с Ниночкой… С Ниной Валентиновной.

Сама Ниночка вертелась как электровеник. Кстати, это новое слово плотно вошло в наш разговорный лексикон из-за меня. Пришлось на ходу объяснять, что это за зверь такой. И заверять ребятишек, что в будущем такие метелки обязательно появятся. Детворе так понравилось это слово, что пару вечеров мальчишки и девчонки чуть ли не каждые пять минут вставляли его по поводу и без в свои разговоры.

«Что ты скачешь, как электровеник!» «У тебя что, электровеник в попе?» «Метнись элетровеником и попроси у Егора Александровича обычный веник». И все в таком роде.

Ниночка металась между репетициями в школе и моим двором. Убедить девушку, что мы с ребятами прекрасно справляемся без ее контроля, мне так и не удалось. Нина переживала, нервничала, охала и ахала по любому поводу. Но, надо отдать должное, это не мешало ей четко и планомерно выполнять все наши общие задумки.

Захватила Ниночку и идея стенгазеты ко Дню знаний. Она убедила Юрия Ильича поделиться некоторыми архивными школьными фотографиями. Но на этом не остановилась. Прошлась по селу и выпросила у соседей и друзей редкие семейные фотографии под честное слово и обещание все вернуть в лучшем виде после первого сентября.

В результате в пионерской комнате развернулась целая мастерская. Одни девочки резали картинки для окон. А часть девятиклассниц склеивали в одно полотно несколько больших бумажных листов. На этой импровизированной панораме Нина Валентиновна планировала написать название «Наша школьная жизнь», и разместить фотографии по годам с подписями и короткими заметками.

С каждого, кто выдал Ниночке фотографию из семейного альбома, пионервожатая переговорила, расспросила и заставила вспомнить смешную или интересную школьную историю. Не знаю, как в результате будет выглядеть это монументальное полотно, но как по мне, истории подобрались добрые, душевные, смешные и даже поучительные. К эпопее присоединились и школьные учителя. Разглядывали фотографии, вспомнили своих учеников и тоже делились забавными историями из жизни.

Так я узнал, что в жеребцовской школе учатся не только дети недавних школьников, но уже даже и внуки, и правнуки. Богатая история у нашей школы. С ней можно и нужно работать. Собирать по крупицам и создавать музей.

В такие моменты мозг каждый раз начинал генерировать все новые и новые идеи, но я откладывал их в ближайший ящик в собственной голове, черкал в блокноте пометки. Кстати, я внезапно заимел привычку все время таскать с собой блокнот. Точнее, тетрадку в клеточку, разрезанную пополам и сшитую вместе. в него-то и записывал все свои гениальные и не очень мысли. Просто потому что голова пухла от информации и постоянно меняющихся вводных.

К моему удивлению, Юрий Ильич наблюдал за нашей суетой с добродушной улыбкой, иногда интересовался, не нужна ли какая помощь, но не лез ни с контролем, ни с замечаниями. За что я был директору искренне благодарен.

А вот Зоя Аркадьевна продолжала сканировать своим суровым недовольно-недоверчивым взглядом. Завуч мрачной тенью преследовала нас по всей школе. Как только где взрыв хохота или веселый писк, так Шпынько тут как тут. То отчитает за неуместные громкие разговоры: «Школа не терпит громких звуков. Здесь не цирковое училище».

То, сурово поджав губы куриной попкой, сверлит взглядом несчастного физрука, когда тот ведет отсчет, чтобы ребята отрабатывали чёткость движений при создании спортивной пирамиды. Бедный Григорий в какой-то момент при виде завуча даже заикаться начал.

— Егор, я ее боюсь до дрожи в коленях! — жаловался мне физрук. — Не поверишь, никогда такого не было! Как только она появляется, так у меня в голове только одна мысль: как бы кто-то не упал! Честное слово, Зоя Аркадьевна просто ждет когда кто-то свалится! Пацаны начинают путаться, дергаться, сбиваться!

Пришлось решать и эту проблему. Рассказал Гришане, как справится со страхом перед строгой Шпынько.

— Гриш, а ты когда ее видишь, сразу представляй полностью раздетой, — посоветовал я.

— Ты дурак? — Борода младший покраснел от возмущения. — Не буду я ее представлять раздетой! — сердито бурчал Григорий — Старая она и… завуч же!

— А если бы молодая была? — коварно поинтересовался я.

— Все равно нет! Некрасиво это, — покачал головой Григорий.

— Ну, я ж не заставляю тебя во всех подробностях представлять Зою Аркадьевну. Тут задача понизить градус опасности, потому что голый человек не вызывает опасения, он же голый! — объяснил я физруку.

— Ну-у-у, все равно как-то это… неправильно… — упрямствовал Григорий.

— Ну хорошо, — сдался я. — Тогда представь ее в колпаке шута. Ну, или не знаю… с кривым носом и большой бородавкой! На метле! Или в перьях всю, — фонтанировал я идеями.

— А можно рыбой? — выдал вдруг Гришаня.

— Кем? — опешил я.

— Ну… рыбой… я на картинке видел такую рыбину худущую, длиннющую, с такими глазами вытаращенными. И в сарафане, — уточнил физрук.

— Камбалу что ли?

— почему камбалу? — не понял физрук.

— Ну, плоская такая рыбешка и глаза у нее на выкате.

— Нет, — покачал головой Гришаня. — Я ее селедкой буду представлять… В платочке… и в сарафане… в книжке какой-то детской видел. Смешно, — заверил меня физрук.

— Ну, селедкой так селедкой, — покладисто согласился я, так и не поняв, в каком месте это смешно.

Вот так и крутилось все день за днем в последнюю неделю августа. В конце концов, день икс наступил. На генеральную репетицию прибыли все заинтересованные лица: директор, завуч, завхоз, даже учителя всем составом. Ниночка Валентиновна носилась по школьному двору, нервно выкрикивая последние указания. Мои десятиклассники ожидали начала с совершенно невозмутимыми лицами.

Я выслушивал нравоучения Зои Аркадьевны по поводу недопустимой длинны юбки у школьного платья ведущей. Молча кивал и обещал провести воспитательную беседу с Леночкой Верещагиной. Юрий Ильич в нашу беседу не встревал, но я видел как директор время от времени сочувственно на меня поглядывает.

— Я все понял, Зоя Аркадьевна, а сейчас попрошу всех занять места согласно купленным билетам! — громко оповестил я, не дослушав монолог завуча.

Шпынько привычно поджала губы, окатила меня ледяным взглядом и процедила:

— И где, по-вашему, мы должны стоять?

— Сейчас все объясню.

И я объяснил. В результате мы еще полчаса препирались, потому что завуч считала, что директор, гость от образования, и сама Зоя Аркадьевна должны непременно находиться на верхних ступеньках школьного порога, но никак не сбоку.

— Этого не было в сценарии, Егор Александрович! — упрямо твердила Шпынько.

— Зоя Аркадьевна, давайте посмотрим, — мягко прервал возмущения завуча Юрий Ильич. — Чтобы что-то менять, надобно для начла посмотреть, как это выглядит. Не находите?

— Хорошо, Юрий Ильич, как скажете, — недовольно проворчала Шпынько. — Куда нам идти? Показывайте. — бросила мне.

— Прошу, — я махнул рукой, показывая на Ниночку, которая обозначала группу в полосатых купальниках, в смысле, место, куда мы планировали поставить начальство и гостя.

Любопытствующие учителя рассредоточились по периметру, неожиданно для меня без всяких просьб и объяснений заняли предназначенные для них места. Для удобства мы с ребятами воткнули в утрамбованную землю таблички с нумерацией классов. Так вот классные руководители встали каждая возле своего. Остальную массовку изображал завхоз и я вместе с Тамарой Игнатьевной. Русичка к моему удивлению слегка нервничала, но старалась не показывать, лишь одобряюще кивала Лене и Павлу, которые топтались на порожке школы, дожидаясь команды: «Мотор!».

Наконец, все заняли свои места, и Звягинцева махнула рукой.

— Здравствуйте, товарищи! — звонко начала Лена Верещагина.

В результате мы сделали три прогона, отчаянно сражаясь с Зоей Аркадьевной за каждую реплику, за каждую интонацию, за каждое слова. охрипли все, включая директора. В конце концов, спустя три часа споров и повторов, товарищ Шпынько запомнила последовательность выступления, одобрительно кивнула в адрес акробатического этюда, скептически приподняв брови оглядела наш красивый большой букварь. Предложила заменить Буратино на простого советского школьника. Поджала губы куриной жопкой, услышав наше коллективное: «Нет!» Потребовала сделать длиннее платье у ведущей и Мальвины.

Утвердив все замечания, сделали финальный прогон и, наконец, все разошлись по своим домам с легкой руки директора.

Мы же с командой пионеров планировали вернуться в пять часов и украсить школу по своему вкусу. Этот момент в наших спорах мы сознательно скрыли, поставили в известность только директора. Юрий Ильич дал добро и попросил завхоза впустить нас в школу, а когда мы закончим свои секретные дела, запереть за нами все двери и ворота.

— Ну что, по домам? — вдоволь налюбовавшись красотой, которую сотворили собственными руками, скомандовал я младшим мальчишкам и девчонкам. — А вас завтра жду пораньше, в половине восьмого. Объявляю общий сбор, — напомнил своему десятому классу, который по собственной инициативе присоединился к нам вечером и помог украшать школу.

— До свидания Егор Александрович, — зазвучало со всех сторон.

— До свидания, ребята. Не забудьте лечь пораньше завтра в школу, — напутствовал пострелов. — Ну что, Нина Валентиновна, домой?

— Домой, Егор Александрович, — устало выдохнула Ниночка.

Молча мы побрели каждый к себе, сил на разговоры не осталось. Я думал проводить Ниночку до дома, но по дороге к нам присоединился Иван. Честно говоря, я очень обрадовался встрече, сильно хотелось в душ и спать. Возле моей калитки мы быстро последний раз обсудили линейку и я, наконец, остался один в своем дворе впервые за последнюю неделю.

— Ну что, Штырька, спать?

— Ауф-тяф, — щенок согласно замотылял хвостом.

Уснул я сразу же, едва коснулся головой подушки. Снилась мне завуч верхом на метле, летающая вокруг букваря, обмотанная гирляндой и грозно требующая тишина. Тишина никак не наступала. Кто-то из учеников, стоя на вершине нашей пирамиды, изо всех сил тарабанил колотушкой в крышку от кастрюли. И я никак не мог разглядеть, кто хулиганит.

— Ляксандырч! Вставай! Беда у нас! Ляксандрыч! Коромысло тебе в селезенку!

«Какое коромысло? Какая селезенка? И почему Пашка Барыкин говорит голосом Митрича?» — подумал я и резко подорвался с кровати.

Штырька отчаянно лаял на окно, за которым маячил дядь Вася, со всей дури тарабаня по стеклу.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Учитель. Назад в СССР. 2

Оглавление

Начало

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Nota bene